Юность - Николай Иванович Кочин
И вот к тому времени она вдруг нашла новую тему для бормотания — про царя. Мы насторожились, прислушались к толкователям. Одни утверждали, что она предсказывает приход старого режима; другие, что пришествие «страшного суда»; третьи, что появление кометы, от которой сгорит вся земля; четвертые, что холеру, которая истребит всех коммунистов.
— Скоро появится огненный столб, пойдет по земле и всех, неугодных богу, он сожжет и в первую очередь бедные комитеты, — говорила мать за каждым обедом мне в назидание. — Агафьюшка видела огненный крест на облаках и на кресте письмена: «Ждите часа расплаты». Кому грозит бог расплатой, понимай, сынок.
Отец держал руку матери, притворялся, что верит в это. Мать явно страдала. Она каждый вечер вслух молилась, чтобы бог «вразумил» меня, «наставил бы на праведный путь», а если этого нельзя, ослабил бы меру наказания на том свете из снисхождения к моей очевидной глупости. Всю вину перед богом за мое поведение она сваливала на голову Якова, человека совершенно неисправимого, «утонувшего в грехе». Время было трагическое, коммунистов топили и стреляли. Жена Якова молилась больше всех. Каждую ночь к нам, комитетчикам, подбрасывали угрожающие письма, подвешивали дохлых собак на ворота, у женщин пачкали дегтем наличники. И все торопились передать нам очередное пророчество Агафьюшки: висеть нам на телеграфных столбах или как Иуде Искариоту на осине. Монашки, дряхлые старушонки, душевно искалеченные одиночеством, суевериями и невзгодами вдовы не отходили ни на шаг от Агафьюшки, примечали каждый оброненный ею звук и фантастическими толкованиями вгоняли в ужас население. (И чем нелепее были ее пророчества, тем мудрее и достовернее они казались окружающим. Трудно даже поверить тебе, читатель, чтобы столько напастей внесла в среду здоровых людей одна такая идиотка.)
Даже некоторых членов комбеда надо было убеждать, что пророчества Агафьюшки — враки. Особенно смущало их то, что больше всего дурных пророчеств падало на комбеды. Спрашивали ее, когда комбеды рухнут, как увернуться от продразверстки, куда лучше спрятать хлеб, как сохранить имущество, выкраденное в усадьбах. Ответ истолковывали только так: скоро царь явится, и всему капут. Все эти пророчества записывались, размножались, обсуждались и взвинчивали население, и без того растревоженное, умножали наши страхи и огорчения. Сколько сил мы бросили на ветер, на опровержение бреда одной сумасшедшей. Отец говорил:
— Один идиёт задаст сотне умных хлопот на целый век. Вот и говори, что всесильна наука… Вот и подумай, Сенька, кто дураки-то…
Это злило нас. Скажу прямо, мы до такой степени свирепели, что серьезно обсуждали вопрос в молодежной среде о ее истреблении и многие брались утопить ее в реке.
— Она — хуже вши, хуже гниды, — говорили мы, собравшись. — Ту убей — и взыску не будет, а тут будешь отвечать перед судом, как человекоубийца…
На лекцию не скоро соберешь, бывало, а подле ее дома — всегда толпа, перед которой она не переставала кривляться и ломаться. Иногда ее пускали в церковь. Тогда толпа в изумлении расступалась перед нею. Она шла к амвону как пророчица, шумно падала на колени, звенела цепями и причитала на весь придел:
— Коршуны! Дьяволы! Крылья-то обрежут! Погодите! Обрежут!
То место, где она стояла, в священном страхе лобызали. По церкви она бродила, как ей нравилось, расталкивая молящихся, мешая певчим, перебивая попа, опрокидывая на ходу подсвечники, но все это прощалось, все вызывало даже ликование. Ей совали в руки деньги и просили поставить свечку тому «угоднику», которого она сама выберет. В комбеде были тяжелые заботы, много хлопот, тревог: не затухали мятежи в окрестности, каждый день были жертвы, а тут еще эти бредни день ото дня.
Мы решили, наконец, расправиться с нею и с ее окружением. Волкомбед выделил комиссию, которая должна была изучить дело на месте. Меня включили в нее. Руководил Санька Мороков. Мы захватили с собой врача волостной больницы. Агафьюшка пребывала в своей штаб-квартире в саду, в бане, окруженной рябинами. Именно там она принимала теперь посетителей. В окошечко, проделанное в стене бани, задавали ей вопросы, испрашивали благословение и совали подачки. Весь этот церемониал сочинили монашки на манер монастырского схимничества.
В бане мы разворотили пол и нашли склад деревенского оружия: винтовочные обрезы, старые дробовики Ижевского завода, выпуска 1893 года, охотничьи берданки с залатанными медью стволами, ржавые сабли, тюки эсеровских прокламаций, лубочные портреты царей, плакат «боже царя храни» и три мешка царских бумажных денег сторублевого достоинства, в просторечье «катеньки». Тут, видно, размещалась контора по сбыту их. Агенты приходили под видом нищих и богомольцев. Тогда царские бумажки высоко котировались: люди, ждущие переворота, с лихорадочной поспешностью обзаводились николаевскими кредитками. Были специальные скупщики и поставщики. Они поставляли товар этот в любом количестве, но в глубокой тайне. Мы произвели опись и конфискацию.
Врач-старожил, глубокий старик, освидетельствовал больную. В сельской школе мы собрали население, и он рассказал, что Агафьюшка больна, что болезнь ее теперь неизлечима и он даст ей направление в Ляхово. Все угрюмо молчали. Впереди стояли бабы, за ними прятались мужики. Уже тогда эта форма пассивного протеста входила в моду. Врач спросил, есть ли вопросы. Ни одного. Это — предзнаменование, сулящее грозу. Врач оставил нам путевку для Агафьюшки и ушел. Потом стал говорить Санька Мороков. Он рассыпал «катеньки» по столу и объяснил, на что они предназначены: для свержения власти народа. Ни одного вопроса. Ни одного звука. Вдруг вошел парень, наш парень, он пошептал на ухо Саньке. Санька пошептал мне: фигуры людей в глазах моих расплылись в бесформенные пятна.
— Врача убили, — прошептал Санька. — И идут убивать нас. За двором приготовлена лошадь. Уезжайте сейчас же, а я останусь, чтобы отвлечь внимание собравшихся. Не знаю, выкручусь ли я сам. Но если не выкручусь, то погибну один, — арифметика ясная.
Мы вышли один за другим, пока говорил Санька, и когда проходили темным двором, то скажу, мороз ходил по коже, каждый мысленно прощался с родными.
Что тогда случилось? Монашки, узнав, что «святую» увозят, собрали всех своих приспешников и их подпоили. Те разбили канцелярию комбеда, изорвали все списки налогоплательщиков, убили врача и объявили «крестовый» поход против приезжей комиссии. Но Саньку им убить не удалось. Когда они пришли в школу и вскричали: «Ага! Попался, комиссар. Молись богу!», Санька задул лампу и стал стрелять в потолок. Началась паника. Толпа в страхе побежала из помещения, и он вышел вместе со всеми и скрылся.
Я пришел домой, когда вся родня была в сборе, полна изба. Заседал родовой совет старейшин. Ждали меня
