Лев Экономов - Перехватчики
Ветер стих, и стало теплее. Во многих домах уже горел свет. С аэродрома доносилось приглушенное тарахтение снегоочистителей, отдельные возгласы людей, шипение сжатого воздуха, лязг металла, глухой шум топливо-заправочных насосов. Техники готовили самолеты к предстоящим полетам.
Врач Александрович к моему сообщению отнесся спокойнее, чем я думал. Он даже не захотел идти к нам и обследовать Людмилу.
— Везите ее, дружок, в родильный дом. И не волнуйтесь. До того как у нее начнутся настоящие схватки, еще далеко.
— Но откуда вам знать? Она так морщится. Ей очень больно.
— Она будет орать во всю ивановскую, а не морщиться. — Доктор позвонил в автобазу и попросил, чтобы подъехала санитарная машина.
— Пусть полегоньку собирается, и не спеша везите ее. За полчаса доберетесь.
Но до села, в котором находился родильный дом, мы добрались скорее. Дорогой Люся держала себя стойко. Только время от времени крепко сжимала мою руку и чуть выгибалась. Я очень переживал за нее, и она меня успокаивала, говорила, что все идет своим чередом.
В перерывах между схватками Люся давала всевозможные советы и наставления. Говорила, где что лежит из белья, какие вещи надо будет потом принести в роддом. Белье для младенца у нее было уже давно припасено. Я, помню, этому очень удивился, а она, улыбнувшись, сказала тогда:
— У тебя всегда наготове чемоданчик с личными вещами на случай тревоги. Вот и мне скоро дадут тревогу. И не какую-нибудь учебную.
Возвратив мне Люсины пальто, костюм и валенки, старая няня покачала головой:
— Помучиться ей, конечно, придется. Тазик у нее уж больно узок, как у девочки.
— И долго все это?
— А кто ж знает? Может, два часа, а может, двое суток. Одному богу известно, милок. Позванивай. Скажут, что и как. Да ты, голубок, не бойся. Чего нос-то повесил? Обойдется.
— А вдруг?
— Не говори так. Я уже здесь не один год работаю. А всё у всех было в аккурате. Акушерка у нас знающая и с образованием.
Вернувшись домой, я прежде всего справился по телефону, как Люся себя чувствует.
— Как и подобает роженицам, — ответили мне и просили часто не звонить. Тогда я взял шлемофон и пошел на аэродром.
Темно-серое, обложенное мутной наволокой небо задерживало рассвет. Но такая погода нам как раз и была нужна для отработки пробивания облаков с заходом и расчетом на посадку по приборам.
Ожидая, когда вернется с разведки руководитель полетов (из-за возможного ухудшения погоды полеты решили начать раньше), летчики сидели в вагончике около печки и тихо беседовали между собой.
На носу было восьмое марта, а поэтому речь шла о том, как провести этот день, какие купить подарки.
— Может, сорвемся в город? — предложил Лобанов своему закадычному другу. — Для желающих дают автобус. У меня там есть на примете одно местечко. Девочки такие, что пальчики оближешь.
Шатунов не ответил. Он все думал и думал о чем-то, глядя в одну точку. И это взбесило Лобанова.
— Да брось ты сохнуть по ней! Умершего к жизни не вернешь. Да и не любит она тебя.
— Знаю, — Михаил насупился.
— Ну так какого же черта! Встряхнуться надо. Посмотреть на других. А ты сидишь, как сурок в норе.
Лобанов достал ножичек и начал полировать ногти, напевая под нос:
— Как много девушек хороших, Как много ласковых имен…
Это была любимая песня Лобанова, и он всегда мурлыкал ее, если разговор шел о девушках.
— Лобанов прав, — сказал я. — А клин вышибают клином.
— Ладно, посмотрим, — Михаил махнул рукой, словно хотел отогнать кого-то, — в город мне так и так нужно.
Пришел врач. Через открытую дверь, как на экране цветного кино, показалась панорама ночного аэродрома. Перспектива и воздух на ней отсутствовали, но благодаря разноцветным огням были отчетливо видны взлетно-посадочные полосы, и рулежные дорожки, и линии подхода и ограничения, и стартовый командный пункт.
Александрович прошел к столу, на котором стояла лампа.
— Как, хлопцы, самочувствие? — спросил он своим жидким тенорком.
— Блестящее, — ответил Лобанов и положил в рот кусок сахару. Он всегда ел сахар перед полетами, чтобы острее было зрение.
Александрович похлопал его по плечу:
— У тебя один ответ. Где Простин?
— Здесь Простин, — я быстро подошел к врачу и дал ему знак, чтобы никому ничего не говорил.
— Отвезли? — спросил он на улице.
— Да.
— Вот и чудесно. Я смотрел плановую таблицу. У вас пробивание облаков?
— Да.
— Придется сегодня подождать.
— Почему?
— Сами знаете. Во-первых, по не зависящим от вас обстоятельствам вам пришлось нарушить отдых. Во-вторых, вы возбуждены, ваше внимание переключено на другой объект.
— Доктор, я чувствую себя хорошо.
— Спорить бесполезно. Я уже попросил командира, чтобы освободил вас от полетов. Он всецело согласен. Вот так!
— Это нечестно, — вскипел я. — Вы приняли решение, ни о чем меня не спросив.
— Да, принял, потому что отвечаю за вашу жизнь. И повторяю: спорить бесполезно.
— Что же мне делать?
— Можете оставаться на аэродроме. Этого запретить не могу. Но лучше, если поедете и отдохнете.
— Нет, я останусь, — мне хотелось хоть в чем-нибудь ослушаться Александровича.
— Воля ваша, — он открыл дверь и снова вошел в вагончик. А я остался на улице.
Самолеты уже вывозили на дальний старт. Сигнальные огоньки бросали на землю красные и зеленые блики. И я бессознательно побрел за этими огоньками, думая о Люсе и о муках, которые она, может быть, испытывает.
Полеты начались, как только рассвело, и проходили по заранее составленной схеме. Выполнив взлет, летчики пробивали облака, толщина которых была в несколько километров, разворачивались и шли на дальний приводной радиомаяк, строили маневр для выхода на посадочный круг, пробивали облака вниз и выходили на этот маяк на безопасной высоте, после чего снижались и делали расчет на посадку.
Вся сложность состояла в том, чтобы, ориентируясь только по приборам и командам с земли, выйти точно на взлетно-посадочную полосу и приземлиться.
Мне припомнился случай, как однажды звено штурмовиков во главе с Истоминым было застигнуто в воздухе бураном и потеряло ориентировку. Чтобы посадить летчиков на свой аэродром, пришлось послать на поиски капитана Кобадзе.
Теперь за летчиками все время следили невидимые лучи-разведчики, посылаемые антеннами радиолокаторов.
Лучи докладывали находившимся на аэродроме специалистам, где летят самолеты в данную секунду, сбились или нет они с курса, на какой идут высоте.
А недавно на нашем аэродроме появилось настоящее чудо, с помощью которого можно было…
Впрочем, я расскажу об этом по порядку.
Как-то еще осенью мы пришли на стоянку и увидели возле самой взлетно-посадочной полосы несколько автомашин. Они стояли в ряд примерно на одинаковом удалении от дальнего и ближнего стартов. Под оси машин были подставлены чурбаки и домкраты. А там, где вчера ничего, кроме выгоревшей травы, не было, мы уже увидели посыпанные песком и огороженные кирпичом дорожки. Кругом царил образцовый порядок. С удивительной быстротой обживают солдаты места, где им приходится останавливаться хотя бы на самое короткое время.
— Что это? — спросил я у техников, крепивших тросами высокую антенну радиопеленгатора. — Всю композицию здесь испортили.
— Ваши вожжи, — ответил один из лейтенантов. — Теперь не свернете в сторону на посадке. И высоту возьмете ту, которая положена.
Мне стало все понятно.
«Так вот какая она, эта радиосистема посадки!» — думали мы, оглядывая таинственные машины, набитые электронным и радиооборудованием.
Но уже скоро машины не стали казаться на аэродроме чужими, государством в государстве. Ведь они служили в самую трудную минуту — на посадке.
Упражнение выполняли Лобанов и Шатунов, когда над аэродромом пошел снег, да такой густой, словно где-то рядом растрясли огромную перину.
Я зашел на СКП. Несмотря на широкие окна для просмотра полосы, рулежных дорожек и самолетной стоянки, в помещении стоял полумрак. Небольшие, заключенные в футляры лампочки бросали узкие снопики слабого света на плановую таблицу полетов, лежавшую перед руководителем полетов, на карту-планшет, журналы и часы.
Подполковник Алимов держал в руках микрофон, прозванный летчиками «ругальником», и кричал только что приземлившемуся летчику:
— Ну чего тянешь резину, освобождай полосу! Быстрее! — И вполголоса — помощнику, сидевшему рядом: — Запиши: посадка с взмыванием, перелет сто метров. Причины: неправильное распределение внимания.
У наших соседей тоже шел снег, а поэтому руководитель полетов принял решение сажать самолеты на свой аэродром.
— Будьте внимательны, — предупредил он по телефону руководителя посадки старшего лейтенанта Веденеева. Веденеев был тоже летчиком, но к полетам на реактивных его, как и Сливко, не допустили по состоянию здоровья. Таким образом, летное дело он знал отлично, а руководителем посадки считался пока еще молодым и неопытным. Сегодняшний случай для него был экзаменом на зрелость.
