Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
— Кто же пойдет замуж за труса, который даже не пытается убить своего кровника, — говорила Мугуржат.
— А вот я бы отдала свою дочь за него, будь у меня дочь. Как же это получается, выходит, за убийцу можно, а если он не хочет быть убийцей, то нельзя, — возражала вторая соседка.
— Не знаю, какому твоему слову верить, — проворчала Мугуржат, — утром у родника ты говорила другое.
Герей не помнил, как очутился дома. Он сразу прошел в комнату отца. Ее так называли до сих пор, и все в ней стояло нетронутым, потому что сын, не рассчитавшись с врагом, не имел права ложиться на постель отца и даже садиться на его стул. Герей сорвал со стены кинжал и, чтобы не объясняться с матерью, выпрыгнул из окна. И снова он зашагал по улице. Только вместо молотка и мастерка в руке его был кинжал.
Ударом ноги он открыл первую попавшуюся дверь — это был дом пастуха.
— Скажи мне, отец, — обратился к нему Герей, — кто мой враг и где он живет? А то моя мать скрывает от меня.
— Давно бы так, сынок, — одобрил его пастух. — Нельзя позорить свой аул. Обычаи надо уважать и охранять. Пойдем, я тебя доведу…
— Нет, я сам, — воскликнул Герей, думая, что пастух хочет помочь ему.
— Конечно, сам. Я только укажу тебе дом и вернусь.
К удивлению Герея, это оказался один из тех трех аулов, мимо которых он проходил каждый день, направляясь в Урги. Он запомнился Герею особенно хорошо, потому что здесь на делянке он увидел девушку в пестром ситцевом платье.
— Вот его дом, — шепотом сказал пастух. — Жди здесь, на рассвете он пойдет в мечеть.
И Герей оказался возле маленькой старой сакли, сжатой с двух сторон такими же убогими саклями. Пастух ушел, а Герей, перепрыгнув через забор, сел под лестницей. И в доме и вокруг была гробовая тишина. «Спит и не знает, что это его последний сон», — подумал Герей. Ему так не терпелось расправиться с кровником, что никакой жалости не было сейчас в его сердце, а был лишь стыд, что не сделал этого раньше. И зачем только он слушал мать? Он вспомнил лицо девушки, разбивающей комки, и ему стало еще более стыдно. Теперь он понял, почему она так неприветливо и даже грубо разговаривала с ним.
Звонкий, протяжный крик петуха заставил Герея вздрогнуть и насторожиться. Вскоре дверь сакли отворилась, и оттуда, согнувшись, чтобы не удариться о притолоку, вышел человек. На плечи его была наброшена лохматая шуба. Герей не видел его лица, да и зачем ему нужно было видеть? Он крепче сжал в руке кинжал и… одним прыжком очутился возле мужчины. Но враг, услышав шум шагов, вскрикнул от неожиданности и уронил кувшин. И в тот же момент между ними бросилась девушка. Раскинув руки, она пыталась развести мужчин. «Не надо, не надо», — шептала она. Герей растерялся. В этой бледной, дрожащей девушке с распущенными до колен черными косами он узнал ту, ту самую певунью. Только сейчас в глазах ее было не презрение, а мольба.
— Макаржа, уйди, — отстранил ее старик. — Пусть он убьет меня. Он должен так поступить. Спасибо, что не сделал этого раньше.
И Герей узнал в нем того беспомощного пахаря.
— Нет, нет, пусть лучше меня, — и девушка в отчаянии потянула Герея за руку.
— Посмотри! — она распахнула дверь, и он увидел груду лохмотьев на полу. Восемь расширенных от ужаса детских глаз молча смотрели на него. Герей отпрянул, и клинок выпал из его рук.
Но пахарь снова отстранил дочь:
— Его безвинный отец погиб от моей руки. А теперь из-за меня этот парень не может жениться. — И добавил виновато, обращаясь к Герею: — Макаржа не знает обычаев твоего аула. Пойдем, я давно ждал тебя.
— Но разве его отец вернется с того света, если сын убьет тебя?.. А жениться? — Девушка помолчала, что-то соображая. — Жениться он может хоть сейчас. Хочешь, скажу тебе свое имя? — в голосе ее звучала мольба.
— Да я знаю, тебя звать Макаржа! — улыбнулся Герей.
— Да, да, ты угадал, — обрадовалась девушка и беспокойно взглянула на отца.
Пахарь вздрогнул. Сейчас в его глазах было больше страха, чем перед обнаженным клинком. И в его ауле были свои обычаи. Один такой: если девушка говорит парню свое имя, значит, она дает согласие выйти за него замуж. Если же он сам догадается, то она обязана стать его женой.
Взгляд Герея упал на стену их сакли. Его глаз, глаз каменщика, отметил, как покосилась эта стена, какая глубокая трещина пролегла в середине. Он перешагнул клинок, валявшийся на земле.
— Развалится от первого дождя, — сказал он, трогая стену. — Ну ничего, я отстрою вам новый дом. — И по привычке закатал рукава рубашки.
— Спасибо тебе, сын мой, — сказал пахарь. — Но сейчас послушайся меня, ступай домой. А то люди в твоем ауле подумают недоброе и придут сюда.
— Да, да, надо идти, — заторопился Герей. — Я пришлю сватов. Жди меня, Макаржа.
Лицо девушки, только что озаренное счастьем, помрачнело.
— Я боюсь. Они опять сделают что-нибудь. Они заставят тебя. Нет, нет… Я пойду с тобой. — И щеки ее залились румянцем. Она вспомнила, что неодетая, простоволосая, стоит рядом с чужим мужчиной. Вскрикнув, Макаржа убежала в дом. Вернулась она уже совсем другой: в длинном чохто, в чувяках на босых ногах. Ее косы были убраны под чохто.
— Счастья вам, дети! — Голос старого пахаря дрогнул. Две сухие руки опустились: одна на узкое плечо дочери, другая — на крепкое плечо Герея.
Они шли по той же тропинке, что перед рассветом привела сюда Герея. Голубело небо, по обеим сторонам тропинки искрились росой, горели утренней свежестью фиолетовые цветы макаржи[29]. И казалось, что это все сестры девушки, предотвратившей убийство, сбежались сюда, чтобы украсить путь влюбленных.
Пахарь оказался прав. На половине дороги они встретили людей из аула Герея.
Впереди всех бежала бледная Умукусум. Она била себя по коленям и кричала: «Его, наверное, убили. Если бы он был живой, он бы уже вернулся. Будь проклят ваш обычай!»
Увидев сына с незнакомой девушкой, Умукусум остановилась как вкопанная. И все, кто бежал за ней, тоже остановились, словно вросли в землю.
Между тем Герей с чужой девушкой приближались к ним. С каждым шагом расстояние между ними все уменьшалось. Герей уже различал
