Михаил Соколов - Искры
— Я, кажется, докладывал вам, Николай Емельянович. Мне что-то помнится…
— Вы пока вспомните хорошенько, а я послушаю господина Чургина, — холодно сказал Стародуб. Он действительно слышал от Петрухина что-то, но его не интересовало мнение штейгера. Ему нравилась смелая техническая мысль Чургина о длинносаженных уступах, тогда как он при проектировании второго горизонта не решился принять длинносаженные уступы, хотя и имел их в виду.
— Я отступил от генерального плана, Николай Емельяныч, по одной причине, — низким, ровным голосом заговорил Чургин, — план второго горизонта технически устарел, и нам не стоит вводить на шахте то, что давно изжило себя.
Стародубу не понравилось это замечание, и он недовольно сказал:
— Да, но мой проект утвержден владельцем шахты.
— Неважно. Если бы мы поставили в плане длину уступов в десять саженей вместо семи, было бы утверждено и это.
— Простите, господин Чургин, но я вынужден напомнить вам, что вы говорите о Василии Васильевиче Шухове.
— Совершенно верно, — подтвердил Чургин и строго посмотрел на управляющего. — Но я не умею говорить, когда меня прерывают.
— Пожалуйста, продолжайте, — Стародуб пыхнул трубкой, подумал: «Удивительный человек! Управляющий ли, владелец ли шахтой — ему все равно: рубит, как топором».
Не отрывая взгляда от исписанной цифрами книжки, Чургин хладнокровно повторил то, что говорил штейгеру. По его расчетам выходило, что при такой кровле, как песчаник, мощно делать уступы гораздо большей длины, чем принято по генеральному плану. Для этого надо лишь изменить систему крепления, ввести частичное обрушение кровли. Относительно штреков он заявил, что запроектированное сечение их недостаточно, так как штреки должны быть рассчитаны не на ручную откатку, как предусмотрено проектом, а на конную.
— А вообще говоря, — закончил он, — мне кажется, что второй горизонт можно было бы вести обратным ходом. В этом случае мы забрали бы все целики и сохранили бы крепежный материал, рельсы, шпалы, делая следом обрушения.
Петрухин даже привскочил от изумления: как же это он сам до сих пор не додумался до этого? Ведь это же техническое открытие. Прошел штреки до самой границы участка, нарезал лавы и гони их назад до уклона, а по мере продвижения снимай за собой рельсы, шпалы, почти не расходуя крепежного леса. У него даже в голове помутилось от мысли, что это могло дать для его карьеры. «Ах, бестия! И почему он ничего не говорил мне раньше? Да это же… Да ведь я б им всем!..» — сокрушался он мысленно.
Стародуб насмешливо взглянул на растерянного и смущенного штейгера. Он еще раз убедился в том, что таких, как его старший конторский десятник, нет в районе. «Способная голова. Умница», — про себя похвалил он Чургина, а вслух мягко сказал:
— Хорошо, Илья Гаврилович, я удовлетворен вашим объяснением. Вы загляните как-нибудь ко мне. — И поднялся со скамейки.
Леон слушал Чургина и дивился: он говорит с начальством как равный с равным! Сколько же он в таком случае знает? И Леону было радостно оттого, что зять его так хорошо знает свое дело.
«А я… Эх, дурак я был. Большой дурак. Поступи я раньше на шахту, я был бы теперь совсем другим. Да-а, за Чургина надо крепко держаться», — подумал он и дал себе слово еще более внимательно присматриваться к работе зятя и учиться шахтерскому делу.
Неожиданно из насоса вырвался пар, пронзительно зашипел, и насос стал.
— Чего это ты, Блек? [5] — недоуменно проговорил Леон.
Открыв контрольные краники паровой половины и убедившись, что все тут в порядке, он дал больше пару. В цилиндрах оглушающе зашипело, но поршень не двигался.
Штейгер Петрухин покрутил вентиль паропровода и решил пустить насос сам. Сняв плащ и форменную, с бронзовыми пуговицами тужурку, он озабоченно подвернул манжеты рубашки и приказал Леону подать ключ в три четверти дюйма.
— Пошлите лучше слесаря, — посоветовал Стародуб, но штейгер заявил, что здесь работы всего на одну минуту.
Леон наклонился над ящиком, измерил один ключ — не такой; другой — тоже не тот; третий, четвертый, но длиною в три четверти не было.
— Ты что, покупаешь, что ли?
— Да вроде нет, под руку не попадается.
Петрухин подошел к ящику, взял нужный ключ и насмешливо поднес к лицу Леона.
— А это что? Ты ногой попробуй, — может, попадется. Эх, лапоть! Дай паклю.
Чургин, все время наблюдавший за Петрухиным, готов был резко осадить его, но в присутствии управляющего не решился это сделать.
Стародуб отпустил Чургина и неторопливо прошелся взад-вперед по камеронной, заложив руки в карманы и о чем-то думая.
Петрухин тем временем, обмотав руку паклей, снял горячую крышку насоса, подергал за шток, осмотрел ползуны, подул на окна, точно насос стоял до этого на дороге. Но дело от этого не двигалось… Подумав немного, он дотронулся до парораспределительных поршеньков, покрутил контргайки и, положив крышку на место, закрепил ее болтами.
— Пускай! — приказал он Леону.
Леон открыл вентиль. Пар зашипел, а поршень и не пошевелился.
Стародуб нахмурил брови и вышел из камеронной. «Бездарь», — мысленно обозвал он штейгера.
А Петрухин задумчиво смотрел на насос и не понимал, почему он не работает.
— Да-а… Тут надо повозиться, — наконец сказал он и, одевшись, заторопился догонять управляющего.
Леон посмотрел ему вслед и покачал головой: «Видать, тебе на самом деле трудно давались науки, господин штейгер».
Минут через десять в камеронную вошел дядя Василь.
— Жив-здоров, монах? Насилу добрался, паралич его с ногами такими. Ну, здорово!
— А, дядя Василь… Ты что, заблудился?
— Не-ет, нарочно к тебе завернул, хотя и не по пути. Ты чего загоревался? Скучно в келье этой сидеть? — бойко говорил он и, заметив., что на полочке нет иконы, спросил: — А куда Пантелеймон убег?
— От Чургина спрятал, он не любит, — ответил Леон и рассказал, как штейгер хотел исправить насос. — Больше всего за ключ обидно, дядя Василь: дай, говорит, на три четверти. Ну, я и меряю четвертью, а только нет таких.
Дядя Василь рассмеялся, хлопнув ладонями по коленям.
— Четвертью?.. Да ты бы сажнем еще померял! Ох, уморил, паралич тебя, — захохотал он на всю камеронную, тряся бородкой, и, подойдя к ящику, стал перебирать ключи.
— Вот гляди: этот и есть трехчетвертовый… Не по длине, а вот по этому месту, каким он за гайку хватает, по щечкам, и узнавай… Дюймы ты знаешь, делить их умеешь? На четвертушки, на восемь осьмушек?
— Умею.
— Ну, вот. Этот вот пять осьмых, этот — три осьмых, — перекладывал он ключи.
— Кабы он так сказал! А то… Про икону небось сказал: хорошее, мол, дело, камеронщик, а вот показать в работе…
— Ну и хрен ему с редькой! Я тебе еще сто разов покажу, — сказал дядя Василь, отходя от ящика. — Рази от них дождешься когда помощи? На них деньги тратили, учили их, дураков, а мы на лешего им сдались, чтоб они нас учили. Еще, гляди, на ихнее место залезет какой из шахтеров, молоточки золотые себе нацепит. — Он некоторое время помолчал и убежденно заключил: — Нет, Левонтий, сами мы должны один другого учить. Кто какое дело знает, тот и должен товарищу показать. Я тоже когда учился… Ну, я подался, опосля загляну, — схватив коптилку, он вышел из камеронной.
Леон полюбил Василия Кузьмича с первого же дня работы в шахте за искренность и теплоту, с какой старик относился к нему. Как все старики, дядя Василь мог из-за пустяка накричать, выругать, злился, когда делалось не так, как ему хотелось, часто переделывал работу заново, и тем не менее в шахте любили его.
Но Леону непонятно было: человека на седьмом десятке жизни нужда загнала в шахту, а он не только никогда на это не жаловался, а, наоборот, своими шутками-прибаутками и забавными историями веселил людей, поддерживал в них бодрость духа. О себе скажет иногда слово какое нерадостное и замолчит, точно обмолвился. Или вот сейчас: начал и не договорил, а в другой раз и не вспомнит.
А был дядя Василь такой же человек, как и все. Он достаточно пережил на своем веку, да не видел пользы в том, чтобы говорить об этом. Умудренный опытом, не зная как следует букваря, он с душой передавал молодым рабочим все, что знал и не было в районе шахты, где бы не работали его ученики. Но как он добился этих знаний — молчал. Не хотел он расхолаживать молодых людей и разочаровывать их горестными рассказами о том, какой ценой доставалась ему шахтерская наука.
3
Дня через три дядя Василь опять зашел к Леону.
— Здорово, монах! Откачал? — зашумел он на пороге.
В камеронной было грязно и неуютно. Присланные монтером слесари не знали насоса «Блек» и проканителились с ним до полуночи. Вода вышла на плиты, залила штрек и добралась до камеронной, остановив все работы. Тогда пришел сам монтер, любимец штейгера, устранил дефект и приказал Леону никому не говорить, что он сделал.