Николай Воронов - Макушка лета
Рядом с Мезенцевым лежит синтетический медведь. Мезенцев берет медведя за ухо, наклоняет к телефонной трубке.
Раздается звук, напоминающий нечто среднее между блеянием и рычанием.
Т е р с к и х. Чего твой медведь кочевряжится?
М е з е н ц е в. Мишка недоволен, что ты охраняешь себя от дружбы с торговыми работниками. Закон преступить может любой человек.
Т е р с к и х. Ты не можешь.
М е з е н ц е в. Ты да я, да еще кое-кто — мы не в счет.
Т е р с к и х. Игнатий Мануйлович, погоди.
Зажав микрофон трубки, обращается к следователю:
— Раскололся?
— Требует встречи с Мезенцевым.
Т е р с к и х. Игнатий Мануйлович, поговори с Перетятькиным. Доставят к тебе в коттедж. Безопасность гарантирую.
М е з е н ц е в. В литейном цехе не совсем здоровая атмосфера. Перетятькин, вероятно, подогрелся винными парами и шаляй-валяйством. Отпусти домой.
Т е р с к и х. Дело мутноватое. Прокурор нас не одобрит.
М е з е н ц е в. Отпусти. Давай, шериф, ко мне. Мальчишник — вещь исключительная.
Столовая в особняке Мезенцева. Стол накрыт на три персоны. Сидя в кресле, Терских листает иллюстрированный журнал. Щекочихин идет вдоль горки с посудой. Его привлекает хрустальный ковчег в золотой оправе, чайный сервиз, расписанный под пермский з в е р и н ы й с т и л ь, блюдо, на котором изображены рыцари на конях, с копьями, приготовившиеся к поединку.
Щ е к о ч и х и н. Терских, явно ты на меня ополчишься. Иногда непомерно обидно, что нельзя сразиться на поединке.
Т е р с к и х. Все определяют побуждения и ситуация. Когда личность оказывается беззащитной перед несправедливостью, исходящей от какого-нибудь типа, наделенного хорошо забронированным положением, я тоже думаю: была бы у нее возможность защищать честь на дуэли — вот бы было спасенье. Лучше умереть от пули, чем от невозможности доказать собственную невинность.
Щ е к о ч и х и н. Выход?
Т е р с к и х. Разрешить словесные турниры с присутствием публики. Итог подводить общим открытым голосованием.
Щ е к о ч и х и н. Открытым?
Т е р с к и х. Да. Давать информацию в газете: такой-то, кому имярек инкриминировал то-то, защитил свою честь.
Щ е к о ч и х и н. Любопытно. Честный надеется, что его защитят другие, поэтому оказывается в ослабленной позиции. Негодяй наступает, маневрирует, поэтому менее уязвим. Турнир учил бы, что бездействие честного воспринимается как вина.
Появляется с медведем в руках Мезенцев. Он в кабинетной куртке, в джинсах, в валенках с отрезанными голенищами. Одежда, рассчитанная на комикование, физиономия шкодливая.
— Мишенька, — говорит он, — поздравь моих друзей с мальчишником. — Быстро наклоняет медведя; из пасти медведя вырываются звуки, напоминающие воинское: «здрав... желаем...» — Теперича, Мишенька, давай с ними знакомиться. — Встает перед Щекочихиным. — Ты лицезреешь, Мишенька, первого секретаря райкома партии Никандра Никандрыча Щекочихина. Фамилия несколько несерьезная, но человек он пресерьезный, вдобавок мудрец. Идеально ориентируется в социальных, экономических, политических глубинах.
Щекочихин поначалу улыбался, слушая Мезенцева, но скоро его лицо стало меркнуть, и он попытался остановить его:
— Надо сесть за стол, отведать «Камю», тогда и разговоры разговаривать.
Мезенцева не унять.
— Он, кроме всего, Мишенька, еще и скромен. Сам видишь. Город никак без него не может обойтись, отсюда и переиначил имя-отчество. Кадр Кадрыч называем мы его. Этого, зверюгинский, надобно достичь.
— Игнатий, люблю я твои затеи, но ведь есть хочется.
— Кадр Кадрыч, просьба потерпеть. Иисус Христос терпел и нам велел.
Мезенцев поворачивается к Терских, вытягивает для рукопожатия лапу медведя. Терских щелкает по лапе. Лапа описывает дугу, оказывается у медведя за спиной.
— Не сердись, Михайло, шериф балуется. В сущности, он предобродушный мужик. Что я тебе скажу, топтыгинский? Люди выдумали для себя множество всяких определений, градаций, разрядов и тому подобное. Я, твой хозяин, делю людей на два вида, на тех, кому я дорог среди живущих, и на тех, кому чужд или ненавистен. Терских Ивану Владимировичу я дорог. В не меньшей мере дорог и Никандру Никандрычу. И теперича я желаю выпить за них французского коньяку. Такими достославными мужами, Михайло, держалась и держится наша земля.
На стуле стоит детский стульчик. На этот стульчик Мезенцев сажает медведя и наполняет рюмки. Гости усаживаются за стол.
Щ е к о ч и х и н. Миша, Игнатий пьет за нас, я — за тебя, потому что один ты меж нас бескорыстен: не пьешь, не кушаешь, не хитришь.
Т е р с к и х. Михайло Иваныч, я пью за Игнатия. Он сохраняет кольцо нашей дружбы.
Вестибюль больницы.
На скамейках сидят больные и посетители: супруги преклонных лет — она читает книгу, он катает на коленях бутылку с фруктовой водой; молодая семья — муж и жена в обнимку наблюдают, как их дочь дистанционно управляет луноходом; парни потихоньку поют под гитару бит-песенку; девчонки-старшеклассницы рассматривают фотокарточки киноактеров.
Касьянов тревожно мечется по вестибюлю, вот встал возле гранитной колонны, крутнулся на каблуке, подошел к гардеробщице.
— Все-таки прошу вас узнать. Булейко фамилия, разбился на мотоцикле.
— Халаты выдаю, примаю, сумки беру на сохранность...
— Оставьте все на меня.
— Материальную, ответственность? Грамотный, разбираться должон. Откроется справочное оконце — узнаешь.
— В залог дам паспорт. В нем, кстати, триста рублей.
— Обронишь вдруг! Я таких денег во сне не видывала.
К гардеробщице прибежала молоденькая медсестра. Мнется, стесняется.
Касьянов отходит к граненой колонне.
М е д с е с т р а. Мой не приезжал?
Г а р д е р о б щ и ц а. Думаешь, ты одна у него?
М е д с е с т р а. Носится на мотороллере, как сумасшедший! Сегодня мотоциклиста доставили. Что ни делали — без сознания. Покалечу я мотороллер.
Касьянов понуро бредет по больничному двору. К зданию индустриального вида бегут трусцой санитары в резинистых халатах. Они тащат носилки. На носилках, судя по очертаниям простыни, мертвое тело.
Под вытяжным вентиляционным зонтом работал мужчина с обнаженным корпусом. Он опускал в машинное масло, налитое в противень, рессорные, слегка изогнутые пластины. Масло шипело, клокотало, кадило.
Корпус закальщика масленился, зернисто рябил каплями и вилюшками пота, скрадывая выболины на животе, оставленные ожогами.
Наталью, наблюдавшую за тем, как закальщик доставал из печи детали, похожие на крупные оранжево-красные птичьи перья, как ловко окунал их в масло и совал на конвейер, вдруг осенила догадка, что неспроста чисты его шея, грудь и руки: оберегал их красоту, делая «замастырки» ради того, чтобы получить у нее освобождение.
— Сочнев, сейчас же наденьте спецовку.
— Вы в бумажном халатике. Под ним, может, ничего нет. А меня заставляете париться в суконной робе.
— Только залечу ожог, вы опять являетесь. Из-за вас снижается производительность. И мое время расхищаете. Не смейте дерзить.
— За дерзость извиняюсь. Воспитывали дрючком, пинком да тычком. Надоедливость открою: женщина вы красивая, полюбуешься на вас — душе легче. Раньше на жену подполковника ходил любоваться. Жалко, что сбежала. В библиотеке без нее, как в картофельном погребе.
— Не жилось вам, Сочнев, на свободе.
— Я и на свободе об Натальюшках тосковал.
— Натальюшек там полным-полно.
— Не скажи́те.
— Заблуждаетесь.
— По-моему, ваш муж не знает вам цены.
— Мы редко ценим то, что у нас есть.
— К нам начальник направляется. Как его половина сбежала, смотрит на вас, как волк на овчарню.
— Надевайте спецовку.
Наталья идет вдоль конвейера, на котором плывут готовые, свинченные рессоры.
Дардыкин подает ей телеграмму.
— За вашим отсутствием почтальон занес ко мне.
Наталья вскрывает телеграмму.
«ПРОКЛИНАЮ СОБСТВЕННЫЙ ТРУДОВОЙ ИДИОТИЗМ ЛЮБЛЮ РВУСЬ К ТЕБЕ СМИЛУИСЯ = ТВОЙ КАСЬЯНОВ».
Междугородный переговорный пункт. Перед коммутатором сидит телефонистка. Она повторяет:
— Я — Желтая Кувшинка, повторите вызов.
На столе у окна включается, ступенчато рокочет телеграфный аппарат. Телефонистка снимает наушники, подходит к аппарату, тянет ленту. Ленту она режет на кусочки, наклеивает на бланк.
В зальце, ожидая разговора, мотается вдоль телефонных кабин Марат Касьянов. Телефонистка подзывает его печальным голосом:
— Товарищ, на ваше имя телеграмма.
Касьянов склоняется над телеграммой.
«НЕУЖЕЛИ Я СПАСАЛА ТЕБЯ ЧТОБЫ ВЗАМЕН ПОЛУЧИТЬ НАДРУГАТЕЛЬСТВО И РАВНОДУШИЕ = НАТАЛЬЯ».
Касьянов у себя в номере. Достает из ящика стола спички, поджигает телеграмму. Жарким бумажным таянием припекает кончики пальцев. В свете дня огонь не виден. Сутулясь от боли, Касьянов взмахивает рукой.
