Нотэ Лурье - Степь зовет
Волкинд тут же повернулся к ней спиной.
— Чего ты толкаешься? — прошептала Маня.
Он промолчал. Глаза слипались, но он перебарывал себя. Ему не хотелось уснуть раньше агронома. С кушетки сразу же донесся храп Синякова. Волкинд зарылся в подушку и тут же уснул.
Маня долго лежала с открытыми глазами. Она слышала, как громко и протяжно храпели мужчины, каждый на свой лад, словно переругивались во сне. И снова она вспомнила тот вечер, когда ездила с Синяковым по степи. И сейчас, лежа рядом с мужем, она не испытывала никакого раскаяния. Перед ее глазами вставала зеленоватая степь, тихо шуршащая кукуруза, высокое звездное небо и лицо Синякова с властной складкой у рта, склонившееся над ней.
За окном загудела машина, остановившаяся, видно, совсем близко от хаты.
Маня вскочила с постели и полуголая подбежала к окну.
Автомобильные фары бросали на дорогу две полосы света. Машина продолжала гудеть.
— К тебе приехали. — Маня стала тормошить мужа. — Машина приехала…
Волкинд перевернулся на другой бок.
— Вот бревно! У такого ничего не стоит из постели жену унести! — И она состроила брезгливую гримасу. — Ну, вставай! Машина приехала…
Волкинд, еще не совсем проснувшись, сел на постели. Услыхав гудок, быстро оделся и босой вышел из дома. В кабине сидели двое. Волкинд сразу же узнал Иващенко и райкомовского шофера.
— Ну и спишь же ты! Я боялся, что весь хутор разбужу.
— Я недавно лег, Микола Степанович… — Волкинд поежился от ночного холода.
— Ступай обуйся. Хочу тебя на машине покатать.
Волкинд вернулся в хату, натянул сапоги, накинул плащ и в раздумье облокотился о стол.
«Пусть он тоже встанет, — подумал Волкинд о Синякове. — Может, и он нужен Иващенко…»
Волкинд подошел к кушетке.
— Что ты там возишься? — Маня приподнялась. — Ночью и то покоя нет!
— Секретарь райкома приехал, — сказал Волкинд нарочито громко.
Синяков продолжал храпеть. Волкинду показалось, что агроном вовсе не спит, притворяется, и он вышел из дома, больше ничего не сказав Мане.
— Ну, залезай быстрее! — Иващенко открыл заднюю дверцу и сел рядом с Волкиндом.
Машина дала газ.
Волкинд рассеянно смотрел в окно. Промелькнула его хата, плетень омельченковского двора, палисадники, тянувшиеся вдоль канавы. Хотел было он сказать Иващенко, что у пего почует старший агроном МТС, но так и не сказал.
— Да, я совсем забыл, вот тебе подарочек, — Иващенко пододвинул к нему ногой мешок с зерном, — стащил на твоем току.
— Вы стащили? — Волкинд смущенно заулыбался и почему-то пощупал мешок.
— Спроси шофера. И, наверно, я не первый. Мы обошли весь твои гарман. Луна светит. Тишина. Ни души. Хорошо! И повсюду мешки с зерном. Бери, кто хочет. Мы и взяли один для председателя. По дружбе…
— Ничего не понимаю! — Волкинд заволновался. — Там ведь сторож должен быть, Риклис…
— Должен быть? Но его нет. Сейчас сам увидишь. Потому я и поднял тебя с постели.
Машина быстро неслась по Жорницкой горке. Вскоре стали вырисовываться залитые лунным светом скирды и молотилка.
Машина ловко повернула, объехала весь ток и, скользнув по обмолоченной блестящей соломе, остановилась.
Иващенко открыл дверцу, но не вышел.
— Ну, где сторож?
Волкинд, высунув голову, искал глазами Риклиса.
Шофер сжал грушу. На протяжный гудок никто не отозвался.
— Кто же у тебя здесь сторожит хлеб? Ветер, что ли? Иващенко вышел из кабины, следом за ним Волкинд.
— Куда он делся? Никогда этого у нас не бывало… Риклис! Эй, Риклис! — Волкинд ходил по гарману и кричал изо всех сил.
Иващенко достал из широкого, отвисшего кармана наган и трижды выстрелил в воздух.
Из-за крайней скирды выбежал Риклис, весь в соломе, и во всю прыть помчался вниз с горки.
— Стой, не беги! Свои! — крикнул Иващенко. Волкинд припустил за незадачливым сторожем. Вскоре Риклис, запыхавшись, подошел к машине.
— Хорошо спалось на свежем воздухе? — спросил его Иващенко.
— Кто спал? Я спал? Чтоб Юдл, эта заячья губа, так спал! Весь хутор дрыхнет, один только я на ногах, охраняю колхозное добро. Чуть не убили меня. Пули так и свистели над головой!
Иващенко рассмеялся.
— Ну ладно! Вы только скажите, под какой скирдой сторожили. Мы три раза объехали ток.
— Под скирдой?… Даже близко не подходил. Я на молотилке все время стоял, во все глаза смотрел. Зря вы, товарищ секретарь, обижаете честного колхозника! Но больше сторожить не буду, нет! Стреляют по ночам… Мне еще жизнь не надоела.
— Я тоже думаю, что больше не стоит вас беспокоить. Ну, а сегодня вы уж посторожите.
Риклис, что-то бормоча, зашагал к молотилке.
— Так-то! — Секретарь обернулся к Волкинду. — Вот какие порядки! А ты еще кричишь, что у тебя колос тощий, хлеба мало…
— Он дежурит впервые, — промямлил Волкинд. — С ним вообще беда, хоть не посылай его ни на какую работу…
«И надо же было именно сегодня поставить Риклиса! Как нарочно!» — досадовал Волкинд.
Они подошли к пшенице, тщательно укрытой соломой.
— Сколько здесь у тебя? Ты взвешивал?
— Взвешивали. Четыреста пудов.
— Ты уверен? А может, здесь уже триста осталось? Володя! — крикнул Иващенко шоферу. — Высыпай пшеницу, которую мы стащили, а то недостача будет! Ну, а теперь, Волкинд, давай поговорим серьезно. Мы тебе план заготовок снизили. Колхоз слабенький, приняли во внимание, верно? Ковалевск за вас отдувается, Санжаровка. А ты до сих пор тянешь резину…
— Вот завтра рассчитаемся совсем, — перебил Волкинд. — Пойдет обоз на элеватор… одиннадцать подвод.
— А с колхозниками ты когда рассчитаешься? У тебя еще хлеб в степи лежит. Смотри, дожди пойдут, плохо будет.
— Что я могу один сделать! Было два коммуниста — Хонця в больнице, а Хома Траскун только вчера вернулся с курсов, остался один толковый человек — Юдл Пискун! Вот и вертимся.
— Не умеешь ты с людьми работать. С Хонцей ведь не ладил, и с Хомой тоже. А теперь плачешь… Ну, поедем в правление, посмотрю твои шпаргалки.
Вскоре машина въехала в хутор, пронеслась мимо хаты Волкинда. Он невольно оглянулся — ему представилась темная комната, Маня на полу и тут же, на кушетке, Синяков.
Машина остановилась у правления.
Около палисадника стояла Маня, закутавшись в белый платок.
— Куда ты удрал? Что случилось? — заговорила она торопливо.
— Ничего не случилось…
— Ничего? Тогда идем домой.
— Иди, иди, — сухо ответил он. — Я скоро приду…
— Может быть, секретарю райкома нужен Синяков? Чего ты оставил меня одну с ним? Я пошлю его к вам.
— Хорошо. Как хочешь. — Волкинд отвернулся от нее и вошел в правление.
В сенях он зажег спичку.
— С кем это ты? — спросил Иващенко.
— Жена… Пришла звать домой. — Он не замечал, как спичка жгла ему пальцы.
24Иоська пришел на ток первый. Чуть забрезжило, когда он поднялся с топчана и на цыпочках вышел из хаты, чтобы не разбудить отца. А попозже прибежали на ток все пионеры — мальчики и девочки. Пионерский отряд поручил Иоське и Иринке Друян доставить воз пшеницы на элеватор. Целый обоз пойдет. Время тянулось медленно, хотя у Иоськи работы было невпроворот. Вместе с другими ребятами он отгребал зерно из-под веялки, придерживал мешки, подавал шпагат. Только к полудню принялись запрягать лошадей. И тут чуть было все не провалилось.
— Почему здесь дети вертятся? — недовольно спросил Волкинд, который только сейчас пришел на гарман.
— Двое из них поедут с обозом, — ответил Юдл, — пионерский отряд их выделил. Моего сынка и девчонку Друяна. В помощники. Ничего, пусть привыкают. Хлеб ведь все едят.
— Пусть в чем другом помогают. Лошадей им доверять…
— Ну, на моего мальчонку можно положиться, — затараторил Юдл. — А потом они ведь не одни едут…
Юдл уже давно подумывал о том, как бы услать Иось-ку хотя бы на денек. Надо же куда-нибудь хлеб определить… Ничего не поделаешь, собственного ребенка приходится остерегаться. И это Юдл подал мысль вожатому Вовке Зоготу выделить двух пионеров для обоза и замолвил словечко за сына.
— У меня малый хоть куда! — расхваливал он Иоську.
— Ну ладно, пусть едут. — Волкинд махнул рукой и зашагал к веялке.
— Хоть бы скорей запрягли! — сказал Иоська Иринке. Он боялся, как бы Волкинд не раздумал.
И вот наконец одиннадцать возов, доверху нагруженных зерном, тронулись с шумного тока и, тяжело поскрипывая осями, повернули на Санжаровский шлях. Иоська с Иринкой сидели на самом верху. Мальчик, сжимая обеими руками вожжи, понукал лошадей, как заправский возчик. Он знал, что ребята с завистью следят за ним, и старался не ударить лицом в грязь.
— Иринка, смотри, как лошади слушаются меня! И кнута им не надо! — хвастал он. — Лошадь чует хозяина. Когда поедем обратно, я тебе дам немножко подержать вожжи. — Иоська решил утешить Иринку. «А то еще заплачет. Все девчонки плаксы».
