Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
И никто не подозревал в нем этого способа жизни, даже отдаленного интереса к ней. А он при этом должен был еще поддерживать такое мнение о себе, и это его безмерно тяготило.
«Прячусь я, хитрю, надо внести в это дело ясность».
Но пока дальше этих мимолетных решений не шло, потому что каждый новый день был свеж и необычен и не оставлял много места для холодных раздумий.
Как только проходила послеобеденная пора, он начинал томиться, ожидая сумерек. Солнце стало казаться ему слишком лениво движущимся, день слишком длинным. В такие минуты он пробовал отдыхать, но не засыпал, пробовал читать, но не читалось, пробовал любоваться пейзажами, они быстро надоедали.
Как только пространство за окном серело, он садом выбегал в поле. Достигал забора Людмилы Львовны, пробирался в малинник и там ждал. Людмила Львовна должна была в условленное время появиться на крылечке. Если она появлялась только в платье, без жакета, это был знак к тому, что встреча не состоится. Пахарев махал ей издали фуражкой, а она прикладывала пальцы к губам. Это были тревожные мгновенья. Пахарев потом уныло плелся домой, мучился всю ночь. Какая только чепуха не приходила в голову. Он мучительно ревновал ее ко всем и злился на себя за это.
— Вот уж не ожидал, на что я способен…
На другой день он раньше срока являлся и ждал ее с большим нетерпением. И вот она выходила в нарядном труакаре. Шла по тропе не спеша и не оглядываясь. Пахареву казалось тогда, что с нею вместе идет к нему все самое радостное в мире. Он бросался к ней в смятении.
— Вот видишь, какая ты! Что вчера случилось? Ну говори же скорее, говори…
Ему представлялось, что причина должна быть какой-то необычной, хотя каждый раз задерживал Людмилу Львовну муж. Он успокаивался и нежно обнимал ее. После этого они на лодке переезжали Оку и бродили по лугам, по кустарникам, по рощам.
При расставании, целуя его нежно и сладко, она всегда говорила что-нибудь озорное, вроде:
— Спи, мой малыш, крепко, мы с тобой приятно провели время. Прогулка — первое среди глупых удовольствий.
Угомонившиеся, они сидели на горячем песке. Город, раскинувшийся на холмах, был облит светом заката. Он глядел на нее и думал, что любовь не накладывает на нее никаких обязанностей. Она ничего не требует от него и в свою очередь не терпит каких бы то ни было ограничений. Она, например, нисколько не интересовалась его прошлым, а свое даже не считала нужным вспоминать. Пахареву казалось, что в этом заключалось что-то очень обидное для него, нечистое.
«Неужели, — думал он, — мне также надлежит затеряться в закоулках ее памяти, рядом с проезжими актерами, фамилии которых она забыла, или этими шалопаями, которые у нес были до меня? Может быть, тот же Коко смеется надо мной?».
Заикаясь, подбирая слова, которые не смогли бы ее обидеть, он сообщил ей о своих опасениях.
— Чем ты недоволен, — ответила она, — кроме тебя, я никого не люблю. Мой муж тебе не мешает, тебя я ничем не обременяю. Что значат твои жалобы, мальчик? А еще кичишься передовыми взглядами современника.
— Если есть любовь, ее не следует стыдиться, — сказал он, — потому что любовь и позор — понятия несовместимые. Если налицо препятствия, их надо преодолевать. Мне надоела эта, извини, роль анекдотичного ветреника при глупом муже.
— Солнышко мое, уж не думаешь ли ты на мне жениться? — сказала она смеясь. — Вот потеха, мой милый малыш.
— Если у меня хватило духу сойтись с женщиной, которая имеет мужа, значит, я готов был ко всему, отсюда проистекающему. За кого ты меня принимаешь? За любителя клубнички? Я не могу так. Я не люблю этого… этого прожигательства, если не сказать — распущенности.
— Почему распущенности? Неужели ты думаешь, что весь мир, как он есть, мир морей, гор, лесов и долин, мир зверей и людей, сколько их есть на свете, — это одно сплошное заседание с принципами, уставами, ограждениями и предосторожностями, заседание, на котором одни говорят мудреные речи и дирижируют, а другие спят или таращат глаза, чтобы показать, что они еще не заснули. Ты любишь доклады, заседания, принципы, а я люблю музыку, умных мужчин, беспринципную любовь и французские романы.
— Это ужасно, это цинизм, — возмущался он.
— Это не цинизм, а благоразумие. Я почти вдвое старше тебя. Придет время, ты меня разлюбишь. Так как тебя будут заедать принципы долга, честности и еще чего-нибудь, ты не бросишь меня, а мне некуда будет деться, и мы завершим нашу сладостную историю о любви постылой семейной каторгой.
— Но пойми же ты… Не быть только самцом — я считаю это естественным для человека.
— Многие считают естественным то, что попросту невежливо и грубо. Любите женщину, какою вы ее сделали или делайте ее такой, какую вы любите, — ответила она назидательно. — Удивительные манеры у этих мальчишек, пресытившихся доверчивой женщиной, рисоваться чистыми и сваливать всю вину на нее.
— Да, я мальчишка, — вспылил он. — Я жалею, что не остался им дальше.
— Но жалеть не о чем. Адам через Еву невинности лишился, но зато стал человеком мудрым, опытным, прародителем новой, самой деятельной породы земнородных, создавших науку, технику, государства, философию и искусство. Какая глупость и скука царили бы ко вселенной, если бы Ева не соблазнила Адама!.. Твоя Марья Андреевна на ее месте была бы на высоте, но тогда и мира не было бы… Ах, эту постнятину я ненавижу… Кому из мужчин нужен ее ум, ее гордость, ее чистота, великодушие, даже талант учительницы, если она как женщина — пустоцвет и никого ничем не задевает. Однако если сама глаза пялит на тебя, то у нее даже шея алеет. Святоша! А вот проходит мимо меня с таким видом, точно боится замараться.
— Это в обычае порядочной женщины, их жизни…
— Что ты, милый мальчик, знаешь о жизни? Пустяки. В тебя стреляли кулаки — эка невидаль. Ты не видел, как князья-отцы стреляли в своих
