Борис Дубровин - Счастье первой тропы
На плакате крупными буквами было написано: «Шелеховец, ты отработал на нашей ударной стройке свои часы?» Художник сатирического листка изобразил лентяев. Те подглядывали в щелку за группой строителей с лопатами на плечах. Внизу — подпись: «Опять уходят, идиоты? А мы не сдохнем без работы». Крупные черные буквы гласили: «Позор Петренко, Заколову и Фетисову, которые не вышли на комсомольский воскресник!»
— Ребята! — Клим несколько охрип от понятного всем волнения. — Благодаря хорошей работе моих заместителей (Клим врал: заместителей у него не было!) нам удалось связаться с органами разведки и установить, что щиты для строительства клуба в настоящее время прибыли на станцию. Это, правда, обязанности министерства снабжения, но я думаю, что Уралов на меня не рассердится.
«Министры» спешно поднялись и отправились смотреть щиты. Они знали, что, если Клим говорил: «Будут пять машин с кирпичом», — они появлялись. Если обещал, что привезут бревна, их привозили. «Министр снабжения» Григорий Уралов на Клима, конечно, не обижался.
Сергей Миронов стоял у открытого капота самосвала и с некоторым торжеством следил, как шофер «приводит в чувство» заиндевевший мотор.
Сергей ободряюще кивал ему, подавал инструменты (он любил технику и сам неплохо разбирался в моторе), а в голове Сергея точно сами собой складывались строки:
Дорога серебристаяЗадумчива, строга...Смолистая, сибирская,Ребристая тайга.
Берез метельных кружево,Чеканных сосен стройВ долгу перед застуженной,Завьюженной землей.
Не оттого ль, готовыеРвануться в небеса,Всегда как будто новые,Вздымаются леса?
К созвездьям устремленные,Приковывая взгляд,Здесь ели заостренныеРакетами блестят.
Самосвал уехал, и Сергей отправился по своим делам. Дорога шла мимо стадиона. Там металлическими граблями сдирали мерзлый кустарник с окаменелой земли. Сдернули и верхний слой. Это место «министры» отвели под каток.
Сергею вспомнилось детство и развороченная войной земля Орловщины. «Если бы я был один, — думал Сергей, — я бы не выжил».
Сергей удивлял людей своей начитанностью. Всегда мог посоветовать товарищам, что читать, а если речь заходила о стихах, то часто приводил на память строки, а иногда и целые стихотворения.
— И что ты хорошего в этих стихах находишь? — спросил его как-то директор ЖБИ Дворин.
— Вот я правым глазом почти не вижу, — ответил ему Сергей. — Как закрою свой левый, так все серым становится, мутным. А если левым смотрю, то мир в красках встает.
— Что ты несешь, Сергей? — Они были в приемной треста, и Дворин нетерпеливо посмотрел на дверь управляющего трестом, ожидая своей очереди. — При чем тут твое зрение?
— А при том, что поэзия — это второе зрение. Мне стихи раскрыли и красоту людей и красоту природы. И силы мне дают.
Дворин пожал плечами.
— План, план, брат, надо выполнять. Вот такие коврижки. Машины нужны, грузовики, а ты — стихи.
Сейчас, шагая по скрипящему снегу, Сергей повторял стихотворение, которое он сочинил и долго отшлифовывал. Никто, кроме Григория, не слышал его, потому что на людях Сергей или напевал, или читал стихи современных поэтов. И лишь для себя он повторял свои строки, хорошо помогавшие ему в пути:
В тайге я снова силы чувствую;Вбираю теплоту зари.Беги, дорога,И без усталиМеня ты встречами дари.
Всегда с людьми бывать мне хочется,Чтоб стали дни мои ясны;Страшней болезниОдиночество,Страшнее горя и войны.
Беги, беги, дорога ранняя,Не гасни, сердце!Слышишь, в путь!Быть может, и мое дыханиеТеплом обдаст кого-нибудь.
Мое терпение отточится,Пробьюсь к иному рубежу:Страшнее смерти одиночество,И от него я ухожу!
Через три года
Пролетело три года. Шел год 1960-й...
Григорий Уралов шагал по улице, с наслаждением вдыхал чистый весенний воздух. Его догнала Элла.
— Вам письмо.
И Элла передала Григорию конверт.
Не глядя на него, Григорий уже знал: от Ирины. И чувствовал, что Элле больно вручать этот конверт.
Ирина! Она запечатывала свои письма в конверты с изображением летящего самолета. И оттого, что письма всегда на гладкой бумаге и сложены вдвое, оттого, что на конвертах все тот же рисунок, Григорию стало казаться, будто получает он одно письмо, будто, не отрываясь, читает одно письмо, которое кончится только их встречей.
Григорий услышал вибрирующий, сверлящий бледную синеву неба гул. Подняв голову, он увидел откинутые назад крылья самолета, и небо представилось ему голубым конвертом — весточкой от нее.
Ирина училась уже на четвертом курсе. Они редко виделись. В прошлое лето Ирина даже в летние каникулы не смогла приехать: мать начала прихварывать, и отца все чаще беспокоили до сих пор сидящие в теле осколки и контузия.
Редкие часы отдыха Ирина посвящала воспоминаниям о своем Грише и мечтам об их будущей жизни. Писала она ему часто, получала в ответ теплые письма, и весточки стали тем необходимым для них запасом тепла, который согревает человека в любую жизненную стужу.
Часто письма Григорию передавала Элла. И чем радостнее при виде письма вспыхивало его лицо, тем грустнее становилась она, обычно такая веселая и беспечная. Григорий делал вид, что не замечает этого.
Уралов работал мастером на строительстве водоочистного объекта.
Элла тоже перешла работать в бригаду каменщиков на строительство водоочистных сооружений. Ее фотография с Доски почета смотрела на Григория, когда он выходил из конторы.
...Григорий торопливо разорвал конверт, вынул сложенный вдвое, исписанный тесными строчками лист бумаги. И пальцы, касаясь строк, будто касались рук Ирины. И уже не видел этих светло-синих, точно у неба заимствованных чернил, — видел ее узкие брови, большие ласковые глаза и две милые морщинки, идущие от крыльев ее прямого носа к краям губ. Эти морщинки возникали при улыбке.
Он читал и слушал ее голос:
«Косынку — твой подарок ношу и ношу. Мама говорит, что скоро я буду с косынкой спать ложиться... Может быть... Я рассматривала на ней рисунок. Голубые такие, ясные точки... Так и жизнь для меня ясна: закончить институт, быть вместе. Зарядку делаю каждый день. Да что я пишу чепуху?.. Папа часто говорит о твоей талантливости. Откуда он о ней знает? Наверно, думает, что его дочке могут нравиться только талантливые люди.
Вот сейчас отчетливо, до мельчайшей черточки вижу твое лицо, твои голубые глаза, твой волевой подбородок, строгие губы со шрамиком справа, у самого угла губ... Ну ладно, а то я начинаю заговариваться. Пиши мне чаще. Целую. Твоя Иринка».
Григорий пришел домой, переоделся, умылся и сел за ответ Ирине, но перед этим снова достал из спецовки ее письмо. И ее строки стряхнули с него усталость.
Писал он, по-мальчишески высунув язык и помогая себе усиленной мимикой. Буквы выводил старательно, но потом вдруг сорвался и застрочил, зачастил, заторопился:
«Брось, брось все и приезжай. Учиться можно и здесь. Но мы будем вместе. Я жду тебя! Тут столько дел для тебя! Так нужны знающие люди! Если маме необходимы лекарства, каких нет в Куйбышеве, черкни, я бываю иногда в Иркутске, постараюсь достать. Целую тебя, целую, целую».
Не перечитывая, запечатал письмо, вышел из общежития.
Сегодня свадьба Дмитрия и Жени. «Счастливый Дмитрий, дождался, — думал Григорий, — а мне, сколько мне еще ждать?»
Свадьбу Дмитрий справлял не у себя (тесно было), а у Клима.
Когда Григорий пришел в ярко освещенную, полную шума и смеха квартиру, Дмитрий в знак особого уважения усадил его между Женей и Эллой.
— Штрафную! Штрафную! — требовал Серафим Иннокентьевич Дворин.
— Штрафную! — поддержала Элла.
Придвинули стакан водки. Григорий обхватил его пальцами, ощутил приятный холодок, приподнял и глянул на невесту.
Нарядная, смущенная Женя со счастливой улыбкой сидела на краю стула, все еще не веря, что это она — Женька, выросшая в детдоме, уехавшая в тайгу, сидит за свадебным столом и что она — невеста!
...Через несколько часов новобрачные вышли под первые капли весеннего дождя проводить гостей. Где-то погромыхивало. Ночной Шелехов нахохлился перед грозой.
Григорий и Элла шли вместе. Не прошли они и полдороги до общежития, как грянул ливень. Волна ветра и дождя забросила их на сухой островок. Этим островком была беседка.
Элла поскользнулась на проломанной доске, по которой скатывались хлещущие потоки. Поскользнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за Григория, прижалась, обхватила его за шею так крепко, как сотни раз делала это в мечтах, и поцеловала.
Прокатился гром, раскалывая ночь.
Элла, оттолкнув ошеломленного Григория, выбежала из беседки под ливень. Вспышки молний выхватили из тьмы ее золотые волосы, потом уже дальше полыхнуло её светлое платье, потом вдали мелькнули ее стройные ножки.
