Владимир Коренев - Амгунь — река светлая
— В избу пошли, Виталий Петрович.
Лейтенант, прежде чем шагнуть за Домрачевым, скрытно глянул на пальцы: целы ли? Головой качнул: ну и ну!
А у Домрачева свои думы: милицию, значит, прислали, а замены нету. На него, выходит, все ж рассчитывают. Видно, желающих на должность найти непросто: собачья должность. И сказать-то больше нечего.
Ясно стало Домрачеву: не дождется он замены, сколько бы ни ждал, и гадать не надо.
— Гостиницев нет у нас, так что жить здесь будете, — войдя в избу, сказал он лейтенанту.
— Места всем хватит, — беря у него чемоданчик, сказала Катерина. — Проходите, будьте как дома.
И на мужа посмотрела.
— Позавтракали бы…
Мужики пошли к умывальнику. Кудрявцев мылился пахучим городским мылом, утирался пушистым полотенцем, яростно чистил зубы, выдавливая на щетину зубочистки белые змейки из тюбика с большими нерусскими буквами, и, прежде чем пройти в горницу, сделал несколько гимнастических упражнений — резких и сильных, напомнивших Домрачеву далекие годы службы в десантных войсках, где их, молодых солдат, обучали приемам самообороны без оружия. Иначе говоря, самбо.
«Ишь ты, самбой занимаешься, — улыбнулся про себя Домрачев и подумал: — Небось пригодится. Служба такая, каждый час на узкой дорожке можно сойтись. А тут самбо. И случится — убережет она лейтенанта».
И уже за столом, аккуратно опрокинув стопочку водки (лейтенант отказался), уплетая окропленную мелко шинкованным зеленым луком картошку и красные помидоры, Домрачев подумал, что районное начальство прислало к нему серьезного лейтенанта не зря, а чтобы ему, Домрачеву, облегчить охрану тоней.
Лицо у Кудрявцева широкое, светлое, белобрысое, волосы белые и слегка волнистые, длинные по моде, глаза голубые, строгие, нос прямой, ноздристый, подбородок крутой. Ест он охотно, маленькие уши так и ходят, и прическа свалилась на взопревший лоб.
Катерина подкладывает в лейтенантову тарелку картошку, и тихой радостью светится ее лицо. Любит кормить мужиков, рада, когда едят много и с удовольствием.
В душе Домрачева впервые за многие дни поселяется благодушие, и лицо обмякло, и плечи. С аппетитом, ест он помидоры, на лейтенанта поглядывает, на Катерину, на Семушку.
А Семушка лейтенанта обглядывает. Как же — пояс, погоны с двумя маленькими звездочками, пистолет, — и таращит мальчонка глаза восхищенно, про еду забыл. То-то товарищам порассказать будет что.
— А звездочки настоящие?
— Настоящие, Сенька. Ешь вон картошки. Помидор бери. На-кась этот. Глянь, красный какой.
— Он брызгается.
— А ты надкуси его и соси. Посолить?
— Не, соль соленая.
— Ах ты мать честная! Ну так ешь.
— Давно здесь живете? — опрашивает лейтенант Катерину.
— Родились тут.
— Не думаете в город?
— Куда нам — привыкли. Дети кто разве.
— У вас один Семушка?
— Он да Катенька, первенькая наша.
— А-а.
— Чайку вам, Виталий Петрович, или молочка? Парное…
— Молочка, если можно… — И осекся лейтенант. В дверях стояла водоноша в ситцевом платьишке.
— А вот и Катенька, — не сказала, пропела Катерина. — Старшенькая наша, Виталий Петрович.
Заметил Домрачев, как шаркнул под столом сапогами лейтенант и как в глазах его дрогнуло что-то. Усмехнулся. И от Катерины не скрылось лейтенантово беспокойство, зарделась от гордости за свою дочь.
— Садись, Катенька, завтракать.
— Я потом. — И с таким ответом вспыхнувшая от общего внимания Катенька скрылась в комнате: к зеркалу небось полетела, как же…
Домрачев погодя согнал улыбку с лица, перешел к делу:
— Тони сегодня посмотрим или как, Виталий Петрович?
Лейтенант вертел в руках кружку с молоком.
— Как вы, Семен Никитович.
Комнатная занавеска вздрагивала подозрительно, на ней прорисовывалась Катенькина фигурка.
— После завтрака поди и сходим, раз так. Ознакомлю с тонями вас. — И Домрачев отодвинул от себя пустую тарелку. — Молочка, мать.
Катерина подала ему глазурованную крынку, наполненную доверху молоком.
Домрачев, выдохнув, приложился к ней, справился, не отрываясь и не переводя дыхания, пустую, гулкую, поставил на стол, серьезно посмотрел на лейтенанта:
— Представление чтоб имели об тонях, ходы-выходы знали.
— Я готов, — поднялся лейтенант.
И Домрачев поднялся, но не так легко и спешно — не двадцать небось лет, как лейтенанту, и струнность не та. Пошел, тяжко ступая, в сенцы. Лейтенант — за ним, на ходу кобуру расстегнул, пистолет вынул, догнал в ствол патрон, поставив на предохранитель, вложил снова в кобуру.
— Как же вы без болотных сапог-то? — спросил Домрачев. Свои бахилы, связанные за ушки, с шеста снял, на крыльцо бросил. Катерина несла уж чистые, отглаженные портянки.
— Не сахарный, не растаю, — пошутил лейтенант.
Домрачев, усевшись на приступок, натягивал сапоги, скрипел резиной, подворачивая раструбы. Натянул оба, похлопал по голенищам, поднялся, потопал, чтобы ноги, в сапогах улеглись поудобнее. Голову поднял: Катерина взглядом звала его в дом.
— Сень, я опросить только словечко.
— Говори.
Зашептала, взглядывая на лейтенанта, стоявшего на крыльце.
— Оружие-то зачем вам, Сеня. Как бы… стрельнуть может.
— Положено ему.
— Он ровно дитя с ним… Щелкает. Сказал бы ему что…
— Я ему не указ.
А лейтенант уже ждать устал, к дверям подошел, и замолчала Катерина.
Тут телефон зазвонил.
Звонили из районной рыбоинспекции. Вчера на контрольную сеть поймали на одной из тоней близ поселка Бельго несколько штук кеты. Пошла рыба, и надо полагать, что первый ход начался и завтра-послезавтра косяки кеты будут у Мунгуму. Звонил начальник, ему нужно было знать все подробности дел у Домрачева на участке. Домрачев рассказал.
— Лейтенант Кудрявцев приехал? — спросил начальник, выслушав короткий, в двух словах, доклад немногословного Домрачева.
— Тут.
— Чтобы ты один на тоню не ходил. Это мой приказ. Неделю назад под Киселевкой было нападение. Харитона Вялкова знаешь? Его обстреляли. Ты тоже смотри в оба, Семен, и на рожон не лезь. Семья у тебя. Чуть что — звони прямо мне, вышлем дозорный катер. У тебя-то как дела?
— На ходу.
— Привет от меня Катерине Самойловне, ребятишкам. Здоровы они?
— Здоровы, что им будет…
— Вот и хорошо. Оружие при себе держи, слышишь меня?
— Оружие завсегда при мне. До свидания.
Семен Домрачев повесил на рычажок трубку, косо, одним здоровым глазом глянул на лейтенанта Кудрявцева, перелистывающего на столе растрепанную книгу, и сказал жене:
— Привет тебе велел передать Юрий Степанович.
— Спасибо, ему тоже мой, — невпопад, оторвавшись от книги, сказал лейтенант Кудрявцев, захлопнул книгу, выпрямился, направил кобуру на широком поясном ремне. — Едем?
— Выходим.
Семен Домрачев понимал, какие трудности ожидают его и присланного к нему на подмогу молодого лейтенанта на участке в этот сентябрь — месяц жаркой рыбацкой страды на Амуре, в этом году отмененной.
Свой участок до самой дальней глухой проточки Домрачев знал досконально. Знал, где пройдет кета, где могут встретить ее браконьеры, а куда побоятся сунуться. Знал, кто из местных рыбаков как настроен, и их любимые тони ему известны. И за это он, естественно, не беспокоился. Другое занимало рыбоинспектора — лейтенант Кудрявцев. Этого человека, присланного ему в помощники, он не знал совсем. А для того, чтобы работа у них пошла без раздора, в единомыслии, нужно было Домрачеву заглянуть в душу лейтенанта, в самую ее глубину. Об этом он и думал, спускаясь круто сбегающей к Амуру тропкой за вертким напарником, поглядывая на его широкую ладную спину, длинные ноги в яловых сапогах и на кобуру с выглядывающей ручкой вороненого пистолета системы Макарова.
Семен Домрачев родился и вырос и детей своих заимел в доме, из которого только что вышел. Дом еще в тридцатые годы поставил на круче над Амуром отец его Никита Домрачев из тщательно отобранных, заранее высушенных лиственничных бревен. Семен года три назад обшил дом снаружи узкой доской «в елочку», покрыл белой краской стены, голубой — окна и карнизы, и дом от этой реставрации совсем как новый стал. И Домрачев думал, что дом отца еще полета лет простоит, и в нем еще поживут и сыновья его, то есть Семена, и внуки, может, и правнуки, потому что даже нижние венцы не состарились, а со временем только звонче стали от крепости. Может такое выйти, и дом-то вполне выдержит время, поселок бы выдержал. Сколько на Амуре появилось в последние годы брошенных поселков! Люди ушли из своих домов. А причина — Амур. Поселки-то на Амуре — Амуром же и живут.
Значит, от тебя, Семен, зависит, пустым или полным будет дом отца. И как же беречь себя, если вопрос жизненной важности для многих людей?
