Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан
Марк твердо сказал:
— Просить его остаться было нельзя. И скажу вам прямо, если бы он остался, я ушел бы. И Байкин тоже ушел бы. И Думин, И Баклан. Так все сложилось, Василий Ильич.
Борисов поморщился.
— «Так все сложилось…» По идее, как говорят, вы должны были свободно вздохнуть и с удвоенной энергией… Где же ваша энергия, Талалин? Почему сто восемь вместо ста семидесяти?
Марк не знал, что ответить… С тех пор как Беседин совсем ушел из бригады, сварщиков точно подменили. Раньше работали с азартом, порой даже с ожесточением, будто соревнуясь, у кого больше запала, а тут вдруг сразу сдали темпы, разболтались. Один опоздает на работу и начинает врать, что долго не было трамвая, другой клянчит отпустить его на час раньше, так как надо, дескать, пойти к зубному врачу («Сам знаешь, Марк, при Беседине не очень-то удавалось урвать время полечиться»), третий вообще начинает просить отгул, потому что в прошлом месяце переработал столько-то часов…
Марк как-то сказал:
— Получается черт знает что! Будто мы повременщики! И будто никому нет дела до того, что бригада ползет, как улитка!..
— Тебе что, не надоело при Беседине из кожи лезть? — засмеялся Андреич. — Тогда давай в том же духе. Только, чур, без меня. А я хочу понаслаждаться свободой.
— Какой свободой? — вскипел Марк. — Ты думаешь, о чем говоришь?
— Будь здоров. Объяснить? Сейчас захочу — пойду в «Северное сияние» шашлык рубать. Захочу — выходной завтра устрою. А что? Мне теперь сам сатана не брат.
— Вот тип! — возмутился Костя Байкин.
А Харитон сказал:
— Без Ильи Семеныча оно, конечно, все можно. И шашлык рубать, и выходной устроить. А в получку — бом-дилинь-бом. Гуляй, братцы, с колокольчиками-бубенчиками!
Марк понимал: неожиданный уход Беседина выбил их из колеи, нарушил все то привычное, что было связано с ним.
Это, наверно, реакция. Вот и получается: один — в лес, другой — по дрова! Раньше такого не было… Думин, как обычно, молчал, но за этим молчанием тоже что-то скрывалось. Он часто бросал на Марка взгляды, в которых нетрудно было прочитать один и тот же вопрос: «Ну, а как дальше? Как дальше жить-то будем?»
Они работали с Бесединым много лет подряд и, несмотря ни на что, привыкли к нему. Привыкли не только к его железной хватке бригадира, которая сковывала их волю, и не только к его деспотизму, которого часто уже и не замечали, — с Бесединым была связана давняя слава бригады в целом и каждого из них в отдельности.
Беседин был не глуп! Он любил говорить: «Знают не только Беседина, гремит не только Илья Семеныч. И Баклан, и Байкин, и Харитон — все на виду». Он не хотел присваивать себе все, и они были благодарны ему за это.
Правда, конфликт между ним и сварщиками назревал давно, и, когда их послали на старую баржу латать дыры, терпение их кончилось. Но когда он ушел, они вдруг растерялись. Может быть, они даже и не думали всерьез, что бригадир уйдет. Не раз ведь пугал: «Я вам не подхожу? Тогда будьте здоровы. Беседин проживет как-нибудь и без вас!» Но не уходил же! А тут…
Марк поднял голову, посмотрел на Борисова:
— Мне кажется, это реакция, мы немножко растерялись. Бывает ведь так…
— Смешно, товарищи, и грустно. По-вашему выходит, что все в бригаде держалось на Беседине. Ушел Беседин — конец бригаде. Так? Может быть, всем бригадам нужны Беседины? Без них ничего не получится?
— Ты преувеличиваешь, Петр Константинович, — заметил Борисов.
— Нет, ничуть! — Смайдов сделал резкий жест рукой и повторил: — Нет, не преувеличиваю! Эта растерянность, о которой говорит Талалин, не случайна. Бесединский дух живуч. И его надо вытравлять. Людям надо вернуть веру в свои силы. Неужели вы не понимаете, как это страшно, когда люди теряют веру в свои силы?
Смайдов встал. И сказал твердо, даже, как показалось Марку, жестко:
— Когда требует дело, Талалин, приходится отбрасывать сантименты. Принять бригаду ты должен сегодня же. Возможно, кому-то это и не понравится… Ничего. Со временем все станет на место. И эта ваша реакция пройдет. Ну?
— Хорошо, — сказал Марк.
— И будет лучше, — сказал Смайдов, — если ты сразу же поставишь работу в бригаде по-другому: больше доверия к людям. Больше веры в них — тогда они и сами поверят в себя. А это очень важно… Посмотри, как живет бригада Людмилы Хрисановой…
2В середине июля в город приехала известная эстрадная певица. Приехала всего на два дня. Один концерт должен был состояться в театре музыкальной комедии, другой — в клубе моряков.
Московские звезды не часто появляются на северном небосклоне. Когда же это случается, купить билет на концерт становится так же трудно, как, скажем, вырастить в тундре финиковую пальму или выиграть по лотерейному билету «Волгу».
И все же Людмила достала два билета. Еще до того, как ей удалось это сделать, она твердо решила: «Если достану, пойду с Мариной. Пусть хотя немного развеется, отвлечется…»
Они пришли в театр задолго до концерта. Людмила потащила Марину в буфет. Там на столах стояли бутылки с лимонадом, пивом, на тарелках лежали бутерброды, в вазах — пирожные.
— Съем не меньше трех штук, — сказала Людмила, наклонившись к Марине. — Одно бисквитное и два заварных. А ты?
— Я тоже, — улыбнулась Марина. — Только я больше всего люблю трубочки.
Они прошли уже через всю комнату, когда Марина вдруг увидела Марка и Степу Ваненгу. Марк тоже увидел ее. Он смотрел на Марину. И Марина смотрела на Марка. В первое же мгновение у нее мелькнула мысль: уйти. Повернуться — и уйти, сделав вид, что она его не заметила. Но Людмила, видно догадавшись, взяла ее под руку и крепко прижала к себе. Хотя ей и самой стало неловко от этой неожиданной встречи, она все же заставила себя внутренне собраться. Скрывая за шутливым тоном истинные свои чувства, Людмила сказала:
— А вот и пирожные. Надеюсь, вы не будете против, если мы уничтожим содержимое вот этой вазы?
Ваненга засмеялся.
— Ешь, пожалуйста. Не хватит — еще принесут. И ты ешь, Мария. Куда как вкусно, однако!
— А помнишь, Марина, как мы всем классом на выпускном вечере соревновались, кто их больше съест? — спросил Марк.
Марина улыбнулась.
— Не помню, Марк…
— Ну как же? Я еще вам с Галкой Лесняк поменял бисквиты на трубочки… Потом Галка жаловалась: «У меня заболел живот…» И убежала. Ох мы и смеялись… Неужели забыла?
— Забыла. — Марина опять улыбнулась. — Давно ведь это было…
— А я помню… Бывает же так, что в память западают разные мелочи. Важное забываешь, а мелочи… С тобой такого не бывает, Люда?
Марина заставляла себя не смотреть на Марка и не замечала, что то и дело смотрит на него. Со стороны могло показаться, что Марк совсем не испытывает смущения. Смеется, балагурит и держится так непринужденно, словно его не тяготит ничье присутствие…
Но Марина хорошо знала Марка. И видела, как ему сейчас нелегко. Вот он знакомым жестом отбросил со лба волосы, сказал:
— А лучше бы з-запоминалось большое…
Зачем он это говорит? Для кого? Или хочет еще раз сказать о том, что все большое уже забылось, а если что и вспоминается из прошлого, так совсем не связанное с тем важным, которое когда-то причинило боль?
— Но это ведь зависит от человека, — неожиданно проговорила Людмила, — хочет он оставить в памяти большое или несущественное. Разве не так, Марк?
Марк ответил не сразу. Помолчал, подумал.
— Пожалуй, так, — наконец согласился он. — От человека. Я вот сказал: «Лучше бы запоминалось большое…» А почему лучше? Если бы человек не умел з-забывать, ему было бы труднее. Зачем носить в себе л-лишний груз?
Марина ничем не выдала себя, хотя на мгновение и почувствовала, как в ней что-то оборвалось… Лишний груз… Это было сказано без обиняков… «Что ж, спасибо за откровенность, Марк. Я-то была давно готова к этому, и не моя вина, что человек уж так устроен: все на что-то надеется и надеется даже тогда, когда знает, что ждать ему уже нечего… Еще раз спасибо за откровенность, Марк. Я ни в чем тебя не виню, ты всегда был прямым и честным… А мне надо взять себя в руки. Разве случилось что-нибудь необычное? Разве я чего-то не знала?..»
Марина сказала:
— Пора, Люда.
Людмила не ответила.
— Слышишь, Люда? — повторила Марина. — Нам пора в зал. — И посмотрела на подругу.
— Уже пора? — Людмила рассеянно кивнула: — Хорошо, пойдем… Спасибо тебе, Степа, славный сын тундры. Спасибо тебе, Марк Талалин…
Что-то заставило Марину снова взглянуть на свою подругу. Может быть, интонация, может быть, что-то другое — Марина не знала. Но когда она увидела глаза Людмилы, ей вдруг стало многое понятным. Очень многое. И она подумала: «Не все в жизни „королевы“ ясно и просто…»
