Петр Замойский - Лапти
— И ты струсил? Эх ты, трус.
— Я трус? — вскинулся Афонька. — Это я — трус? Я завтра же у него все опечатаю. Я все его проделки знаю. В кулаке он у меня, только молчу. А ну-ка ответь: кому сдает гарнец? Коопхлебу? Вре-от, в Алызево на базар возит. А с дранки куда? А сколько дохода с чесалки? Я ему покажу, я ему уважу! И этому Хромому Степке попадет! Он узнает, как пишутся ведомости на гарнец! Я нашел концы. Я…
— Да не якай, — оборвал его Алексей, — не Яков. Вот лучше чайку сейчас попьем. Прасковью вон проси. Поможет тебе.
Века в нерушимом покое хранил Каменный овраг неисчислимые громады крепкого камня. Не хватало у человека смелости, и не было у него силы ворваться в туго набитую каменную пасть.
А вот пришли теперь к нему люди, смело — с кирками, ломами и лопатами — спустились на днище, буравят норы в неподвижных пластах, забивают мелкую крошку пороха, и гулко вздыхает каменный овраг, отворачивая и отдавая людям тяжелые глыбы.
Будут этим камнем выкладывать фундамент под мельницу, будут укреплять берега Левина Дола, мостить шоссе, выводить стройные быки, на которые ляжет перемет плотины.
А в Дубровках валятся могучие, будто литые, дубы. Слышно по лесу пение пил, звон топоров. Бунты сваленных деревьев громоздко залегли в просеках и ждут первого снега, по которому на дровнях будут подвозить их к берегу реки.
Третья партия землекопов подравнивает берега Левина Дола, закрепляет выбоины, углубляет место котлована, прокапывает отводящий кауз и роет колодец для турбины.
Ни одного дня нет Алексею отдыха. То заказы на арматуру, цемент и железо, то хлопоты о турбине со всеми к ней принадлежностями, то руководство подготовительными работами, Но усталости не чувствовал. Радовало, что удалось уговорить мужиков ломать камень, валить деревья и производить земляную работу.
Алексей с Петькой стоят над котлованом, где на дне его работают люди, вывозя на тачках глину.
— Тяжелая работа, — сказал Петька, — надолго хватит.
Алексей вздохнул:
— Да, много еще работы, друг дорогой, не тужи.
— Зачем тужить, если взялся служить, — складно ответил Петька.
— Кстати, в Алызове открываются краткосрочные курсы по агрономии. Не поступить ли тебе на них. Там поближе будешь к коммуне «Маяк». Узнаешь, как у них дело поставлено.
— А что ж! я согласен.
Приложив ладонь ко лбу, Алексей долго всматривался на бугор у Каменного оврага, где маячила какая-то фигура. Кивнув Петьке, опросил:
— Не узнаешь, кто там вышагивает?
Зоркий глаз Петьки сразу признал, кто идет. Мельком бросив взгляд на Алексея, он подмигнул и певуче ответил:
— Сердце сердцу весть подает. А опускается к нам сюда баба-яга, костяная нога. Иначе — пролетарья Дарья. Ну, ладно, оставайся, а я пошел в Дубровки дубы валить.
Алексей долго смотрел вслед уходящему Петьке, затем принялся наблюдать за приближающейся Дарьей. Та, крупно шагая и размахивая руками, быстро шла по косогору. У самой реки остановилась, посмотрела на мутную воду, через которую ей нужно переходить, перевела взгляд на берег, где стоял Алексей, и принялась махать ему рукой. Но он не отвечал ей. Тогда крикнула мужикам, копавшимся у берегов:
— Эй вы, где тут переход?
— Левей держись! Вон доски. Да гляди, подол не обмочи.
— А что? — опросила Дарья, уже ступив на гнущиеся доски.
— Ноги судорогой сведет.
— Найдется добрый человек, разогреет, — задорно ответила Дарья.
— Ах, огонь! — завистливо раздалось ей вслед.
Выбралась из-под крутого берега, улыбаясь, направилась к Алексею.
— Что не встречаешь?
Вгляделась в его посиневшее лицо и тревожно спросила:
— Да ведь ты, мотри-ка, прозяб насквозь. Гляди, у тебя и шея голая.
Сдернула с себя шерстяной платок и решительно приказала:
— На, укутай живей шею. Ишь ты, форс на себя напускаешь! Простудишься.
— Что ты, что ты! — конфузливо оглядываясь на работающих, отмахнулся Алексей.
— Не что, а говорю — надень! — наступала Дарья.
Потом сама, не обращая внимания, что некоторые мужики смотрят на них, быстро набросила ему платок на шею, заправила концы под воротник и довольно заметила:
— Так-то лучше.
Тронутый ее заботами, Алексей участливо спросил:
— А ты не замерзнешь?
У меня… космы густые, — нашлась ответить Дарья и в подтверждение, что у нее действительно густые «космы», ощупала туго закрученный пучок волос на затылке.
— Ты где же была? — после некоторого молчания спросил Алексей.
— Камни ворочала.
— А сюда зачем пришла?
— Поглядеть, как тут идет работа.
— Совсем неинтересно.
— И на тебя, — подмигнув, добавила она.
— А это и вовсе.
Дарья хотела что-то ответить ему, но перекосила лицо, показала кончик языка.
— Ах ты, чудило! — расхохотался Алексей.
Долго ходили по луговине вдоль берега реки, и он рассказывал ей, как будет выглядеть построенная мельница, плотина, сколько накопится воды. Указывал берега и кусты, которые уйдут под воду. Внезапно поднялся холодный ветер. Вместе с ветром лениво прилетели сначала мелкие, тонкие хрусталики снежинок, затем наплыли густыми стайками и, словно мухи, нагоняли одна другую.
— Гляди-ка, Алеша, никак зима пришла? — воскликнула Дарья, внимательно разглядывая на рукаве поддевки шестигранные звездочки.
— Да, пришла, — задумчиво ответил Алексей.
Дарья, пораженная его глухим голосом, тревожно посмотрела на его исхудавшее за последнее время лицо, на впалые щеки и синеву под глазами.
Снег, кружась над землей, пошел гуще, липко стеллился по луговине, оседал на кустах ивняка, таял на свежевыкопанной глине. Сквозь белое прядево снежных нитей чуть виднелись Дубровки. Едва заметно то скрывалась, то показывалась Леонидовка, а скоро совсем ее застелил белый навес. Из Каменного оврага глуше доносились взрывы.
— Мужики, обедать пора! — донеслось из-под берега.
Этот крик вывел из оцепенения Дарью. Она оглянулась на Алексея и, словно о чем-то догадавшись, спросила его.
— Алеша, а ты нынче… ел что-нибудь?
Алексей думал совсем о другом. Он не слышал ее вопроса. А когда она вновь спросила его, то он, словно провинившись, конфузливо ответил:
— Эх, а ведь, кажется, нет еще.
— С самого утра?
— Утра?.. Постой, — спохватился Алексей, — да и вчера я не ужинал. Ну да. Приехал поздно и прямо спать. Вот, гляди, совсем забыл…
— Паралик тебя расшиби! — рассердилась Дарья. — Он, бедный мой, другой день голодный ходит. Ну-ка, марш за мной!
И, дернув его за руку, восхищенно выкрикнула:
— А какие щи я нынче сварила! Э-эх! Будто знала, что тебя буду кормить.
— Если так, пойдем… Пойдем, Дарья… Корми меня своими щами.
… Навалил снег сугробов невпролазь, скрыл просторные поля, надел на крыши строений белые шапки. От избы к избе не пройти.
Снежная выпала зима, лютые пришли морозы.
Воет и высвистывает ледяной ветер. Тонкими иглами проникает он всюду, а на окнах искусно расписаны ветвистые узоры.
На улицах пусто. Будто вымерло все. Даже собаки — и те не лают. Разве изредка метнется по дороге человек, попятится спиной навстречу ветру, да не вытерпит, нахлобучит поглубже шапку, потрет обмерзшие щеки и пустится наутек.
В такие морозы глубже ночное небо. В серебряном ожерелье луна застыла над улицей и льет студеный свет на синие снега. Вокруг нее искрятся, сверкают и переливаются таинственные звезды.
Густо усыпанный звездной известью, от края до края перехватывает небо Млечный Путь.
Прасковья не отходит от замерзшего окна. Старательно протирает стекло тряпочкой с завязанной в нее солью, но не успеет и глянуть, как снова мастер-мороз наложит тонкую пелену узора. Несколько раз, накинув полушубок, выбегала в сени, отворяла примерзшую дверь, заглядывала на улицу, но злобный ветер захватывал в груди дыхание и с силой отталкивал назад.
«Замерзнет, право слово, замерзнет».
Жалела, что Петька в такую стужу решился ехать с курсов. Тревога ее, все более нараставшая, передалась и Дарье, которая сидела за столом, Аксютке, Гришке. Даже маленький Ванька — и тот пугливо смотрел то на мать, то на Дарью, карабкался на лавку и носом уставлялся в мерзлое окно. Там, за окном, несмотря на отчаянный мороз, юркала мышь и острыми зубами грызла замазку.
Скоро возле избы захрустели чьи-то шаги. Прасковья бросилась к окну. Подводы не было. Дверь, однако, скрипнула, и вместе с клубами холодного воздуха вошел Алексей.
— Нет еще? — спросил он, развязывая башлык.
— Нет, — упавшим голосом ответила Прасковья.
Посмотрела на Алексея и, чуть не плача, пожаловалась:
— У меня с испугу руки и ноги ходуном ходят. Мотри-ка, замерз.
