Алексей Горбачев - Сельская учительница
Игорь улыбнулся.
— Твой вопрос, Валечка, неточен. Я не сбежал, меня просто перевели на другую работу. Это, как ты знаешь, часто случается. Для пользы дела, конечно.
— И ты не вернешься? Не приедешь?
— Хотел ехать, завтра же хотел ехать за тобой. Да, да, Валечка, за тобой, — оживленно говорил он. — В новом интернате есть для тебя отличное местечко. Ты будешь довольна — приличная зарплата, в тепле, уюте. Директор интерната мой старый знакомый, и он…
Валентина прервала его:
— Ты должен вернуться, Игорь. Тебя ждут. Ждет школа, ребята. Там некому вести уроки языка и литературы.
— Милая Валечка, неужели ты для того и приехала, чтобы уговаривать меня? — с усмешкой спросил он.
— Да, Игорь, да. Я верю в тебя. Мне хочется верить, что ты поймешь, ты не обманешь. Ты нужен там…
— Слышишь, звонок. Идем в кино, — сказал он, не желая слушать.
— Нет, — отказалась она. — Ты сперва должен дать мне слово, что мы завтра уедем назад.
Игорь с досадой ответил:
— Оставь свои шутки. Скажи ты мне на милость, зачем уезжать в глушь, в снега, если можно ходить в туфельках, если можно каждый день любоваться этаким красавцем. Тебе нравится кинотеатр?
Валентине стало холодно. Зябли руки, холод пробирался внутрь, и она никак не могла побороть противную мелкую дрожь. Мороз щипал щеки. От колючего ветра слезились глаза.
— Второй звонок. Идем же, — нетерпеливо напомнил Игорь.
— Пойми: тебя считают беглецом, осуждают в селе, ты забыл свой долг…
Он поморщился.
— Ну вот, опять громкие слова… На жизнь, Валечка, нужно смотреть проще, она одна у человека, другой не будет, и надо прожить ее так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно потерянные дни под соломой.
— Циник! Для тебя нет ничего святого! — сама того не замечая, она кричала. Спешившие в кинотеатр зрители удивленно оглядывались, осуждающе качали головами: чего это, мол, не поделили молодые люди…
— Ты захребетник! Предатель! Я презираю тебя! — гневно, одним дыханием выпалила Валентина и пошла прочь.
Прислонясь к белой колонне, Игорь покуривал, насмешливо глядел вслед удалявшейся девушке, потом выплюнул папиросу и беззаботно крикнул:
— Кому нужен лишний билетик!
Сашу Голованова Валентина встретила, как и договаривались, в кафе. Он сидел за столом и с завидным аппетитом уплетал шницель. Она молча села рядом.
Ни о чем не расспрашивая, Саша тихо сказал:
— Я так и знал, Валентина Петровна, не уговорите вы его. Люди, подобные Короткову, на все способны, кроме порядочного. Я вам сейчас ужин принесу.
— Не нужно, Саша, — отказалась Валентина. — Мы смогли бы сейчас, немедленно уехать? — спросила она.
— Вам заказано место в гостинице…
— Противно здесь, тошно.
Он поднялся.
— Хорошо. Я все свои дела сделал. Машина заправлена. К утру мы будем дома.
Это было глупо с ее стороны — просить его ехать ночью по обманчивой зимней дороге. При свете фар Валентина видела, как через шоссе переползали серебристо-белые языки поземки, пропадая в непроглядной темени. Кое-где попадались небольшие замети, и когда машина с ходу разрезала их колесами, снежная пыль застилала стекла кабины.
Саша Голованов то напевал тихонько, то пытался рассказывать ей всякие смешные, веселые истории. Но Валентине было невесело. Перед глазами стоял Игорь в модном реглане, в лаковых туфлях, в узких брючках, из-под которых выглядывали полосатые носки, вид у него насмешливо-неуязвимый, довольный. Есть, наверное, приказ облоно о переводе на другую работу; и беглец прав, и никакой суд ему не страшен… Но ведь есть еще суд совести. «Суд совести, — горько усмехнулась про себя Валентина, — разве Игорь поймет, испугается? Он даже слова Островского о том, что жизнь человеку дается один раз… опошлил, оплевал…» Но почему же, почему она раньше не разглядела в нем эгоиста, циника, отдав ему свою первую девичью любовь?
Саша Голованов затормозил.
— Стоп, машина. Приехали.
Будто очнувшись, Валентина забеспокоилась:
— В чем дело, Саша?
— Вам пора ужинать. В кафе отказались, а здесь, средь степи глухой, отказываться не положено. — Он зажег свет в кабине, достал из-под сиденья термос, какой-то сверток. — Вот вам кофе, сыр, хлеб, шоколад. Угощайтесь, Валентина Петровна, да поторапливайтесь. Путь у нас еще далекий.
Ах, Саша, Саша, какой же он заботливый, предусмотрительный. За стеклами кабины — степь, ночь, холод, а здесь и тепло, и уютно. Дымилось кофе в голубой кружке, аккуратными ломтиками нарезан голландский сыр с красными каемками корочек.
— Саша, вы тоже ешьте, — предложила она.
— За компанию можно. — Чуть сдвинув ушанку на затылок, он смотрел улыбчивыми ясными глазами.
И опять, раздвигая лучами фар густую чернильную темень, машина бежала и бежала по степной дороге через поземку, через гребнистые замети…
Как заведенные и отрегулированные часы, шла своим чередом беспокойная школьная жизнь: звонки — уроки, уроки — звонки. И ничто не могло нарушить этого течения, и никому, казалось, не было дела до переживаний молодой учительницы. Только Марфа Степановна, задержав ее однажды в учительской, настороженно спросила:
— Как съездили, Валентина Петровна?
— Ох, и не спрашивайте, Марфа Степановна, — удрученно отвечала она.
— Значит, Коротков не вернулся в Шафраново?
— Нет, и не приедет. Он презренный беглец.
— Не торопитесь осуждать, — поспешила возразить Марфа Степановна. Она подвинулась к ней, погладила ее руку. — Сперва подумать нужно, взвесить… Я знаю, Валя, вы росли без матери, никто вам не давал материнских советов. Позвольте мне, как матери, поговорить с вами. Вы любите, и он вас любит. Другой такой любви не будет, другого такого не встретите. Любовь у человека одна, она не повторяется… И за эту любовь надо бороться, человек без борьбы ничего не достигнет — ни счастья, ни радости…
Валентина пытливо глянула на Марфу Степановну, опять удивляясь, почему та говорит с ней таким заботливо-ласковым тоном? Неужели завуч и в самом деле встревожена ее девичьим горем? Да нет же, нет, в ее голосе отчетливо слышны фальшивые нотки, и во всем поведении видна плохо скрытая наигранность.
— Игорь Федорович, должно быть, оставлял вас в городе? — осторожно полюбопытствовала Марфа Степановна.
— Намекал.
— Вот видите, — мягко продолжала завуч, — он стремится быть вместе, и вы напрасно поспешили, отказались…
— Но я не могу так, Марфа Степановна.
— Валя, милая вы моя, жалеть потом будете, да поздно. Горько думать потом об упущенном. Неудачники оттого и бывают, что люди иногда не поймут друг друга, дают возможность разрастись минутной ссоре… По себе сужу, и скажу вам как женщина — тяжело быть одинокой. Пока молода, пока увиваются вокруг кавалеры, как будто не чувствуешь одиночества, а потом… Тяжело потом. Близок локоть, да не укусишь. А ведь Игорь Федорович симпатичный, умный, родители у него такие, что на первых порах помогут вам свить уютное гнездышко. — Говоря все это, Марфа Степановна с напряженным вниманием всматривалась в собеседницу, заглядывала ей в глаза. Увидев недоверие и протестующие искорки в глазах, она сменила тон, как бы сетуя:
— Вы меня считаете недоброй и придирчивой…
— Да нет, Марфа Степановна.
— Ах, не спорьте. Я действительно иногда бываю злой, придирчивой. А почему, Валя? Вот над этим мало кто задумывается. Работу я свою люблю, детишек люблю, ради них злюсь иногда, ради них и на вас покрикивала. Но ведь это работа. А на работе всяко бывает. Сейчас мы с вами, как подруги, как товарищи… Я старше вас, я больше видела, больше знаю. Уезжайте к нему, Валентина Петровна, уезжайте, не задумываясь, чтобы не жалеть потом. Я поговорю с Карасевым, он человек добрый, поймет. И не слушайте директора нашего. Николай Сергеевич, конечно, руководитель хороший, но ему важно, чтобы учитель был, чтобы штат был укомплектован. А что на душе у человека — он этим почти не интересуется, он мужчина, а мужчины не всегда понимают нас, женщин… Не топчите любовь свою. Игорь Федорович ждет вас. Уезжайте. Я помогу вам…
«Да она меня гонит из школы. Вот, оказывается, откуда этот заботливо-ласковый тон», — догадалась Валентина и вслух сухо сказала:
— Спасибо, Марфа Степановна, я как-нибудь решу сама, что делать.
Лиля — та заявила прямо:
— Плюнь ты на Игоря! Сбежал, и черт с ним. С глаз долой — из сердца вон. Ради своего удовольствия Игорь сбежит откуда угодно и от кого угодно.
Десятиклассники, конечно, тоже знали и о побеге Короткова, и о неудачной поездке Валентины Петровны в город. В классе они смотрели на нее сочувственно, не шумели, не острили. Девушки даже забежали к ней вчера вечером домой с кусками материи и попросили ее помочь им кроить платья, блузки и до позднего часа не уходили.
