С добрым утром, Марина - Андрей Яковлевич Фесенко
— Непогода замучила, — однотонно сказал Павел Николаевич.
Ему следовало бы произнести какие-то веские, убедительные слова, после которых Ведерников оказался бы бессильным что-либо возразить, но в голову ничего не приходило, вдаваться в разговор не хотелось. Что толку в фразах? Приятно поговорить с понимающим человеком, а подполковник слушать других не умел.
С настороженной молчаливостью Павел Николаевич покосился на Ведерникова. Тот порывисто вскочил на ноги, снова прошелся из угла в угол; тонкие губы его вытянулись веревочкой.
— Дожди, говоришь, председатель? Везде дожди, по всей области. Лето, конечно, собачье, гнилое. Но все же… В Косове и Суслони сдают хлеб и сдают. Правда, понемногу, но возят, соблюдают интересы государства. Им, выходит, дожди не такая уж страшная помеха.
Павлу Николаевичу вдруг стало скучно и тоскливо, так и подмывало встать и уйти на ток, где сушилось зерно, или на ферму к Чугунковой — лишь бы подальше от Ведерникова.
— Дорога у нас — не проехать, грязюка! — сказал он с отчаянием. — Суслонь на шоссе стоит, им возить можно…
Ведерников нервно дернулся, но тут же будто окаменел, лошадиное лицо его сделалось неприступно-гордым, он стукнул кулаком по столу, как бы призывая не возражать ему.
— Вижу насквозь тебя, товарищ Говорун! Я ведь стреляный воробей, за плечами — война, фронт, всякого насмотрелся. Хитришь, расчетец имеешь. Какой? Скажу в глаза, я не привык дипломатничать. Думаешь попридержать хлебец. Мол, другие пусть возят, выполняют план, в гремякинских закромах больше останется. Не по-государственному это, не по-партийному. Чего жмешься? Святую заповедь решил подорвать? Не выйдет! Не позволим подвести район. Ведь там все подсчитали, взвесили, и вышло, что можем дать государству две кругленькие цифры. И вот тебе — столкнулись с непредвиденными трудностями! Район что сделал? Разрешил вместо пшеницы и ржи сдавать ячмень и даже горох, чтобы все сбалансировать и выполнить обязательства. Знаешь об этом? Знаешь. Нехорошо подводить. По продаже хлеба идем в области предпоследними. Срам, позор! Должно это волновать тебя как молодого коммуниста? Должно. Надо приложить все усилия, а положение в колхозе немедленно выправить.
Павел Николаевич молчал потому, что было бесполезно возражать, но гнев в нем накапливался, как дождевая вода в канаве. С глухой тоской он думал: «И где берутся такие деятели, как этот? Господи, избавь нас от ведерниковых!»
— Что ж, пошли смотреть хозяйство, — предложил подполковник и решительно направился к выходу.
— А чего его смотреть? — возразил председатель, чувствуя, как все больше овладевает им неприязнь к этому человеку.
— Ну все ж таки! Надо.
— Надо?
— Конечно! Как у вас тут и что. Раз я приехал, нужно все окинуть хозяйским взглядом. В районе должны знать конкретно…
Обход хозяйства Ведерников совершал всякий раз, когда приезжал в Гремякино, — так поступали представители из области, и ему хотелось во всем им подражать. Он считал это непосредственным вмешательством в колхозные дела, реальной помощью гремякинцам. Да как же могло быть иначе, если ему, представителю района, вменялось в обязанность сделать «крутой поворот», столкнуть колхоз с точки застоя, закончить вывозку хлеба на элеватор. Нет, надо в точности выполнить столь ответственное поручение, на то он и Ведерников!..
В тот раз они обошли колхозный двор, где справа была пахнущая сосновыми опилками и стружками плотницкая, а слева — новый гараж. Ведерников здоровался кивком головы с каждым, кто им встречался. Механизаторов, возившихся с ремонтом комбайна, он угостил папиросами «Казбек», а плотникам рассказал о том, как Петр Великий, в рабочей одежде и сапогах, учился в Голландии строить суда. Все посмеялись, а громче других — сам Ведерников. На ферме он прежде всего поспешил к Чугунковой, выразил ей свое почтение, потом принялся расспрашивать доярок о надоях молока, о соцобязательствах. Вопросы были все безобидные, пустячные, какие обычно задают радиожурналисты. Ему сначала охотно отвечали, но вскоре наскучило, доярки одна за другой стали отходить от него. Он глубокомысленно усмехнулся, когда тихая, молчаливая Гуськова, оставшись с ним вдвоем, на все его вопросы отвечала однотипной фразой: «А то ж так, так! Работаем, стараемся».
— Ну-ну, понимаю! — благосклонно сказал Ведерников. — Надо трудиться, за животными ухаживать, а не интервью давать.
— С кормами нынче, кажется, будет получше, чем в прошлом году, — пояснил Павел Николаевич, когда они покинули коровник.
— Отлично! — одобрил Ведерников, удовлетворенный тем, что побеседовал с доярками.
— Все три силосорезки работают, — опять сказал председатель. — Нажимаем на силос. Может, посмотрите?
Ведерников кивнул:
— Да, конечно.
Но до ближайшей силосорезки, работавшей недалеко от колхозного огорода, они тогда не дошли потому, что Ведерников увидел под дощатым навесом кучи ячменя и гороха. Лицо его сразу вытянулось, потемнело; быстро обернувшись к председателю, он строгим, начальническим голосом спросил:
— А это что? Почему лежит? Почему не сдаете? Безобразие!
Павел Николаевич никакого безобразия вокруг не видел. Он, конечно, понимал, что взъярило Ведерникова, но прикинулся непонимающим. Как-то сразу он пошел наперекор этому человеку, будто в нем взбунтовался все время прятавшийся бес противоречия, и уж не было никаких сил прислушиваться к голосу благоразумия.
— Это вы про горох под навесом? — с вызовом спросил Павел Николаевич.
Брови Ведерникова сошлись к переносью, глаза смотрели осуждающе, колюче.
— Да, про ячмень и горох.
— Так они ж у нас отлеживаются, просыхают!
— И сколько будут так отлеживаться?
— А сколько потребуется!
— Вы, товарищ Говорун, хорошо знаете положение в районе. Сдать все, что можно, выполнить обязательства — вот главная сейчас задача. И чем скорей это сделаем, тем лучше. А у вас тут, за плетнем, под навесом… Безответственность, бесхозяйственность! Недопустимо, преступно…
Теперь нахмурился, как грозовая туча, председатель.
— Наоборот, именно мы по-хозяйски подходим к своим делам.
— Самовольство, черт те что! — взвизгнул Ведерников, и багрянец проступил на его впалых, чисто выбритых щеках.
Павла Николаевича нестерпимо подмывала какая-то сила усадить Ведерникова в машину и выпроводить из Гремякина. Но он взял себя в руки, попробовал спокойно объяснить:
— Расчет у нас такой. Пока дождь да грязь, к элеватору не проберешься. Вот мы и решили день-другой возить на фруктозавод сливы и яблоки, проехать туда можно. А подсохнет — вывезем остатки зерна на элеватор. Понимаете — зерна нормальной кондиции. Не только гороха и ячменя, а и пшенички. Все положенное отвезем, все остатки.
Ведерников не стал слушать дальнейших объяснений председателя, пообещал немедленно отправить в район докладную записку о безобразиях в Гремякине. В тот момент как раз из-за сарая показался грузовик, едва пробиравшийся в грязи. Ведерников остановил машину и велел шоферу приступить к погрузке и вывозке ячменя и гороха. Потом подъехал второй грузовик; с ним произошло то же, что и с первым. Павел Николаевич не знал, как ему держаться в такой необычной ситуации. Выбравшись из кабины,
