Владимир Коренев - Амгунь — река светлая

Владимир Коренев

Амгунь — река светлая

Повести и рассказы

Повести

Красная рыба

Широко, спокойно течет Амур у поселка рыбаков Мунгуму. Просторно размахнулся он, раздвинул берега и бескрайне далеко простерся пологими волнами. Левый берег в этом месте скалист; ершистые горы, припав мордами к реке, словно гигантские ежи, пьют не напьются амурскую воду, и их перевернутые тени дрожко уходят в черную глубину.

У мунгумуйцев одна надежда, одно поле — Амур. На столе у рыбаков с давних времен рыба не переводилась.

Но удача случается реже и реже.

С нетерпением ежегодно ждут мунгумуйцы кетовую путину. Выверяют, чинят, перечинивают сети и лодки, вываривают бочки, натягивают грохотки для выделки красной кетовой икры, латают свои видавшие виды рыбацкие сапоги, непромокаемые костюмы, оттачивают узкие с тонким телом ножи, запасаются солью, варят тузлук… Приводят в порядок землянки на дальних тонях, кошками чистят речное дно, устраняя задевы.

Кета — рыба ходовая. Мальком скатившись с высоты горных рек в море, жирует она в глубине океанских просторов. Отжировав, сбивается в косяки — пришло время возвращения. Долго морями идет кета к родным истокам, спешит поспеть до ледостава. Но только под сентябрь появляются на Амуре гонцы — предвестники близкого большого хода.

Наконец-то!

Рыбаки споро, чтобы не промешкать, грузят лодки и кунгасы нехитрым рыбацким скарбом. Уложив снасти, укутав продукты и курево понадежнее в брезент, веслами отталкивают лодки на глубь, запускают двигатели и разъезжаются в разные стороны — на тони, что выпали им по жребию.

На облюбованном загодя месте растабориваются основательно, надолго. И ладят ли нары, набивают ли пахучим свежескошенным сеном матрасы, устанавливают ли таган — все с нетерпением поглядывают на Амур.

Вот бригадир с напарником сталкивают лодку на воду, в корме сеть уложена — первый сплав!

Ну, в добрый час!

Высыпали все на берег, тихо переговариваются, будто боятся вспугнуть удачу. И глаз не оторвут от лодки, от наплава-гребка, стоят словно вкопанные.

И вот — первая добыча! Скопом бросаются к огрузлой лодке, не дожидаясь, когда уткнется она в берег. Облапывают борта, тянут лодку к берегу, смотрят на запутавшуюся в сетях рыбу — вот она!

У стариков подрагивают от нетерпения руки, влажнятся глаза.

Первый улов распластывают здесь же, у воды, на веслах. И соль на газетном листке белой горочкой высится. Бригадир, сполоснув и обтерев о куртку нож, режет нежно-красные сочные пласты, их выхватывают прямо из-под лезвия. Заскорузлые пальцы рыбаков расклевали уже горочку соли. Талуют и рыбачки.

На кострах варится первая уха, плывет над островами, над Амуром сытный дух лососевой ухи. Рыбаки сидят вокруг костерка, сытятся запахом; у каждого миска в под уху готова и ложка дожидается своего часа за голенищем.

Старикам первым наливают, куски помясистее отваливают. Не спеша, цокая, вздыхая довольно, сытную юшку до дна вычерпывают: еще охота, да некуда. Откушав, каждый вольно откидывается на траву.

Андрей Шаталаев, прозванный мунгумуйцами Сухостоем за свою длинноту и перешедшую всякую меру сухость, одной миской не обходится сроду, опростав первую, идет на второй круг.

— Давненько такой ушицы не хлебал. Почитай, лучшой и не было, первый раз такая-то… Цельную лей.

В последнюю путину старый Бато Киле, полеживая на травке после ушицы, говорил:

— Рыбы, однако, совсем маленько… Что потом ловить будем?

Гошка Чальцев — бригадир — хохотнул, прокричал старику в самое ухо:

— На твой век хватит, а об нас не горюй — скумекаем что-нибудь.

— Ты сичас кумек — четыре сетки берешь. Председатель говорить буду, — разозлился старик. — Ты обманывай народ! Рыбу себе кради, Бато знает.

— А это видел? — Чальцев поднес к лицу Бато черный как головешка кулак.

— Тьфу тебе! — сказал старик и, заложив руки за спину, ссутулившись, пошел к реке.

Началась путина, началась.

Вслед за рыбаками, как напасть, сотни быстроходных лодок с двигателями различных марок и систем — от старенькой тарахтелки Л-6 до страшно стремительного спаренного Вальтер-минора — с гулом налетели со всех сторон на рыбацкие тони.

Всем хочется красной рыбы.

Председатель колхоза Рудников таял как свеча.

Гнать надо бы в три шеи незваных гостей, но как, если у тебя на то прав нет? А ему грозят: додаешься, рыжий, свернем башку. И хохочут…

Рудникову на тонях помогал рыбоинспектор — неразговорчивый до угрюмости и непокладистый на вид Семен Домрачев. Городские побаивались Домрачева: рыбоинспектор не председатель колхоза, и к тому же он — страхолюдина одноглазая и росту двухметрового.

Без лишних слов рыбоинспектор спроваживал чужаков с тоней. Безжалостно лишал их снастей, взамен выдавая бумагу, что снасти изъяты им на законном основании.

До Домрачева доходили угрозы обиженных, но от этого он ни злее, ни добрее не становился. На тонях его видели и ночью и днем, кроме положенной ракетницы, оружия он при себе никакого не имел.

Столкнувшись однажды с рыбоинспектором, чужаки не рисковали выходить на тони. Что еще взбредет в голову рыбоинспектору? Снасти забрал — считай, легко отделались. Говорят, одного упрямого Домрачев из лодки на плаву рукой выхватил и окунул в воду, когда тот пустился было наутек, спасая сетчонку. А другому руку повредил… Видно, нет человека, чтоб худая слава о нем не пошла.

Домрачев коренной амурец, и все сорок своих лет прожил в Мунгуму, никуда не выезжая. А в мечте держал, сколько помнит себя, — Москву. И часто говаривал:

— В Москве каждый должон побывать. На Красной площади и в Мавзолее.

Прадеда Домрачевых на теперешних задворках Мунгуму заломал медведь. По первому снегу думал казак побелковать и ушел-то от дома недалеко, напоролся на исхудавшего шатуна — нос к носу. От неожиданности такой забыл, что ружье мелкой дробью заряжено. А по медведю дробью стрелять только дразнить!

Дед Гавриил Домрачев гонял почту по Амуру. Гонял лет двадцать, и беды обходили его стороной. А раз уехал и не вернулся. Весной, когда начал сходить снег, нашли его с ножевой раной в спине. Убийство приписали старателям.

Никита Гаврилович, отец Семена Домрачева, всю свою долгую жизнь не выпускал из рук топора — не один дом в Мунгуму срублен его руками, и до сих пор плавают по Амуру лодки легкие, ходкие, с узорчатой резьбой по корме, делать которые Никита Гаврилович был большой выдумщик и мастер.

Безусым еще юнцом Никита Гаврилович штурмовал в гражданскую войну крепость Чныррах и получил тогда легкое ранение в левую ногу. В правую ногу ранило его под Витебском в последнюю войну, и вернулся он на Амур колченогим, с медалью «За отвагу». Медаль он берег до конца своих дней, время от времени молодил ее мелом и суконкой.

Умер он в одночасье — отошел легко, без мучений.

Переняв от отца умение обращаться с топором, плотничали и его сыновья Семен и Алексей — обстраивали Мунгуму, ладили лодки и кунгасы.

Лет десять назад Алексею предложили пойти на службу в рыбоинспекцию, а вскоре подкараулили его в глухом месте озлобленные его справедливостью браконьеры и не пожалели свинца. И вот уже пять лет воюет с ними Семен Домрачев, неутомимо и бесстрашно.

Мунгумуйские мужики сами с усами, но, глядя на Домрачева, на то, как блюдет он их тони, за долг считали при встрече с рыбоинспектором первыми протянуть руку для приветствия.

Последняя путина шла у него с особой трудностью. Семен поднимался ото сна через силу, весь почернел от болезни, и водило его из стороны в сторону, стоило сойти на берег — не держали ноги.

В тот год Домрачеву покатило на пятый десяток. Подумалось как-то ему: «Бог ты мой, и жить-то вроде еще не жил!» И вспомнилось: стоит он на крыльце в белой рубашке, в штанишках на лямках, выкроенных из солдатских отцовских галифе, щурится на солнце, на белую рубашку, и жизнь кажется ему большим праздником. И только одно омрачало настроение: хочется ему побыстрей стать таким, как отец. Домрачев улыбнулся, качнул головой: вон даже как было! И давно ль?

С трудом дотягивал он, вконец вымотавшись, последние денечки путины, и каждый из них казался ему длиннее прожитых им лет. Но ни разу не пожалел он, что поступил на службу в инспекцию, видел, что нужен он сельчанам. Встречали его всегда добром, садили за сытный рыбацкий стол:

— Ушица не водица, хлебай не зевай!

Одаривали на дорогу подсоленной юколой, несли подвяленные кетовые брюшки с янтарными капельками жира, а то и свежую кетину на пельмешки.

Наконец путина — колготные денечки — закончилась. Удачная была, богатая путина, и никто из рыбаков не думал, что для многих из них она — последняя.