Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
Между тем девушка заметила парня и, прервав песню, спросила неприветливо:
— Что тебе здесь нужно?
Герей смутился, не зная, что ответить.
— У тебя так много земли, — наконец сказал он, окидывая взглядом обширное поле. — Почему же ты одна разбиваешь комки?
— Это не моя земля, — нервно усмехнулась девушка. — Моего отца наняли пахать, а я помогаю ему. — И она взялась за кирку — мол, разговор окончен.
— Твой отец, видно, хороший пахарь, — быстро проговорил Герей, лишь бы что-то сказать: ему не хотелось уходить.
— Ему нельзя быть плохим, у него восемь ртов, — зло отрезала девушка.
— Почему ты замолчала? Пой! — сказал Герей. — Ты так хорошо поешь.
Но девушка больше не отвечала ему. Он видел ее смуглую щеку с нежным румянцем и уголок карего сердитого глаза.
Вверх-вниз мелькала кирка в ее руках. Бурые комки разлетались в разные стороны от ее решительных взмахов. Крупицы земли долетали и до Герея.
— Хочешь, я помогу тебе? — предложил он.
— Иди, иди своей дорогой. Любите вы тут проходить, поболтать да послушать песни. Все пшеничные слова, а не пшеничные дела…
После этого ему ничего не оставалось как уйти. Нехотя, оглядываясь, покинул он делянку. Все дальше ситцевое облачко среди черной земли. И потому, что оглядывался, он не заметил пахаря, пока не наткнулся на его быков. Они шли вялыми, размеренными шагами, прихватывая то свежие корни с вывернутой земли с правой стороны, то высохшие прошлогодние травинки — с левой. Пахарь, маленький, худой, в выцветшей рубашке и широких галифе, без шапки, с гладко выбритой головой, отпрянул от неожиданности и, отпустив ручку плуга, смотрел на Герея настороженно. Лицо его побелело.
— Асаламалейкум, желаю тебе удачи, — приветливо сказал Герей, протягивая ему руку.
— Ваалейкумсалам, доброго пути, — пахарь подал сухую, жилистую, крепкую руку, и Герей почувствовал, что она чуть дрожит.
— Вы не больны, отец?
— Нет, только что-то голова закружилась.
Он вытащил из кармана потрепанный мешочек с черными тесемками и, растянув его, высыпал махорку на кукурузный сухой лист, закрутил цигарку.
Герей в свою очередь достал из кармана два кусочка кремня, положил между ними клочок ваты, ударив друг о друга, высек искры и поднес к цигарке пахаря.
Тот недоверчиво, не сводя с него маленьких, потонувших в сети морщинок глаз, прикурил.
— Баркала, сынок.
— Пусть, отец, удесятерится то, что ты бросаешь в землю.
— Аминь, — произнес пахарь.
И Герей пошел дальше.
…Целый месяц проработал он в ауле Урги. Сначала он хотел поставить только фундамент. Но потом жаль ему стало передавать начатое дело в другие руки: кто знает, вдруг косо или непрочно воздвигнут стону, какой тогда толк в хорошем фундаменте. И Герой решил сам закончить дом. И каждый раз, спеша утром на работу и вечером возвращаясь домой, он невольно задерживал взгляд на том поле, где недавно увидел девушку в пестром ситцевом платье и услышал ее пение. Но ни девушки, ни пахаря не было видно. «Где найти ее, — думал Герей, — и почему я не спросил ее имени?» Оглядывая пустынную делянку, он все больше ругал себя за свою оплошность.
Между тем Умукусум втайне от сына ходила из одного дома в другой, продолжая поиски невесты. Но в их ауле родители невест даже оскорблялись, когда она пыталась посватать их дочь. В одном доме отец девушки так и сказал: «Умукусум, напрасно ты делаешь гумно из наших улиц. Пусть сперва твой сын докажет, что он мужчина. Даже Сарат, дочь Омара, сумела постоять за честь своего рода. А ведь она всего-навсего девушка».
Эти слова полным ковшом горечи влились в сердце бедной матери, и без того переполненное страданием. Может быть, люди правы. Собственно, почему ее сын, носящий на голове лохматую папаху горца, не должен убить кровника, если это сделала девушка, у которой на голове платок? Перед ней и сегодня даже самые почтенные старики снимают шапки. Когда убили ее отца, тоже следуя закону кровной мести, Сарат было всего пять лет. Но она на всю жизнь запомнила плач матери и родственниц: «Ты ушел, оставив у очага два бессильных платка, меня — вдову, и дочь — сироту. И некому отомстить за твою кровь, мой сильнокрылый орел!» — так причитала мать, упав на черную бурку отца. «Ты ушел, и этому дому никогда не увидеть радостного дня, когда в такой же луже крови будет лежать твой убийца. И клинок кинжала твоего заржавеет в ножнах», — так причитала сестра погибшего.
И белое, белее снега, лицо отца, и черная одежда матери все время стояли перед глазами Сарат. Она росла замкнутой и нелюдимой. Повзрослев, Сарат, тайком от матери, как-то вошла в дом старого Аргучилава, который в молодости славился своей силой и ловкостью, а сейчас учил других искусству владеть оружием. С тех пор Сарат не пропускала ни одного дня: она научилась стрелять, владеть кинжалом и шашкой. Она приручила коня и стала наравне с мужчинами участвовать в состязаниях и скачках. Ей еще не было и шестнадцати, а она уже могла на полном скаку поднять с земли куриное яйцо и метким выстрелом сразить летящую птицу.
Настал день, и Сарат доказала людям, что и на плечах женщины может быть достойная папахи голова. Она убила своего кровника не из-за угла, не ударом в спину, а в рукопашном поединке, холодным оружием.
С тех пор мужчины при встрече с ней снимали шапки, и самый видный парень аула стал ее мужем.
Теперь вот Умукусум прямо напомнили об этом. И слова отца девушки были для матери Герея словно раскаленные угли, брошенные в лицо.
«Ну что ж, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Не он первый, не он последний». Так каждый вечер, ожидая сына, думала она.
Но стоило ее Герею появиться на пороге, как решимость покидала ее. Разве этот юноша с ясной открытой улыбкой, с шершавыми от камня и земли руками похож на убийцу? Разве возможно, чтобы эти его руки, привыкшие строить красивые и удобные жилища, омылись в крови? Нет, не хватило у нее смелости послать сына на убийство… Но темные слухи, порочащие его, ползли по аулу, и в каждом доме Умукусум встречали с презрением. И только один Герей, занятый постройкой дома, погруженный в свою работу, ничего не замечал.
Как-то теплым и светлым вечером, когда весь аул был залит лунным светом и на каждом крыльце или размельчали кукурузу, или ткали ковер, или мяли шкуры, Герей, усталый, но довольный, подходил к своему дому. Наконец-то он закончил работу в ауле Урги. У
