Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

Что-то заставило Марину снова взглянуть на свою подругу. Может быть, интонация, может быть, что-то другое — Марина не знала. Но когда она увидела глаза Людмилы, ей вдруг стало многое понятным. Очень многое. И она подумала: «Не все в жизни „королевы“ ясно и просто…»

Концерт закончился около двенадцати часов ночи. Девушки вышли из клуба, заняли очередь на такси. Марина спросила:

— Тебе понравилось, Люда?

— Да, понравилось. Очень.

— Мне тоже.

— Да, конечно.

Разговор явно не вязался. «Самое лучшее сейчас было бы расстаться», — думала Марина. А предлог? Они ведь еще перед концертом договорились, что Людмила будет ночевать у нее. Может быть, и она передумала теперь? Хорошо, если передумала. Нелегко ведь им будет, когда они останутся вдвоем, с глазу на глаз. О чем они будут говорить? Смогут ли не говорить о том, что обеих волнует?

…И вот они одни. Марина достала из шкафа халат, вынула домашние туфли, сказала:

— Переоденься, Люда.

И ушла на кухню поставить чайник. А когда вернулась, Людмила так и сидела, откинув голову на подушку. Казалось, она спала, но Марина видела, как подрагивают ее ресницы.

— Сейчас будем пить чай, — сказала Марина. — У меня есть земляничное варенье. Любишь?

Людмила посмотрела на Марину, попросила:

— Сядь, посиди. Вот здесь, рядом со мной.

Марина села.

— Ты знаешь, о чем я хочу тебе сказать? — спросила Людмила. И сама ответила: — Наверно, знаешь. Правда?

— Правда…

— Но ты знаешь не все.

— Может быть, не будем об этом, Люда? — тихо проговорила Марина. — Зачем?

Людмила сидела, откинув голову на подушку. И глаза ее опять были закрыты. Продолжая свою мысль, Марина сказала:

— Мне еще тяжелее. Ты-то найдешь свое счастье. И Марк найдет. С тобой. Я радоваться должна: ведь и он и ты — не чужие мне люди. А я не могу радоваться. Не могу.

— Ты считаешь меня виноватой?

— Тебя? Не знаю. Ничего не знаю. Было б, наверно, лучше, если бы кто-нибудь другой… Лариса, Инка… Почему? Тоже не знаю. Все так сложно…

— Да. — Людмила вдруг словно наяву увидела растерянное, с подрагивающими от внутреннего волнения веками лицо Сани Кердыша и глухо повторила: — Да, все это страшно сложно…

«…Ты, наверное, представляешь такую картину: ревет океан, пенные волны обрушиваются на палубу, а старый морской волк Александр Кердыш стоит на капитанском мостике и, как Немо, скрестив на груди руки, вглядывается в даль. Он спокоен и решителен, этот просоленный штормовыми ветрами моряк, и кажется, что ему нипочем ни бури, ни ураганы…

Друг мой Степа, должен тебе признаться — и ты не смейся над этим — все здесь совсем не так. Когда океан штормит и черные валы перекатываются через корабль, я кажусь себе маленькой козявкой, которую не видно и не слышно в бешеных смерчах воды и пены. Правда, я не стараюсь забиться в щель, как это сделала бы козявка, мне хочется в любую минуту оставаться человеком, но приходится мне тяжко. Так тяжко, что иногда думаю: не выдержу. Хотя знаю, что выдержу.

Наш капитан говорит: „Человек сильнее моря“. Капитан, конечно, сильнее. Я — пока нет, но капитан вчера сказал: „Море приняло тебя, Саня. Ты будешь настоящим моряком, как твой отец“. Слышишь, Степа? Море приняло меня! Ничего, что я еще зеленею, когда штормит. Все равно теперь верю: я уже сжился с морем, теперь никуда от него не уйду. Никуда и никогда. Здесь лучше. И на берег меня совсем не тянет. Ты не обижайся, старик, я и Марку писал, что скучаю по вас, но…»

Степан отложил письмо, набил трубку, закурил. «А зачем его будет тянуть на берег? — подумал он. — На берегу его так обидели. Уй, как обидели! Не меньше, чем меня в тундре… И почему такие дуры есть, как Райтынэ, Марина или эта Хрисанова? Зачем они такие дуры? Спросить бы у них: „Вы что, не видите, как сами себе худо делаете? Потом плакать будете — кто пожалеет.“ Марк не пожалеет, Саня не пожалеет, я тоже не пожалею. Всем скажем: „Так вам и надо! Когда мы вам счастья хотели, почему отказались? Почему носами крутить надо было, как песец крутит, вынюхивая, где лучше? Теперь плачете!“»

Степан подошел к Саниному фрегату, подул на паруса, закрыл на минуту глаза, стараясь увидеть шторм и Саню. «Как он там, моряк Кердыш? На берег, говорит, не тянет. А почему меня в тундру тянет? Может, Саня крепче меня? Поэтому?»

Еще раз подул на паруса, однако ни шторма, ни Сани не увидел. Увидал тундру. Зимнюю. Пурга гонит олешек, далеко угнать может, задержать их надо, вернуть… Он становится на лыжи, кричит… «Ой-ё! Кто еще пойдет?» И видит, становится на лыжи Райтынэ, она, значит, тоже пойдет. Вместе с ним. В пургу.

Степан вздохнул:

— Ну, опять!..

Пришел Марк. Бросил на кровать берет, сел, положил руки на стол. Степан спросил:

— Шибко устал?

Марк взглянул на письмо:

— От Сани?

— От Сани. Читай. Пишет: на берег не хочет. Почему не хочет, знаешь?

— Лучше б не знал, — сказал Марк. — На душе легче было бы.

Степан удивился:

— Как так? Ты, однако, ни в чем не виноват. «Королева» виновата…

— Ничего ты йе знаешь, Степа. — Марк подошел, взял из его руки трубку, стал курить. — Она тоже не виновата. Не смогла полюбить. И, наверное, честно об этом сказала Сане. В чем же ее вина?

— Вот так да! — воскликнул Ваненга. — Как же можно не полюбить Саню? Кого же тогда можно любить? Харитона?

— Не знаю. Возьми свою трубку. Я полежу…

Степан взял трубку, пытливо заглянул Марку в лицо.

— Почему глаза в сторону поставил? Смотри на меня… Ты, однако, что-то знаешь. Говори давай.

— Что ж говорить? — сказал Марк. — Я перед Саней чист. Веришь?

— Верю! А Людмила тебе глазки стробила? Вот так… — Степан комично прищурился, изображая влюбленность. — Строила?

— Людмила не такая, чтобы глазки строить, — сказал Марк. — Но… Я ведь сказал тебе: не смогла она полюбить Саню. И винить ее за это нельзя. Нельзя.

— Все понимаю. И скажу так: плохо получилось. Саню не могла полюбить — пускай любит кого другого… А тебя не надо бы… Потому что ты — друг Сани. Как она теперь будет?

Марк лег, уставился в потолок. Молчал. Степан подсел к нему, сказал:

— Ну не горюй, однако. А то худой станешь. Сейчас буду говорить тебе, что я надумал. Хочешь слушать?

Марк кивнул:

— Давай.

— В тундру я надумал. Давно не был, не могу больше…

— Совсем? — встревожился Марк.

— Не совсем. На месяц. Мать повидаю, на олешек хочу смотреть, воздух тундры хочу глотать… Ты чего так смотришь?

Марк засмеялся.

— Недоговариваешь маленько, брат…

Степан тоже засмеялся.

— Совсем маленько… Райтынэ тоже хочу повидать. Одним глазом только. И Вынукана. Говорить с ними не буду. Посмотрю, как живут, — и ладно. — Он вдруг сильно сжал плечи Марка, загорелся: — Айда со мной в тундру, Марк. Уй как хорошо будет, слышишь?! На охоту, дичь стрелять пойдем, рыбачить пойдем. Ну? На Райтынэ посмотришь, какая она…

Сказал последнюю фразу — и сам смутился. Подумал: «А чего на Райтынэ смотреть-то? Чужая она…»

Марк привстал, обнял Степана за плечи.

— Спасибо, Степа. Тундру посмотреть, конечно, здорово бы, но сейчас мне не до этого. Трудно с бригадой, вот как трудно!

Степан искренне удивился:

— Почему трудно? Ты сам бригадир, Беседина нету. Какой порядок надо — такой устанавливай.

— Не так все просто, — раздумчиво сказал Марк.

Смайдов сказал Борисову:

— Не так все просто, но и усложнять не надо. В конце концов не Лютикову решать этот вопрос.

Они сидели рядом в кабинете Смайдова, поджидая Лютикова. Начальник судоремонтных мастерских должен был подъехать с минуты на минуту. Должен был подъехать и секретарь горкома Лунев, но он неожиданно позвонил и сказал Смайдову: «Понимаете, срочно вызывают в обком партии. Проводите собрание сами. Надеюсь, все будет хорошо?»

Борисов спросил:

— Ты уверен, что Лютиков не устроит тебе разнос? Имей в виду: ни мне, ни тебе он Беседина не простит. Он умен и постарается использовать этот инцидент так, чтобы все было против нас. Особенно против тебя.

— Ты боишься?

Смайдов в упор посмотрел на Борисова, но Василий Ильич и не стал кривить душой:

— Все мы человеки, дорогой мой комиссар. Лютиков, как хозяйственник, пользуется немалым авторитетом. И сам знаешь, авторитет этот прочный. Как-никак, а судоремонтные мастерские из года в год стоят на первом месте по выполнению плана. Работать Лютиков умеет. Правда, что-то в нем есть такое, с чем не всегда можно мириться, но в ком из нас чего-то «такого» нет? Ты согласен со мной?

Смайдов не ответил. Он знал: Лютиков действительно пользовался авторитетом. В горкоме партии не закрывали глаза на то, что методы работы, которые были на вооружении Сергея Ананьевича, не всегда можно было назвать передовыми, и часто его за них журили. Ради выполнения производственных планов Лютиков шел на все. Авралы следовали за авралами, Сергей Ананьевич не стеснялся в пух и прах разносить тех работников, которые по каким-то причинам ему не нравились, в то же время до небес превознося других, в ком он видел что-то родственное по духу.