С добрым утром, Марина - Андрей Яковлевич Фесенко
Конечно, Люся не могла согласиться с прямолинейными, обнаженными рассуждениями матери, но какой-то смысл в жизни она должна была найти для себя, Звезд с неба ей не хватать, она никуда не хотела уезжать, добиваться выгодной профессии, богатства, славы — все это ни к чему. Ей неплохо и в Гремякине, вот только бы обрести то, чего так недоставало в последнее время.
«Мне бы свою семью, чтоб провожать по утрам мужа на работу, готовить обеды, цацкаться с ребеночком!» — призналась она однажды себе и вдруг поняла, что это и было ее заветным желанием…
Как-то под вечер Люся по старой привычке зашла в гости к Вере Гавриловне. Председателева семья ужинала, ее тоже пригласили к столу. А потом она помогала хозяйке мыть посуду, поиграла и побегала по комнатам с Миладой. О Юрии никто не заговаривал, да она и сама ни разу не подняла глаз на его фотографию, висевшую на стене. И все же она не переставала думать о том, что счастье обошло ее стороной и теперь неизвестно, где его искать. Домой она ушла опечаленная, с растревоженным сердцем.
«Да-да, мне бы сейчас идти по улице рядышком с ним, с любимым!» — думала она дорогой, хоть и не представляла себе, кто из гремякинцев мог быть ее избранником.
Лишь возле дома вдовца Толокнова эти мысли внезапно покинули ее. На скамейке у калитки сидела нечесаная девчушка и ревмя ревела охрипшим голосом. Люся присела перед ней на корточки, стала допытываться, почему она плачет. Девчушка хотела есть, а отец куда-то ушел, на дверях висел замок. Во дворе метался на привязи лохматый пес, предупреждая лаем, что никого постороннего не подпустит к крыльцу. Делать было нечего, Люся увела девочку к себе домой. Она умыла ее под рукомойником, слегка подстригла космы, накормила. Девочка повеселела, расшалилась, а увидев шагавшего по улице отца, бросилась ему навстречу. Он подхватил ее на руки, о чем-то поговорил, затем подошел к Люсе, стоявшей у забора, и, не глядя на нее, поблагодарил за заботу о девочке… Был он сутуловат, нескладен, с серым, измятым лицом, на котором глаза напоминали двух пугливых зверьков. Никогда прежде Люся не обращала внимания на этого пожилого человека, удрученного горем — недавней смертью жены. Он помолчал, потоптался у забора и добавил, что нечего девочку приучать к чужому двору, у нее есть свой дом. Наконец он увел девчушку, оглянулся на Люсю лишь за колодцем, и было что-то печальное, жалкое в его полусогнутой спине…
Потом девочка прибегала к Люсе еще два раза. И опять она кормила ее, играла с ней во дворе, а позже приходил сам Толокнов, садился на стул, мял на коленях плоскую, как блин, кепку. Он поглядывал то на девочку, то на Люсю и виновато улыбался. А прощаясь, бубнил, пряча глаза:
— Оно конечно, кабы жива была Мария… Славная она у меня, дочка-то…
Люся ни разу не проводила его за калитку, зато ее мать охотно стояла с ним у забора, и они о чем-то вполголоса разговаривали.
Отец Люси Веревкиной десять лет назад умер от инфаркта — вышел из-за стола на крыльцо и упал. Мать работала в овощеводческой бригаде, хлопотала дома по хозяйству, растила дочерей да еще ходила в гости к куме Гуськовой. Так и пролетела ее жизнь. Потому и хотелось матери, чтобы у младшенькой все сложилось благополучно, чин чином, как у старшей, — уважаемой в райцентре фельдшерицы: был бы муж, не переводились бы семейные радости и заботы, росли бы дети. Однако не получилось так, как рисовалось в задумках: дочь упустила председателева сына. И теперь мать побаивалась, как бы та не осталась в девках — ведь во многих дворах подрастали красавицы куда более пригожие, чем ее Людмила.
Вчера вечером мать вернулась из бригады усталая, нервная — целый день, не разгибаясь, собирала огурцы — и, поохав и повздыхав, вдруг пожаловалась:
— Изболелась у меня душа, дочка.
— Беда случилась какая, что ли? — не задумываясь, спросила Люся.
Они сели ужинать. Мать бросила на дочку строго-укоряющий взгляд, по которому можно было догадаться, что разговор предстоял не из приятных.
— Замуж пора тебе, Людмила. Живем в достатке, хорошо, а дальше-то что? Привела бы кого-нибудь в дом, пущай бы мужиковствовал, как в других дворах…
Люся насторожилась, но глаз на мать не подняла.
— Упустила председателева-то парня! — продолжала мать. — Дуреха, тебе надо было бы поехать к нему в Новгород да там все и порешить…
Мать произнесла это раздраженным тоном, которому нельзя было возражать, чтобы не началась ссора. Люся решила отмолчаться. Но куда там — пластинка уже закрутилась, мать разошлась не на шутку.
— Вот что, милая моя… Сама не можешь устроить свою судьбу, так я о тебе побеспокоюсь. Чем вдовец Толокнов не мужчина? Руки, ноги есть, голова на месте. Тихий, смирный, домовитый. А что на четырнадцать лет старше, так теперь мода такая. В городе сплошь браки с перезрелыми мужиками. Помоложе-то кавалеров в Гремякине нет. Илья Чудинов да еще два парня — вот и весь выбор для девок…
Люся всегда считала, что мать живет по старинке, неинтересно, все мерит слишком коротким аршином. И сейчас что-то непослушное, непокорное вселилось в нее, она сказала:
— Ой, мама! Да зачем же мне такой-то, как Толокнов? Разве ж так семью создают? Без уважения и любви, без радости и светлой надежды…
— Всяко она образуется, семья-то, — сказала мать, допивая из стакана молоко. — Пойдут детишки да закрутится домашняя жизнь, чего ж тебе еще?..
Люся разгорячилась, доказывая матери, что ее мысль нелепа и унизительна, но та стояла на своем, упрямо твердила:
— Гляди, упустишь и Толокнова! А годочки-то убывают…
Чувствуя, что не переубедила мать, Люся сразу же после ужина ушла спать в сарай. Она не плакала, хоть ей и было очень тоскливо и одиноко, а долго-долго смотрела на видневшиеся в проеме дверей звезды и повторяла одну и ту же фразу, обращенную бог весть к кому: «Не вмешивайтесь, пожалуйста, не вмешивайтесь в мою жизнь! Я этого не
