С добрым утром, Марина - Андрей Яковлевич Фесенко
— Нам что? Фрукты возить или горох — все равно. Туда двадцать километров да обратно двадцать. Вот и выходит все сорок. Глядишь — полдня и нет. Арифметика простая.
— Вы не арифметикой занимайтесь, а баранку крутите! — сказал им Ведерников.
И он победоносно посмотрел на растерявшегося Павла Николаевича, будто говоря взглядом: «Ну что, понятно, как надо действовать?» В ответ на этот торжествующий взгляд председатель ничего не сказал, повернулся и пошел прочь.
Через полчаса Павел Николаевич подкатил к плетням на своем потрепанном «газике» и, красный, страшный, как в рукопашном бою, распахнул дверцу, прохрипел Ведерникову:
— А ну-ка, товарищ дорогой, сматывайся отсюда, уезжай из Гремякина! Не мешай работать, не путайся под ногами. А то беда может разыграться.
— Что-о? — прохрипел тот, задыхаясь от ярости.
Шоферы, уже нагрузившие ячменем и горохом машины, с любопытством наблюдали за ссорой. Они молча стояли невдалеке, курили. Павел Николаевич распорядился разгрузить под навесом машины. Шоферы тут же выполнили его распоряжение. Ни на кого не глядя, весь кипя, Ведерников тяжело уселся в «газик» и как бы сразу прилип спиной к сиденью. Но перед тем как тронуться в путь, он высунулся в дверцу, бросил сквозь зубы:
— Пожалеешь об этом, товарищ Говорун! В районе займутся твоим поведением.
— Ладно, буду иметь в виду! — устало отмахнулся Павел Николаевич.
Разбрызгивая грязь, «газик» выбрался на дорогу и покатил по улице. А председатель направил грузовики к колхозному саду и сам подался туда же.
Однако Ведерников дальше гремякинской конторы никуда не поехал, а принялся действовать там. Он стал распоряжаться в конторе, как у себя в райвоенкомате, поодиночке вызвал бригадиров и дал свои указания. Все, что делал в те нелегкие дни Павел Николаевич, он отменил, грузовики пустил на вывозку хлеба. Шоферам было приказано забыть об экономии горючего, о мелких поломках, о сне и отдыхе…
— Задача ясна? — спрашивал он каждого, с кем разговаривал.
— Ясна, товарищ подполковник!
— Стало быть, действуйте согласно указаниям.
— Выполним, раз такое указание.
— А выполните — доложите. Все надо делать по форме…
Павел Николаевич появился в конторе разгневанный и злой, с посеревшими от усталости щеками. Узнав о распоряжениях Ведерникова, он пришел в ярость, затрясся, как в лихорадке.
— Нет, это уму непостижимо! — в отчаянии произнес он, входя в свой кабинет. — Уходи отсюда! Уходи подобру-поздорову, чтоб и духа твоего тут не осталось…
Ведерников невозмутимо сидел в председательском кресле.
— Да что ж это такое?! — закричал Павел Николаевич, вдруг пасуя перед этим человеком.
— Узко смотришь на мир, председатель! — проронил, усмехаясь, Ведерников.
Павел Николаевич опять крикнул на всю контору:
— Кто тут председатель — я или ты?
— Пока — ты, — помолчав, сказал Ведерников. — Но, как говорится, незаменимых нет. Все течет, все меняется — так, кажется, говорили в древности…
Ночью Павел Николаевич писал заявление о своем уходе с поста колхозного председателя. Писал и рвал, потому что получалось несвязно, неубедительно. Наконец, уже на рассвете он прочитал мелко исписанный листок, ему показалось, что смог доказать, почему просит освободить его от председательствования, и тут же уснул за столом, положив тяжелую голову на руки.
Утром Павел Николаевич уехал в район. Немного позже в колхозной конторе появился Ведерников, все той же твердой, упругой, выработанной годами походкой прошел в кабинет. Дверь за собой он по привычке закрыл тихо и плотно. Над Гремякином вовсю сияло солнце, небо было без единого облачка — ни малейшего намека на дождь. Вскоре по степной подсохшей дороге помчались на элеватор три грузовика с пшеницей. Ведерников был доволен, он всегда верил в себя, в свои силы…
Ах, как теперь не хочется обо всем этом вспоминать! Годы летят — не замечаешь. Уж многое стерлось в памяти, но столкновение с Ведерниковым почему-то помнилось в деталях, будто это произошло вчера. Отчего ж это бывает так, что одно забываешь начисто, а другое сидит в тебе, как заноза, вызывает боль, страдания, муки?..
Павел Николаевич постоял под молодым дубком на берегу Лузьвы, размышляя, не искупаться ли в реке. Он уже было расстегнул ворот рубашки, но мысли его опять обратились к Ведерникову. После восстановления района в старых границах этот человек опять появился на виду, работал в Комитете народного контроля. Он заметно постарел, но все еще держался по-военному прямо, подтянуто. Не сегодня-завтра он должен приехать в Гремякино.
«Да-а, видно, не миновать встречи, тряхнет он меня за грудки из-за этого дома!» — подумал Павел Николаевич, застегивая ворот рубашки.
Купаться ему совсем расхотелось.
2
Утром Илья Чудинов по просьбе Марины поставил напротив клуба, у входа, длинный свежеоструганный шест, старательно притоптал вокруг него землю. Можно было сразу поднять красный флажок, но девушка решила это скромное событие превратить в маленький праздник. Посоветовавшись с Чугунковой и Евгенией Ивановной, она пригласила доярок в клуб.
Женщины пришли после обеденной дойки, расселись на скамейках под топольками. Молодка Антошкина, в честь которой должен взметнуться на шесте флажок, попритихла, держалась скромнее всех. А Чугункова, наоборот, была оживленна, громко смеялась. Изредка она поглядывала на Марину, как бы подбадривая ее; та заметно волновалась — почему-то задерживалась Евгения Ивановна.
— Она, кажись, в район укатила! — сообщила женщинам Гуськова.
— Вернулась, вернулась, — успокоила Чугункова.
Наконец, пришла и Евгения Ивановна, опрятная, в голубой косынке. С ее приходом стало оживленно, шумно.
— Ну, шо за дни наступили: то туда надо, то сюда! — сокрушалась она. — Времени не хватает. Извините за опоздание.
Женщины встали, подошли к шесту. Чугункова дала знак Марине, та потянула за свисавшую веревочку. Флажок взметнулся вверх, затрепетал под ветерком.
Речей никто не произносил. Просто все посмотрели на молодку Антошкину, улыбнулись ей, прочитали ее имя на фанерке, прибитой к шесту. Только потом Татьяна Ильинична, обмахиваясь от жары платочком, негромко произнесла:
— Вот и хорошо, так-то оно будет на пользу людям…
И как бы невзначай она переглянулась с Мариной.
Евгения Ивановна тоже сказала очень коротко, мягким, спокойным голосом:
— Ото ж так, товарищи женщины… Хай этот красный флажок поднимется вверх в честь каждой нашей доярки. Начали по алфавиту — с Антошкиной, а закончим Раисой Юшковой. Но для этого треба ой как крепко поработать всем. Такое мое вам пожелание.
Вскоре женщины ушли. А красный флажок, взметнувшийся вверх, так и остался трепетать на шесте перед клубом. И осталось светлое, легкое чувство в душе Марины…
С этим чувством удачи она отправилась в контору, к Павлу Николаевичу.
Председатель звонил во вторую бригаду, когда в дверь кабинета постучали и послышался голос:
— Можно войти?
Занятый телефонным разговором, он не успел ответить. Марина прошла по ковровой дорожке к столу и без приглашения
