Владимир Коренев - Амгунь — река светлая
В полной тишине вернулся к лодке и взялся за весла. Он не хотел подымать лишнего шума. Греб стоя, лицом вперед. Лодка неслышно резала воду, весла масляно шлепали, не нарушая тишины, в низком вечернем солнце без треска пылали тальники, без звона струились отраженные в протоке берега. Гошка, выпятив нижнюю губу, сдувал с кончика носа набегающий пот и не выпускал из рук гребей, пока не вышел к Амуру. Здесь он вздохнул свободно, шумно, всей грудью и запустил двигатель.
Лодка осела, зарылась в воду, но тут же вынырнула и понеслась легко, лишь пяткой кормы опираясь на воду.
На Амуре чисто, безлюдно, будто никогда здесь никого и в помине не было. Гошка повел лодку в обход островов, заприметив косо падающий в недалекие тальники табунок уток.
Он поднял их в Серебряной протоке. Бил влет и точно, хотя почти не целился. Утки падали, неуклюже растопырив перебитые крылья. Подтянув повыше голенища сапог, он собирал их в жестких камышах и еще живых подвешивал к поясу. Они остывающими лапками скребли грубую ткань его штанов. Одну он успокоил кулаком, вымазав при этом в крови пальцы. Шесть уток лежали в корме на паелах, когда Гошка снова вышел в Амур.
Высокие облака еще горели солнечным светом, но солнца уже не было и уже засвежело. На отмели у песчаной косы крупно плюхали сазаны и муксуны. Неплохо бы после кетовой пошарить бредешком по таким косам. В этом году рыба в цене.
Лодка шла вдоль Черемушкиной излуки, когда Гошка вдруг вспомнил, что жена как-то сказала ему об ондатре. Мол, кто-то из нанайцев видел хатки в Черемушкином ключе.
Стояло предвечерье, воздух густел, но еще явственно виделись и слоеные срезы обрывов, и каждое деревцо на берегу. Гошка, сбросив газ, на малых оборотах вошел в устье ключа. А там, прихватив ружье, выпрыгнул на берег.
Он не видел, как ондатра, шныряя поберегу от камня к камню, добралась до воды и вошла в нее, осторожно переступая перепончатыми лапами по неровному дну и медленно погружаясь, в то время как плоский панцирный хвост все еще скользил по мойрой гальке. Зверек нырял, подолгу не появляясь на поверхности, все дальше удаляясь от берега.
Гошка заметил ондатру, когда она уже возвращалась, насытившись, к берегу. Тело зверька было скрыто под водой, и только острая с прижатыми ушами мордочка рассекала гладь, словно перископ подводной лодки.
Гошка лихорадочно принялся расстегивать ремни на чехле, спеша освободить ружье. Зверек увеличил скорость, спеша к бурым камням, где можно спрятаться от беды, которую он, видно, почувствовал.
Взбросив ружье к плечу, Гошка прищуренным глазом уставился в крысиную головку, выверяя мушку. Нажал курок — и в тот же миг успел заметить, что головка зверька исчезла под водой. Дробь частым градом застучала по воде, поднимая белые султанчики в том месте, где какое-то мгновение назад плыл зверек.
— Черт!
Зверек появился снова, но теперь он плыл от берега. Гошка засомневался, достанет ли цель новый выстрел. Но охотничий азарт взял свое, и тишину разорвал треск нового выстрела, по воде прошуршала дробь. Зверек продолжал плыть, все дальше уходя от берега и чаще скрываясь под водой.
— Ты смотри, гадина, а?
Вскинув на плечо ружье, Гошка поспешил столкнуть лодку с мелководья, прыгнул в нее, когда она закачалась на плаву, ухватился за весла и погреб вслед зверьку. Тот заметался, взял было наискосок к берегу, нырнул и с минуту не показывался, а потом оказалось, что он снова держит курс на фарватер и его все больше сносит течением. Зверек крутил головкой, и было видно, что течения он боится не меньше, чем охотника. Вот он круто повернул и поплыл на лодку, на спаренные дула ружья, и в его маленьких черных глазках дрожал страх.
Гошка крепко стоял, приложив щеку к гладкому прикладу, широко расставив ноги и сдерживая рвущееся наружу дыхание, плавно нажимал на курок. И снова на считанные доли секунды зверек опередил выстрел. Он ушел под воду и долго не появлялся, а Гошка стоял не опуская ружья и ждал, ждал. Не вечно же будет под водой эта крыса. И как только ее мордочка высунется из воды, он влепит в нее заряд — все до одной полета дробинок.
Палец нажал на курок быстрее, чем он успел сообразить, что зверек полным ходом идет к берегу, оставив позади себя лодку. Дробь легла метра на два впереди мордочки зверька, который тут же ушел в глубину. Чальцев, быстро перезаряжая ружье, гадал, где он вынырнет, чтобы садануть сразу из обоих стволов.
— Ну я тебе покажу! — шептал он, пока зверек скрывался под водой, и не решался вытереть пот, обильно стекающий по разгоряченным щекам на шею. — Я хочу посмотреть, как ты прыгнешь. А ты прыгнешь у меня, сволочь. Ну, вылазь!
И в это время зверек всплыл. Теперь он не оглядывался, лихорадочно выгребая к берегу строго по прямой, и легкий бурун, который он поднимал своим телом, был окрашен в розовое. И это Мальцев видел и не сдержал торжествующей улыбки, прежде чем нажать на курки. Свинец настиг зверька, когда он уже наполовину выбрался из воды. Он, наверное, не почувствовал боли — удар свинца срезал его головку, облив кровью дорогой бурый мех, побитый дробью.
Мальцев брезгливо пнул безвольное тельце носком тяжелого сапога, и оно вылетело на гальку безголовое, с длинным плоским хвостом, несуразное, в крови и капельках воды, радужно засветившихся на солнце.
Семен Домрачев колол во дворе охватистые чурбаки — впрок на зиму запасался дровами. Выбрав чурку, Домрачев устанавливал ее на опоясанную железным обручем колодину, плевал на ладони, удобно обхватывал пальцами длинное ясеневое топорище колуна, заносил его вверх и, крякнув, больше для порядка, коротко ударял по чурке. Мурка раскалывалась легко. Домрачев подхватывал ближайшую половину, короткими ударами раскраивал ее на звонкие полешки. Они веером рассыпались вкруг колодины.
Семен высок и плечист, зеленый глаз посверкивает радостно, грудь покойно ходит под выпростанной выцветшей фланелевой рубахой.
Положив морду на лапы, на крыльце вытянулся черный пес Темка. Наблюдая работу хозяина, он ударяет по половицам тощим хвостом, стрижет ушами. Заметив идущую с огорода хозяйку, лениво потянулся, направился ей навстречу, повиливая хвостом. У Катерины в руках тазик с крупными помидорами.
— Поедим, может, Сеня? — говорит она. — Глянь-ка, помидорки какие!
Домрачев соглашается:
— Ставь.
И Катерина идет в дом, за ней, обнюхивая ее босые, обрызганные росой ноги, семенит Темка.
Некоторое время Домрачев смотрит им вслед, а потом, взгэкнув, размахнувшись колуном, разваливает суковатый лиственничный чурбан. И снова сыплются из-под его рук полешки, вызванивают, ударяясь друг о дружку, попрыгивают, взблескивают на солнце смоляной капелью.
Упоенный работой, Домрачев не замечает времени. Ему хорошо — так бы колол и колол чурбаны, помахивая колуном, сыпал полешками, ощущая затылком и плечами чистое тепло сентябрьского утра.
На крыльцо выбежал сынишка Домрачева, защурился на солнышке:
— Папка, иди, мамка за стол кличет! — Голосочек у него звонкий.
— А ты уже проснулся, звонарь?
Отложив колун, вытерев со лба пот, Домрачев посмотрел на сына.
— Мамка кличет…
— Слышу. Скажи, приду счас.
— Она скоро велела.
— А я скоро, вот добью чурбан. — Домрачеву приятно препираться с сыном, его голосок слышать. — Немного тут.
— Вот так себе немного. Вона сколько аж!
— А гляди-кась, как мы их! Раз! Раз! Ну, как?
Мальчонка сбегает с крыльца к отцу:
— А мне дай?
— А ногу не поранишь?
— И силится одолеть колун, щечки раздул, покраснел от натуги.
Домрачев смеется:
— Это не по тебе, Семушка. Жди, как подрастешь. Встань-ка в стороночку от беды.
Охнув, разваливались чурки. Домрачев бил прицельно, усмотрев слабину в ядреном теле чурбана. Забыв, зачем пришел, открыв от удивления и восторга ротик, смотрел на отца Семушка. И Домрачев разошелся пуще прежнего. Вышла, постояла в дверях, глядя на мужиков, Катерина и, чему-то своему улыбнувшись, снова ушла в дом.
Домрачев не слышал, как стукнула за спиной калитка, и тени, упавшей через кучу полешек, не приметил, и потому неожиданным был для него голос лейтенанта.
А лейтенант, прижав кончики распрямленных пальцев правой руки к виску, единым духом выложил:
— Лейтенант милиции Кудрявцев прибыл в ваше распоряжение! — Отбарабанил и руки по швам бросил, вытянулся, только что каблуками наяренных сапог не щелкнул.
Домрачев одной рукой попридержал чурбан на колодине и, не выпуская колуна, распрямился неспешно. Лейтенант легко протянул ему свою руку.
— Виталий Петрович. — Небольшая, но крепкая его рука попала в домрачевские тиски, аж пальцы склеились.
— Домрачев.
И, отложив колун, двинулся к дому, уже на ходу буркнув:
— В избу пошли, Виталий Петрович.
