Ухожу, не прощаюсь... - Михаил Андреевич Чванов
Послышались шаги. Это был Юра Привалихин, ученик десятого класса ключевской школы. Чтобы подзаработать на лодочный мотор, пошел на лето на сейсмостанцию в помощники лаборанта.
— Юра, а когда Иван Терентьевич-то, Кирсанов, ушел? — вспомнил я.
— Утром. Под Безымянный.
— Так сегодня, что ли?
— Сегодня.
— Надо же… Из-за этого Федорыча… Не знаешь, долго он там пробудет?
— Не сказал.
— Да ты забирайся в палатку, что мокнешь, чаю выпей.
— Я только что пил.
— Все равно забирайся.
— Пришел посмотреть, как вы тут устроились. Да и скучно одному-то. Федорыч приехал: это — не так, то — не так. А я — что, Володька запустил.
— Как ты с ним? Видишь, из-за него мы какие. Не дал тент открыть. И всю пыль засасывало в кузов.
— Да надоел он мне. Это не так, то не так. А сейчас вот еще простыл. Послал меня спросить какие-нибудь таблетки… А вымыться-то — баня тут есть, но заброшена. Федорыч ее и запустил. Да Володька, которого Степанов на днях выгнал. Пока Кузьма тут был — порядок был, а после него запустили. Кузьма в отпуск ушел, за три года — на полгода. А вы нагрейте воды на костре и вымойтесь.
— У нас воды слишком мало. На питье, на варку хватило бы, и то хорошо.
— Так тут же родничок есть.
— Он разве не высох? — удивился я. — Я спрашивал Федорыча еще на вулканостанции, говорит, высох. И Степанов говорил, высох. А я помню, родничок здесь был.
— Нет, снова пошел.
— Ну, тогда порядок!
Мы повеселели.
— Какие же ему дать таблетки-то? — стал рыться в аптечке Семен Петрович. — Знаешь, Юра, я приду посмотрю его сам, там чего-нибудь и придумаем, — решил он… — Да ты что, уходишь? Посиди.
— Да нет, пойду. Опять прицепится: «Что долго?
— Ну ладно, тогда скажи ему, что по вечеру придем.
— Скажи, что сам профессор его посмотрит, — выбрался я вслед за ним из палатки. — Замена-то тебе скоро будет?
— Да обещали на следующей неделе. Ведь скоро в школу. Ну, ладно, приходите. Дрова-то у вас — так себе. У нас возьмите. — Видя, что я усмехнулся, добавил: — Вы очень-то не обращайте на него внимания, он хоть и нудит, но ничего.
Когда совсем стемнело, мы с Семеном Петровичем пошли по «вызову». Если честно сказать, болезнь Федорыча была нам на руку: покладистей будет, а нам еще неизвестно сколько жить на Апохончиче. Порывшись в аптечке, Семен Петрович, крякнув, прихватил с собой и пузырек со спиртом, затолкал в карман по головке лука и чеснока:
— Думаю, ему это лучше таблеток поможет.
Юра встретил нас на крылечке. Федорыч маячил в полумраке приборной.
— Проходите, сейчас я, — высунулся он. — Что-то сигнал не проходит. Уехал — все работало, а приехал… Был тут один без меня… Посидите, я сейчас.
Дожидаясь Федорыча, огляделись. Точнее, отогрелись у жарко натопленной печки. Грубо сколоченный стол, две железные кровати. Сразу потянуло на сон.
Наконец появился Федорыч.
— Опять у тебя проявитель не на месте, — стал выговаривать Юре. — И у рации трубка перекручена. Стоит уехать на какое-то время — и полный развал. Сколько раз говорил: сейсмология любит точность и аккуратность. За прохождением сигналов не следил. На последних лентах нет их и в помине… Ну, вот и все, — повернулся он к нам. — Немного освободился. Что-то приболел я. Так-то ничего, да вот слезы идут, насморк, копаюсь в приборах— и ничего не вижу, заливает, вот. А тут дел накопилось, работать надо. Я Степанову обещал навести здесь порядок, вот. Работал тут один два месяца, Володька, все запустил. Степанов его выгнал три дня назад. Приехал сюда, а у него бардак. Гитара, туристы, штормовки по всему дому сушатся. И Юра вон, хороший парень, у него разболтался, вот.
— Делать он, конечно, ничего не делал, но туристы тут ни при чем, — обиделся Юра. — Степанов тоже хорош. Не разобрался — кричать. Пришли они мокрые, снег перед этим был. Что сейсмостанции сделалось от того, что они обсушились немного?
— А то, что сейсмостанция — не проходной двор. Снега боятся — пусть дома сидят. А Степанов мне говорит, чтобы на сейсмостанции— ни души, и наведи порядок.
— Ну, а кроме слез и насморка, что еще у вас? — спросил Семен Петрович.
— Да разламывает всего. Лень по всему телу, вот. Так бы и прилег. А прилечь нельзя— работы много. Я Степанову обещал в неделю поставить станцию. Каких-нибудь таблеток бы.
— У вас скорее всего самый элементарный грипп. Таблеток я вам дам, но лучше всяких таблеток будет вот это: разотрите дольку чеснока и луковицу и эту смесь прямо в нос закладывайте. И неплохо бы на ночь граммов сто пятьдесят водочки с перцем. Водочка-то есть?
— Да есть бутылочка. Больше не взял. Вчера у Степанова перебрал немного, под чесночок— Степанов вчера откуда-то чесночку принес, сегодня с утра на нее и смотреть не хотелось. Одну купил, вот. А сейчас вижу: мало взял… Вы мне заодно левую руку не по смотрите, что-то который уж день в руку отдает.
— Давайте. Разденьтесь по пояс.
Федорыч разделся. Был он весь щупленький, худенький, тело давно не видело солнца.
— Когда ваши ребята на Ключевской собираются? — спросил он.
— Завтра утром, если будет погода.
— Ах, у меня времени нет, сходил бы. А может, сходить? Юра тут присмотрит. Со Степановым-то мы обязательно пойдем. Он через неделю должен приехать. Портативную сейсмостанцию наверх к кратеру понесет. Мы с ним уже договорились, но еще бы раз хотелось сходить. За сколько ваши ребята собираются сходить?
— Да суток за трое-четверо.
— А, нет… Тогда я не смогу. На столько времени я не смогу оставить станцию. Со Степановым-то мы за день до кратера дойдем.
— За день? Ведь это четыре тысячи восемьсот пятьдесят, да не с какого-нибудь перевала или плато, как на Кавказе, а почти с самого нуля, с океана.
— Степанов за день ходит. В болотных сапогах, тридцать килограммов станция. Ну, и еще разный груз, палатка там, продукты…
— С рукой все в порядке. Давайте-ка послушаю вас, — задумчиво сказал Семен Петрович. — Я, правда, не терапевт, но все-таки.
— А кто вы?
— Хирург.
— Хирурги тоже разные бывают.
— Онколог, — неохотно ответил Семен Петрович.
— Онколог?! Ну, что-нибудь у вас сдвинулось с лечением рака?
— Не очень, но кое-какие успехи есть… М-да! Сколько вам лет?
— Пятьдесят пять.
— Что у вас с сердцем? Только честно.
— С сердцем? — Федорыч усмехнулся. — Два инфаркта было. С последним целых два месяца, не поднимаясь, валялся. А что, чувствуется?
— Чувствуется.
— А я, грехом, думаю, вдруг не заметит. Профессор-профессор,
