Георгий Черчесов - Прикосновение
И почему это она, именно она должна страдать после его смерти? Руслан возроптал. Он стал думать о том, что должен же прийти этому конец.
Руслан решился рассказать Кате… Рассказать все, чтобы она поняла: человек часто в действительности не таков, как про него порой пишут в книгах. Он поведает ей о Зосе, о том, какую роль она сыграла в судьбе Волкова и Нырко.
И рассказал бы, если бы она оказалась вблизи в эти минуты. Но она оказывалась далеко. Ее редко брали на операции. Она возмущалась, но ей объяснили, что ее время еще не пришло. И она ждала своего времени. А решимость исповедаться приходила к Руслану как раз во время боевых операций, вдали от лагеря. Когда же он возвращался, то исчезало это желание развенчать себя в ее глазах.
Так устроен человек — ему не хочется выглядеть в глазах других плохим. Приукрасить себя, показать свой героизм, щедрость, ум, сноровку, красоту — да.
Руслан и письма никогда никому не писал, потому что заметил, как невольно приукрашиваешь себя, свою жизнь, свои желания и намерения…
Глава девятая
Руслан знал, что больше никогда не сможет чувствовать себя честным человеком, и решил, что должен погибнуть. Но сколько раз бывал он на волоске от гибели, а судьба щадила его. Он хотел умереть, но так, чтобы в глазах других остаться бойцом, погибшим на поле брани. Убитым. Павшим.
В том, в чем не смог убедить Руслана Крюков, убедила тихая большеглазая девчушка. Он и не заметил, как и когда это случилось.
При их разговоре? Не подстроил ли эту встречу земляк и вечный шутник и путаник Казбек Рубиев? Одно время, когда Руслан еще был весельчаком и слыл отчаянным парнем-рубахой, который смотрит на жизнь глазами женолюба и счастливчика, они оба очень подходили друг другу. Весь отряд с упоением наслаждался их пикировками. На каждую придуманную Русланом шутку Рубиев отвечал своей, не менее забавной и веселой. Стоило им только сойтись за одним столом, и хохот разносился по лесу.
Даже Крючков, из любопытства заглянувший к ним как-то, не мог удержаться от смеха, потом уже не сердился, ибо видел, что веселые сборища помогают на время забыть о войне и смертях.
Когда же Руслан вдруг перестал парировать шутки и колкости Казбека Рубиева, он привел в изумление не только друга-остряка. Партизаны решили, что Гагаев переживает гибель друзей и поэтому замкнулся в себе, и, когда Рубиев пробовал по привычке вызвать Руслана на очередную шутливую перепалку, его останавливали. И никто больше не смеялся над его шутками, если они были направлены на Гагаева. Казбек вскоре и сам перелетал пускать в него стрелы, а выбрал объектом Виктора — толстенного коротышку, который и в партизанских буднях ухитрился сохранить свой животик, хотя ел не больше того, что и каждый из партизан. Руслан не смеялся над шутками, которыми так обидно потчевал Виктора Рубиев. Заметив, что его молчание сдерживает партизан, смущает их, он старался поскорее поесть и уйти. Но как далеко бы он ни отошел, его весь вечер преследовал их хохот.
Руслан сидел недалеко от блиндажа, на сваленном дереве. Виктор был в разведке, Рубиев наткнулся на Гагаева и уселся рядом, закурил. Руслан ножом обстругивал веточку. Оба молчали. Лагерь засыпал. Из блиндажа глухо доносились голоса.
— Себя неволишь, земляк, — заявил по-осетински Рубиев и, не дождавшись возражения, добавил: — Не хлюпик ты. Пора бы и отойти. Для хандры у каждого причин хоть отбавляй. Начнут все плакаться на судьбу, тут нам и хана… — И, затянувшись дымом, рассудительно пояснил: — Говорят, от смеха умереть можно. Враки! От хандры помирают, а смех…
Гагаев смолчал, и Рубиев обиделся. Огонек его самокрутки сердито замигал в темноте ночи.
Послышались легкие шаги. Руслан угадал их. Рубиев присмотрелся к приближавшейся фигуре. На фоне деревьев она едва просматривалась. Рубиев спросил:
— Не ты, Кать?
Тень остановилась поодаль, нерешительно замерла на месте.
— Ты, что ль? — повысил голос Рубиев.
— Я, — отозвалась Катя.
— Иди сюда, — пригласил Казбек и отодвинулся от Руслана, уступая место девушке между ними.
Гагаев не думал, что она сядет. Но Катя ничуть не смутилась и села на бревно. Руслан проследил, как она поправила юбку на светлевших в темноте коленях. Рубиев положил ей на плечи свою огромную руку, заглянул в лицо:
— Не спится?
Она не смутилась оттого, что он обнял ее, сказала:
— В лагере спать не могу, а в походе глаза сами закрываются… — И удивленно спросила: — Отчего бы это?
— Усталость сон нагоняет, — ответил Рубиев и обратился к Руслану: — Не так ли, земляк?
Она тотчас повернулась к Гагаеву, ожидая ответа. Руслан смолчал.
— Узнала его? — спросил Катю Рубиев. — Это Руслан.
— Знаю, — просто ответила девушка и невинно добавила: — Он каждый вечер здесь сидит.
— Вот как! — присвистнул Рубиев. — Каждый вечер…
— Когда не на задании, — пояснила Катя…
— И ты здесь каждый вечер? — уточнил Рубиев.
— Не-ет, — смутилась она. — Я каждый вечер здесь прохожу…
— Нашла себе аллею для прогулок, — проворчал Рубиев и предложил ей: — Хочешь, вместе гулять станем?
Она не поняла его намека, сказала:
— Я не всегда одна бываю… Иногда с Серафимой гуляем…
— С Серафимой? — засмеялся Рубиев и шутливо толкнул ее плечом, так что она уперлась другим в Руслана и быстро выпрямилась.
Ее испуганное движение заметил и Рубиев. Заметил и снова рассмеялся.
— Та-ак, — сказал он многозначительно и поднялся. — Я пойду, а вы уж тут вдвоем посидите, помолчите. — Добавил: — Повоздействуй на него, Кать, совсем его тоска заела.
Он ушел, а они остались наедине. Сидя от нее в каких-то десяти сантиметрах, Руслан почувствовал, как напряглась Катя. Она, стараясь не дышать, будто пыталась доказать самой себе, что ничего особенного нет в том, что она рядом с тем, кого спасла несколько дней назад, а потом вдруг на него наговорила командиру… Сидела, будто ничего этого не было. Но сама-то она чувствовала себя виноватой, и эта вина заставляла ее напряженно ждать, что скажет он. Слышно было, как лезвие ножа вонзается в кору ветки… Потом она осмелела, попыталась украдкой рассмотреть выражение лица Руслана в темноте, ей это не удалось. Но его спокойствие подействовало на нее, и, вздохнув, она заговорила:
— Я не думала, что Крючков вам скажет… Я же рассказала ему, потому как поняла, вы не в себе от горя. Я просила его пока не посылать вас на задание. А он мне ничего не ответил, а вам вот так… Некрасиво это. Некрасиво! — горячо заявила она. — В другой раз я не стану с ним откровенничать. Сама я к вам постеснялась подойти, потому что вы стали сердитый. У меня здесь никого близкого нет, кроме него. Он всех нас в деревне знал: и мать мою, и братьев, и сестру, потому как с батей вместе они в райфо работали. Никогда больше ничего ему не скажу! — решительно заявила она.
Так и повелось: каждый вечер Катя появлялась у блиндажа и, не спрашивая разрешения, пристраивалась на бревне, рядом с Гагаевым. Конечно, это невозможно было скрыть от партизан, и вскоре Руслан стал замечать на себе любопытные взгляды. Строго на него поглядывал и командир. Пронизывал его свирепым взглядом, но ничего не говорил. А если бы и сказал, то Руслан мог с чистой совестью ответить ему, что не чувствует за собой в отношении Кати ничего такого, за что мог бы получить нагоняй.
Говорить, что он ухаживал за ней, — значило сказать неправду, ибо у него вначале и в мыслях не было этого. Может, потому, что он никак не мог отойти от своей хандры. Но верно другое: с Катей Руслан не мог вести себя так, как с другими.
Казалось, что она впитывает в себя каждый взгляд, каждое слово и старается запомнить все на всю жизнь.
Надо ли говорить, что Руслан вскоре уже ждал встреч с нею? Он начинал нервничать, если она по какой-либо причине вдруг задерживалась. Ему не хватало ее. Она научилась молчать с ним, и они сидели рядом в темноте друг с другом, порой часами не произнося ни слова. Он стругал, она сидела и думала о чем-то своем. Он уже знал каждый ее жест.
В то время взрывники все чаще уходили из отряда на два-три дня. Возвращаясь, Руслан знал, что вечером не он, а она будет первой на месте их свидания. Однажды, рассказывая о том, как они брали «языка» в деревне, Руслан заметил, что она приблизила к нему свою головку… Он даже чувствовал прикосновение ее светлых кудрей. Она заглядывала ему в глаза, прислушивалась к его дыханию.
Катя склонила к плечу Руслана голову, и он, скорее по привычке, чем желая того сам, положил ей на спину руку. Она сжалась от прикосновения, но промолчала. Так его рука весь вечер и пролежала на ее спине. А в другой раз, провожая ее к женскому блиндажу, Руслан остановился возле сосны. Она тоже замерла. Он ее неожиданно обнял. Для него неожиданно, ибо она этого давно ждала. И когда Руслан ее поцеловал, она инстинктивно прижалась к нему. Ей и в голову не приходило, что он может переступить ту, последнюю грань. Попытайся он — она сочла бы это чудовищным, ибо в ее представлении близость была возможна только после свадьбы…
