Владимир Малыхин - Наследник
тетрадь в коричневой коленкоровой обложке. На первой странице большими печатными буквами
было старательно написано: "Дневник". А сверху в правом углу Виктор прочитал эпиграф: "Как
басня, так и жизнь ценятся не за длину, а за содержание. Сенека". Виктор узнал почерк матери и
грустно улыбнулся: "Не могла без мудрых изречений и афоризмов". Он никогда не видел этот дневник
и не слышал о нем. Медленно перелистывая листки тетради и с трудом разбирая выцветшие от
времени чернильные строки, Виктор читал о том, как она приехала жить и учиться к брату Яну в
Москву, как сдавала вступительные экзамены в первую советскую женскую гимназию и допустила на
экзамене по русскому грубую ошибку, написав слово "гитара" через "д". Кое-что из того, что было
написано в дневнике, Виктору было известно из домашних разговоров и ее рассказов. Знал он,
например, об эпизоде ее знакомства со своим будущим мужем на новогоднем балу в военной
академии. Она писала об этом очень подробно, описывала как он к ней подошел, как на нее взглянул,
как пригласил ее на танец и как они, позабыв обо всем на свете, танцевали вальс. Разбирая ее записи,
Виктор с удивлением узнал, что у матери в двадцать третьем году оказывается случились
преждевременные роды и родился мертвый ребенок. Врачи объявили страшный приговор: детей у нее
больше не будет! Не вникнув поначалу в смысл прочитанного, Виктор продолжал читать дальше. Он
узнал о том, как они мучительно переживали то, что случилось... и вдруг. . он прочитал эту фразу
дважды, трижды... Анна Семеновна писала: "Но Судьбе было угодно вернуть нас к жизни...
Нежданно-негаданно она ниспослала нам... Наследника, чудесного полугодовалого малыша — сына
безвременно погибших наших дорогих друзей. Бедные, бедные Петя и Катюша! Кто мог представить
такой трагический их конец. Боже, как сложна Жизнь!".
Виктору показалось, что он что-то не так понял. Он прочитал эти строки еще и еще. Сопоставил в
уме даты преждевременных родов и своего рождения. Получалось, что этот Наследник он сам... У
него перехватило дыхание, лицо его вспыхнуло, лоб покрылся испариной. Сердце забилось тяжело и
тревожно:
— "Что за чушь! — пробормотал он. — Какой еще Петя?! Какая Катюша?! Что за ересь?!
Виктор дрожащими руками приблизил тетрадку к лицу и впился в нее лихорадочно горящими
глазами. Чтобы увериться в том, что это какая-то нелепая ошибка, он начал быстро перелистывать
страницы дневника и бегло читать все подряд. Но Анна Семеновна долго не возвращалась к этой
теме. Она писала о том, как он рос, набирал вес, как учился. Как болел скарлатиной и свинкой... И
вдруг! У него опять перехватило дыхание. Он нашел то, чего так жадно искал и так не хотел
находить... Анна Семеновна писала: "Мы решили обменять "барские покои" на небольшую квартирку
в Замоскворечье. Это необходимо сделать ради нашего малыша. Он никогда не должен узнать нашу
святую тайну".
Виктор уткнул лицо в ладони и долго сидел так, не двигаясь. Потом резко поднялся, с трудом
свернул толстую тетрадь в трубку, сунул в карман и с опаской поглядывая на спавших Машу и
Василия, осторожно вышел из квартиры. Дверь в котельную, куда направился Виктор, была еще
закрыта, знакомый ему с детства старый истопник Тихон еще спал. Виктор долго, но негромко, боясь
обратить на себя внимание, стучал в эту дверь. Ему хотелось, чтобы этот стук слышал только он сам и
старый Тихон. Наконец послышались тяжелые шаги и хриплый кашель. Тихон, не торопясь,
поднимался из подвала. Он отодвинул задвижку и отворил дверь. Увидев Виктора, приветливо
улыбнулся:
— Батюшки-светы! Витька Маркиз! Заходи дорогой, заходи, гостем будешь...
— Ты меня извини, дядя Тихон, за такой ранний визит, — говорил Виктор, опускаясь вместе с
истопником в котельную. — Я сегодня опять уезжаю, хотел что-нибудь узнать о матери... Может,
видел ты ее, разговаривал с ней в последнее время...
Они опустились в котельную и сели за самодельный дощатый столик, покрытый старой
"Вечеркой", на которой стоял жестяной чайник с остывшим за ночь чаем, такая же кружка и блюдце с
несколькими кусочками сахара.
Тихон закурил, помолчал и вздохнул:
— Я ее часто видел, скучала она по тебе... Собиралась поехать навестить, да вот, видишь, не
привелось...
Слушая Тихона, Виктор приоткрыл дверцу котла и задумчиво глядел на гудящее там яркое пламя.
Потом быстро вытащил из кармана свернутую в трубку тетрадь и бросил ее в огонь. Прикрыв дверцу
котла, повернулся к Тихону и сказал:
— Извини, дядя Тихон, что разбудил в такую рань.
Старик махнул рукой.
— Да будет тебе, Витя. Ты скажи-ка лучше, как с квартирой-то будет? Не отберут?
— Да нет, не должны, — рассеянно ответил Виктор, думая совсем о другом... а в сущности зачем
она теперь мне?
— Ну ты не глупи, малец, — нахмурился Тихон. — Здесь твой отцовский дом. Понял? Москва она,
брат, всегда Москва...
Виктор попрощался со старым истопником, быстро вбежал по крутым ступеням лестницы и
остановился на пороге котельной, облегченно вздохнув полной грудью, подставил разгоряченное
лицо свежему предрассветному ветерку.
* * *
Собирая вечером в дорогу вещи, Виктор снял со стены портрет Георгия Николаевича и Анны
Семеновны и, упаковывая их в чемодан вместе с альбомом и папкой с пожелтевшими письмами и
мандатами, сказал:
— Отец и мать должны быть с нами!
— Конечно, — ответила Маша, — и этот зверь тоже, — показала она пальцем на большого
плюшевого Мишку, который сидел на пуфике и глядел на них грустными глазами.
Маша взяла его на руки и потрепала за мохнатое ухо:
— Тебе здесь, дружок, одному делать нечего. С нами тебе будет лучше...
* * *
Виктор Дружинин лежал на верхней полке и смотрел на быстро проносящиеся мимо верстовые
столбы, медленно плывущие вдали леса, поля, деревушки. Внизу пили чай и негромко беседовали
Маша и Василий.
Поезд шел с большой скоростью, вздрагивая на стрелках и оглашая окрестность протяжными
тревожными гудками. В стремительном перестуке колес Виктору явственно слышалось: "На-след-ник
, "На-след-ник", На-след-ник"... Это слово с тех пор, как он прочитал дневник Анны Семеновны, не
давало ему покоя. Радостный крик ее души не мог победить в нем чувства ревнивой и горькой обиды.
На кого, он и сам того не ведал...
Убаюкивающий перестук колес постепенно терял для него навеянный тяжелыми думами смысл.
Виктор впервые за последние дни и ночи забывался в тревожно-чутком полусне. Поезд шел на
Восток.
* * *
Был зимний солнечный воскресный день пятьдесят первого года. Виктор и Маша проводили его у
Татьяны Михайловны и Арменака Макаровича Погосьянов. Хозяину дома в этот день исполнилось
семьдесят. Читатель, очевидно, помнит, как в суровые октябрьские дни сорок первого Георгий
Николаевич Дружинин уговорил их уехать в эвакуацию с его заводом. С тех пор и жили они в том
небольшом сибирском городке. Как и многие другие заводчане, они жили на квартире в деревне
неподалеку от городка. Летом Арменак Макарович ездил на работу на велосипеде, а зимой — на
"рабочем поезде" из трех вагонов, который курсировал здесь утром и вечером по специально
протянутой узкоколейке.
Виктор и Маша любили бывать у них в избе.
— Я здесь чувствую себя, как в родном доме, — сказал однажды Маше Виктор, — только в глаза
Татьяны Михайловны смотреть нет сил, они у нее, как неподвижные лесные озера.
— Ты прав, — грустно сказала Маша, — а когда она смотрит на портрет Гургена, я готова реветь
белугой.
* * *
Их единственный сын, закадычный друг Виктора Гурген, погиб в последние дни войны под
Берлином. Эта трагическая весть потрясла Татьяну Михайловну и Арменака Макаровича. Она
надолго слегла в больницу, а он за несколько дней поседел, как лунь и все ночи проводил у ее
больничной койки. Виктор тоже очень тяжело переживал гибель своего лучшего друга и долго не мог
осмелиться навестить стариков. Когда, наконец, решился на это, он опустился на колено перед
Татьяной Михайловной и со слезами на глазах произнес: Мама Гургена — моя мама. Если не
