Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
— Сегодня что — не езда — санаторий, потому как вчера малость дождём сбрызнуло. А вот на прошлой неделе артистов возил — такая сушь и ветер, что днём с включенными фарами ехали, чистый кордебалет! — Это слово служило ему для выражения особо сильных чувств. — А уж весной и осенью, как раскиснут грунты, мы, шофёры, чистые великомученики. С этой дороги прямым сообщением надо бы в рай!
Вдоль дороги тянулась широкая полоса травы, посеревшей от зноя и пыли, за нею желтела до горизонта пшеница.
— Ну и раздолье для техники! — воскликнул Миша (он вырос в деревне, всё понимает). — Знай кати, не оглядывайся.
Желтое море плещется всё ближе, и вот уже почти у самого «профиля» заколыхалась низкорослая, негустая, с легким колосом пшеница.
— А хлебушек-то небогатенький, — заметил Миша, — и сорняков полно…
— Вы бы к нам прошлым летом приехали! — сказал Арсений Михайлович. — А нынче засуха. С середины мая до вчерашнего дня хоть бы капнуло. Да и вчера — это ведь не дождь — вон уж пыль-то какая.
Разговоры о нынешней засухе сопровождали их со дня приезда на целину.
— Нынче Украина с Кубанью нам нос-то утрут, — мрачно заметил Виктор. — Надо орошение налаживать. Ведь землица наша плодородная, кубанской не уступит. Лет тридцать без всякого удобрения роскошно родить может, а поухаживать за ней — износу не будет. А уж воды в наших реках — хоть все пустыни в мире, хоть самоё Сахару заливай. Весной, как хлынет солнце, снега кипят, ну, кордебалет! Сугробы у нас знаете какие? Этот вот самый автобус по маковку утонет, честное пионерское!
А солнце!
Вот и сейчас оно так припекало, что в автобусе — как в печке. Опустить бы стекла, да чертова пыль!..
— Интересно, хоть лицо успеем сполоснуть перед концертом, или, как вчера, — прямо с колес да на подмостки? — заворчал Джек.
— Ехал бы ты к… папе с мамой, — оборвала Алёна.
Не успел Джек съехидничать в ответ, как раздался лязг, грохот, все схватились за что попало. Автобус подбросило, что-то под ним заскрежетало, и, наклонясь вперед, он встал как вкопанный — только чемоданы ещё продолжали сыпаться на Женьку.
— У, черт, сели надолго! — зло выкрикнул Виктор и вслед за Арсением Михайловичем выскочил из машины.
Баянист, пожилой дядька, в любом положении ухитрявшийся вздремнуть, вдруг вскинулся спросонья, схватился за ремень баяна:
— Приехали?
В дверях показался Виктор — лицо его было безмятежно, движения, как всегда, неторопливы. Он небрежно бросил на сиденье клетчатую куртку.
— Слезайте, граждане, премия по безаварийности пока в кармане. Сели на кардан, — сообщил он, доставая лопату.
Виктор ловко орудовал лопатой, откапывая засевший в грунте кардан. Возле него, заглядывая под машину, стоял Олег. Он нетерпеливо переступал с ноги на ногу и, как мальчишка, канючил:
— Дай я. Ты же устал. Дай я…
Автобус из «ловушки» вытаскивали всей бригадой. Но как ни торопились, как ни гнали машину, на концерт катастрофически опаздывали.
Наконец-то въехали в село. Возле правления, не обращая ни малейшего внимания на гудки автобуса с артистами, стоял посреди дороги рыжий великан и исступленно орал на невысокого человека с толстым красным загривком, выпиравшим между воротом рубашки и глубоко надвинутой на уши соломенной шляпой.
— Разве это ремонт! Думаешь, выпустил — и сойдет? — Рыжий размахивал тяжелыми кулачищами, витиевато украшал речь солёными словесами. — Я тебе такую премию распишу, родная мама не признает! Мало, что солнце окаянное сушит, так мы ещё над хлебом сами издеваться будем!
Автобус свернул к зернохранилищу.
Когда концерт кончился и публика, отшумев, разошлась, усталые артисты вышли из душного помещения в прохладу пахучей степной ночи.
Из темноты кто-то позвал:
— Галя!
— Тебя, — сказали Алёне товарищи.
— Может, Алёне шапку принесли? — повторил свою дежурную шутку Женя.
— Мне бы Галину Давыдову, — раздалось чуть громче. Алёне показалось, что это голос рыжего комбайнера.
— Меня? — настороженно спросила она. — Я вас не вижу впотьмах.
Под ноги плеснулся луч карманного фонарика.
— Подождите, — сказала она своим и осторожно пошла на свет фонарика.
— Пусть не ждут. Бояться нечего. Я провожу, — мягко, с оттенком угрозы потребовал рыжий.
— Чего это мне бояться? — с вызовом ответила Алёна, ощущая легкую оторопь от необходимости остаться в потёмках один на один с этим чудом, но бодренько бросила своим: — Не ждите меня, ребята.
— А как же ты? — донеслись голоса Глаши и Олега.
— Меня проводят, — не очень уверенно сказала Алёна.
— Обо мне слышали? — спросил рыжий.
— Ещё бы! — ответила Алёна, стараясь придать себе храбрости. — Над всем поселком висел ваш мат, когда мы приехали.
Парень вздернулся, будто его кольнуло.
— Так он же, паразит, что делает! «Техника отремонтирована досрочно, с перевыполнением!» А что комбайн станет на первом заезде — виноват комбайнёр. Что хлеб пропадёт, его, ремонтника, хата с краю, а уж человека подвести — ему вообще раз плюнуть, с полным удовольствием! Сколотил себе тут шарагу… Всех разогнать к… такой-то матери! — Потом вдруг оборвал себя и сказал мягко, будто извиняясь: — Не об нём у меня разговор. Только я не дебошир, а его ещё и не так надо…
— Ругаться безобразно, когда кругом народ… и дети тут же… — нравоучительным тоном начала Алёна.
— Все-то меня учат, — сказал он сокрушенно. — А только и я не дурак. — Подлости не терплю! — И спросил неожиданно: — Замужем?
Алёна растерялась.
— Нет.
— За меня пошли бы?
— Нет. — И чтобы надёжнее защититься, сказала: — У меня жених…
— Отобью, — не то шутя, не то всерьез повторил он слова Алеши из «Доброго часа» и засмеялся.
Алёна тоже засмеялась, и страх растаял:
— Ну, мне пора. И вам вставать рано, — сказала она.
— А по мне хоть и вовсе не спать. Кто жених? — строго спросил парень.
— А вам зачем?
— Любопытный.
— Любопытство — порок, — поддразнивая, отбивалась Алёна.
— Знаю. Я свое получил через этот порок.
— Как так? — вырвалось у неё.
— А вам зачем?
— Любопытная.
— «Любопытство — порок».
— Для меня не порок — такая уж профессия! — нашлась Алёна.
Неожиданный собеседник оживился.
— Погуляем? Расскажу.
Она не знала, что и ответить.
— Боюсь, беспокоиться станут…
— Жених?
— Да его здесь нет.
— Так им скажут, что со мной беспокоиться не о чем, — сказал парень веско и спросил настойчивее: — Погуляем?
— Ну… недолго…
Они пошли по дорожке рядом. Изредка парень предупреждал: «Тихонько — спуск», «Тихонько — кочка» — и подсвечивал фонариком.
— Ну, что же вы не рассказываете? — спросила она.
Он словно отмахнулся:
— Неинтересно.
— Мне всё интересно, — она почувствовала неловкость, даже беспокойство.
— Велосипедами интересовался, — сердито сказал парень. — Спрятался в универмаге, ночью стал кататься. Забрали.
— Как глупо! — удивилась Алёна.
— Для тринадцати лет — не так уж.
— Нет, глупо, что забрали, ведь совсем мальчишку!
— Девятый привод был у «мальчишки».
— За что?
— За любопытство. — Он явно старался закрыть эту тему.
— Нет уж, расскажите.
— Да неохота!
Алёна остановилась:
— Тогда проводите к нашим.
Он тоже остановился. Помолчали.
— Елена Строганова — так? Не ошибся?
— Ну?
— Елена Строганова, зачем вам надо мной силу-то показывать? Приберегите для жениха.
— У меня хватит. Ну, ладно. — И она решительно повернула на редкие огни поселка.
— Подождите! — Он осторожно взял её за руку у запястья очень горячей, жесткой рукой. — Вы даже и вообразить не можете, до чего вы мне нравитесь, — сказал он опять почти словами из пьесы Розова.
И она ответила словами Гали:
— Мне пора.
Он крепче сжал её руку.
— Тут недалечко… гривка есть. Посидим. Расскажу, про себя расскажу.
Алёна отняла руку.
Они прошли ещё метров сто, поднялись на невысокий вал. Пахучий, прохладный ветер задул в лицо. Парень расстелил на траве свой пиджак.
— Садитесь.
— Зачем же костюм пачкать?
— А мне не жалко.
— Мне жалко. — Она подняла пиджак, отряхнула и села, положив его к себе на колени.
— Бережливая, — иронически заметил парень и сел тоже, но не близко.
Почему-то в молчании особенно сильно передавалась его взволнованность, и между ними словно протягивалась какая-то ниточка.
— Я слушаю, — сказала Алёна и, спохватившись, спросила: — А зовут-то вас как?
— Тимофей Рябов. — Он вздохнул, будто кузнечный мех. — В сорок четвертом, семнадцатилетним парнишкой, попал я на фронт. Год провоевал, после дослуживал в Германии. Демобилизовался, работал слесарем на заводе в Минске. Оттуда подался на целину. Ну вот и все, — Тимофей выдохнул с облегчением и чуть подвинулся к Алёне. — Вот смотрел я сегодня на вас, как вы играли. Красивая ваша любовь. Мне бы такую. Чтоб в доме — как в степи: просторно, ветрено, горячо, — Он рванулся, подсел поближе. — Не могу, когда девки навязываются. Или когда для фасону из себя строют. Мне такую жену не надо, — сказал он категорически и повернулся к Алёне, опираясь на руку. — Голос ваш до сердца доходит, а засмеётесь… — он сорвал травинку и опять шумно вздохнул, — жарко стаёт.
