Валерий Брумель - Не измени себе
Я взял сложенные под столом костыли, поднялся и поковылял за ножом на кухню, слегка наступая на ногу, закованную в гипс.
Когда я возвращался, все тот же мужчина придержал меня за рукав, произнес:
— Может, ты посидишь с нами все-таки?
Я повторял:
— Извините, но не могу. А потом зачем?
Кто-то из компании ухмыльнулся:
— Побеседуем. Может, еще и память о тебе почтим.
Я холодно сказал:
— Спасибо. Но я еще не совсем покойник.
— Ну тогда скоро будешь!
Я покрепче перехватил костыль:
— Не думаю.
Мужчина, который подходил ко мне, зло выговорил:
— Ты ничто на сегодня! давно уже ничто! Понял?
Я напряженно произнес:
— Дальше?
Он ответил:
— Пошел отсюда!
— Это все?
Мужчина отвернулся от меня.
— Пошел, пошел!
Проводив Вику, я вернулся в пустую квартиру, не раздеваясь, сел в передней и долго сидел в тупой неподвижности. От тоски и обиды хотелось выть. Я никому не был нужен. Это оказалось пострашнее ран и болезней.
Не удержавшись, я отпустил себя «на всю катушку». Каждый день новые компании, вино, рестораны. Этим старался заполнить пропасть, образовавшуюся в моей душе. Как сказал тот мужчина, я действительно стал превращаться в ничто.
Длилось это около полугода. Однажды я проснулся среди ночи. Я ощутил какое-то тревожное сжатие в груди, сов мгновенно улетучился. Я лежал, бездумно смотрел в темноту и вдруг ужаснулся: «Что я делаю? Зачем?»
В это же утро я получил телеграмму: «Приезжай. Я ослеп. Воробей».
Я тотчас вылетел в Киев.
Полгода назад Воробей покинул большой спорт (ему исполнилось тридцать три года), стал работать преподавателем физкультуры в одном из военных училищ. По слухам, он сразу же начал пить. Почему? Вероятно, по той же причине, что и я.
Это была не только наша с ним трагедия. Немало в прошлом выдающихся спортсменов постигла та же участь. Рано или поздно приходит такая тяжкая пора — покидать спорт. Бывший чемпион мира в один день превращается в рядового человека, каких миллионы. К этому очень тяжело привыкнуть. Тебе не хочется смиряться, а поделать уже ничего нельзя. Эту психическую травму одни переживают внутри, другие на виду, но все глубоко и остро. После яркой, наполненной жизни существовать тихо невмоготу. Так думал я в тот момент, этим я оправдывал поведение Воробья и свое собственное. Здесь мне хочется остановиться и забежать вперед.
Вот глава из книги, которую я написал несколько лет спустя:
«Драма уходящего спортсмена».
«Иногда пишут, что мировые чемпионы дышат не кислородом, а шумом трибун, рукоплесканиями и тем дурманящим запахом, который источает победа. Пережить собственную славу им так же трудно, как выкарабкаться из тяжелейшей болезни.
Да, трудно. Я пережил это, был свидетелем трагедий больших спортсменов, сам когда-то придерживался подобной точки зрения; и лишь поэтому утверждаю: романтизация» драмы уходящего спортсмена глубоко вредна! Она не помогает ему, наоборот, дает своеобразное «общественное право» на безволие.
Искусству, журналистике, да и вообще людям, имеющим поверхностное отношение к спорту, всегда почему-то нравится преувеличивать трагизм того или иного человека, уходящего от активных спортивных занятий. Искусству это, вероятно, просто удобно — создается так называемый «конфликт», «драматургия». Журналистике, видимо, это необходимо для того, чтобы эмоционально окрасить статью или сообщение. Почему так крепко бытует «драма уходящего спортсмена» среди неспортивных людей, не знаю. Может, потому, что всегда приятно пожалеть человека, который раньше был у всех на виду? Или от незнания?
Рукоплескания трибун, победа, жажда постоянно ощущать ее — все это правда. Однако мировые чемпионы (а я имею право причислять себя к подобным) дышат «кислородом» больше, чем кто-либо другой. Их «кислород» — мужество. Именно оно не позволяет разыгрывать им на виду у всех «трагедию на всю жизнь». Именно оно помогает жить дальше, потому что прожита пока в худшем случае половина человеческой жизни. И мужество у спортсмена не «испаряется» с уходом его с арены активных спортивных действий.
Другое дело, что спортсменов у нас очень рано «хоронят». При поддержке некоторой части тренеров, болельщиков занимаются этим иногда и сами спортсмены. Кем-то неосторожно произнесенное или напечатанное слово «о надвигающемся закате» какого-либо именитого чемпиона, как правило, легко подхватывается и становится притчей во языцех. Особенно, если это сопряжено с трудным периодом данного спортсмена — полосой неудач, временной устало и или нездоровья. Вместо того чтобы как раз в этот момент помочь ему советом или просто добрым словом, молва еще больше усугубляет его положение. Ему вдруг и самому начинает казаться, что он уже «старик», хотя два-три месяца назад ощущал в себе массу энергии и неиспользованных резервов.
Требуется крепкий характер, большая воля и, наконец, много сил, чтобы именно в этот момент суметь собраться и противопоставить себя как еще сильного спортсмена неверно складывающемуся общему мнению.
А говорят ему в таких случаях разное, но, по сути, одно и то же. Одни из самых лучших побуждений успокаивают:
— Брось расстраиваться, старик. Ты свое дело сделал, пусть другие теперь попробуют.
Некоторые преподают уроки мудрости:
— Главное — это уйти вовремя. Выиграть и красиво уйти. Иначе вся твоя прежняя спортивная жизнь не имеет смысла.
Третьи рассуждают проще:
— Взгляни на себя: солидный человек, а все еще, как мальчишка, вниз головой ходишь. Пора бы уж и стоящим делом заняться.
Четвертые рубят сплеча:
— После тридцати лет спортсмена не существует. Остаются одни потуги.
Демагогия!
Вот лишь несколько фамилий известных спортсменов, которые добивались высших достижений, давно перешагнув тридцатилетний рубеж: Яшин, Хомич, Плюкфельдер, Забелина, Поддубный, Мазур, Круминьш, Колчин, Исакова, Гришин, Бобров, Королев, Чукарин, Горохова, Калита, Петушкова, Болотников, Чудина. И еще десятки и десятки не менее заслуженных имен.
Я не говорю уже о зарубежных спортсменах-профессионалах: тридцать три, тридцать пять — это вообще их средний возраст.
У нас порой так «пекутся» о здоровье атлета, что почти уговаривают его уходить из спорта. Пятикратный чемпион по современному пятиборью Новиков, закончивший тренироваться только в тридцать восемь лет, однажды признался мне:
— Года три уговаривали и вот наконец уговорили. А жаль, чувствую, что еще бы лет пять-шесть смог бы посоревноваться. И, полагаю, неплохо. Я уже иногда решался: ну их всех к монахам, попробую-ка еще раз выйти на стадион! Потом подумаешь, вроде бы как-то неудобно. Затюкать могут.
«Неудобно!» В этом слове — наша самая большая косность. Этот своеобразный психологический барьер — возраст спортсмена — придется преодолевать еще многие годы. И все же я уверен, что со временем для подавляющей массы спортсменов он будет отодвинут еще на десяток лет. Сегодня отодвигают его пока единицы. Спортсмены-личности. С крепким характером, особым взглядом на спорт и большой любовью к своему делу.
Несколько слов о славе спортсмена.
Она тоже не так уж кратковременна. Напротив, она нередко переживает его самого. Но, правда, лишь в том случае, если она была истинной.
Что я имею в виду?
Есть несколько видов славы: случайная, скандальная, сенсационная, дутая, наконец, просто плохая и так далее. Но существует и настоящая.
То есть, когда люди, миллионы людей, помимо интереса к чисто спортивным достижениям, начинают уделять внимание спортсмену еще и как человеку. Когда он становятся для них своеобразным мерилом, эталоном духовных сил, от которого они черпают и свои силы.
Трагедия краткосрочности жизни в спорте и славы спортсмена — трагедия для баловней от спорта. С теми, кто знает цену тяжелому, ежедневному, многолетнему труду, она как правило, не случается.
Воробья я любил за легкий характер, широту души и спортивный талант. Но именно он и был из такого рода «баловней» спорта. Все ему давалось легко, поэтому он не привык работать регулярно. Первая же серьезная полоса неудач (за последний год Воробей ни на одном состязании не поднялся выше пятого места) надломила его.
На одну из тренировок Воробей пришел выпившим. Его ударила копытом лошадь. Началась саркома, он ослеп. Врачи предполагали — жить ему оставалось пять-шесть месяцев.
Воробей знал об этом. Прощаясь со мной, он сказал:
— Не пей. Я, наверное, уже не выберусь, это точно, но ты не пей. Ты должен устоять.
Я наклонил голову — я ничего не мог ему сказать. Однажды в какой-то очередной компании я поспорил, что сойду на одних руках по длинной лестнице. И пошел. Загипсованная нога все время перевешивала, а я с трудом удерживал равновесие и спускался ступенька за ступенькой.
