Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый
С первой получки она купила шерстяную кофту матери, а со второй — эту «Зарю», никогда не подводившую ее. Пожалуй, смешно, но ей подумалось, это будет предательством, если она сменит свою «Зарю» на какие-либо другие часы.
Антонина иногда с досадой ловила себя на мысли о привязанности к старым вещам, что не может с легкостью, как иные девчата, распрощаться со старой сумочкой или зонтиком. Девчата упрекали ее в том, что она не модная, не современная, не такая, как все, но это ее и не больно трогало, она особенно и не старалась гнаться за модой, считая это делом бесполезным.
По проходу, почесывая поясницу, в свободной мятой пижаме прошел в туалет тучный, заспанный пассажир из пятого купе, едущий с такой же крупной, могучей, как и сам, супругой в теплый Пишпек. В осанке, в умении гордо и торжественно носить свое большое тело было что-то от долгой военной службы, высокого чина. Антонине нередко доставляло удовольствие угадывать род занятий своих пассажиров. Порой она усложняла свою задачу, пытаясь угадать нечто большее о том или другом своем пассажире. Например, о его вкусах и привычках. Нередко ей это удавалось. «Что же удивительного, — думала она, — все-таки три года на дороге».
Женька все не шла, и это не на шутку тревожило. Антонина закрыла на ключ купе и пустым коридором пошла в девятый вагон, куда вслед за рыжим геологом смоталась Женька.
Девятый вагон был Зины Погожевой, начавшей катать в один год с ней. Зина сидела с книгой в уголке, поджав ноги.
— Женьку не видела? — спросила Антонина.
— Тут она, в седьмом купе. Геолога проводила, теперь с какими-то артистами карагодится.
Из седьмого слышались возбужденные голоса. Антонина постучала «трехгранкой» в дверь купе. Та с грохотом отъехала. В лицо пахнуло сигаретным дымом. Курили все. Женька сидела, по-светски закинув нога на ногу, блаженно прикрыв глаза. Мужчины были навеселе. Сосед справа оглаживал пухлые Женькины коленки.
— Ты не больно старайся, а то до дыр протрешь, — предостерегал приятеля сосед слева — тучный, с мешками под глазами.
— Спасибо. Твой совет учту, — ржал тот.
— Совесть-то есть? — нагнулась Антонина к Женьке.
— Вот и еще одна в нашу компанию.
Кто-то сзади охватил Антонину, пытаясь усадить рядом. Она резко отдернула руку, задев локтем незадачливого ухажера.
— Ого! — восхищенно воскликнул тот.
— Ребята, — словно бы очнулась Женька, — это же Антонина! Тонька, черт, как я тебя люблю, — Женька нетрезво тянулась к ней. — Тонька, иди сюда.
Она пыталась ухватить Антонину за рукав. Вагон качало, и Женька все никак не могла рассчитать своих движений.
— Ну вот, — забасил гладильщик, снимая большую ладонь с Женькиного колена, пытливо, маленькими калеными глазками вглядываясь в Антонину, — а ты, — он осуждающе посмотрел на Женьку, — говорила, некого привести. Ишь какая ягодка!
— Тонька, чертовка, дай поцелую, — не унималась Женька. — Ну выпей с нами. Ребята, слышите. — Женька властно стукнула стаканом по столу. — Налейте немедленно! Садись, Тонечка, подружка моя.
— Пойдем, — сказала как можно тверже Антонина.
— Э, нет, у нас так не принято, — резво вскочил тучный, с мешками под глазами. — Нет уж, голубушка, и не пытайся отнекиваться. Не выйдет! А ну, Илья, наполним бокалы!
Сосед Женьки справа торопливо схватил бутылку вина.
— Ты идешь? — повторила Антонина.
— Нет, мы ее не отпустим, — запротестовал гладильщик, потирая ладони. — Как же мы без нее будем? Зачем же лишать горницу света?
Женька с восхищением слушала пьяную болтовню, переводя свой взгляд с благодушного лица гладильщика на рассерженное лицо Антонины.
— Вставай, слышишь, — нетерпеливо приказала Антонина.
— Не пойду, — заартачилась Женька.
— Пойдешь, — твердо пообещала Антонина, — как милая пойдешь.
— Уж не насильно ли поведешь? — пьяно усмехнулась Женька.
— А хотя бы и так!
— Тоже мне начальник. Кто ты такая, чтобы мне приказывать.
— Последний раз повторяю!
— И чего ты ко мне пристала? Чего? Ну скажи на милость, — взмолилась Женька, но все же встала и нехотя побрела за Антониной.
В тамбуре их вагона маячил с папироской заспанный отставник в помятой пижаме.
— Тяжело? — участливо спросил он, отстраняясь от двери.
«Свидетелей еще не хватало! — подумала с неприязнью Антонина. — Теперь бы Муллоджанову в самый раз объявиться».
— Ложись, — строго приказала она Женьке, доведя до купе, — ложись и спи!
— Тонь, — позвала жалобно Женька, шаря рукой по полке. — Не сердись, слышишь. Тонь, ну чего молчишь?
Антонина ничего не ответила. «Ну, не дрянь ли Женька? И выдаст же им теперь Муллоджанов. По первое число выдаст».
Антонина устало опустилась на скамейку. Не было, как говорится, печали. Теперь расхлебывай. Она привычно взглянула на щит. Там все было в норме. Чтобы лишний раз убедиться в этом, нажала сигнал. Заливистый звонок подтвердил надежность букс. Прислушалась к стуку колес, — кажется, тоже в порядке. Хорошо, хоть состав «не подковала». При срыве стоп-крана, такое случается. Она снова взглянула в окно. Чернота полей и неба усилили подступившую тоску.
III
В пятнадцать часов к воротам училища подали вездеходы. Курсанты третьего и пятого взводов, ежившиеся на холоде — здесь в проулке ветер был особенно резок и колок, — тотчас попрыгали в машины и поехали на стрельбище. Третий и пятый взводы были давними соперниками. И в одном, и в другом водились отличные стрелки. Когда училищу приходилось выставлять команду на окружные соревнования, как правило, комплектовалась она из ребят третьего и пятого взводов, не без основания считавшимися самыми меткими в училище.
Слава третьего держалась на взводном Якушеве и курсанте Родине. Якушев слыл виртуозом в стрельбе из пистолета, хотя лишь в училище впервые взял его в руки. Якушев любил прибедняться. Почти перед каждыми стрельбами говорил, что не в форме, а приехав на стрельбище, каждую пулю вбивал в яблочко.
Вот и сейчас он сидел рядом с Родиным и пел свою старую, набившую оскомину песенку, что сегодня будет наверняка мазать. Родин слушал без интереса.
— Э, да я вижу, ты нынче не в духе! — сказал Якушев и отвернулся с обидой. — Парни, кто богат куревом?
— С чего бы это, взводный? — спросил смуглый Исмаилов.
— Для сугрева, — ответил Якушев, неуклюже возясь в пачке «Шипки», протянутой Исмаиловым.
— Ну если так, — согласился Исмаилов, — я уж думал, что другое. Некоторые от волнения курят. А отрицательные эмоции, сам понимаешь, нашему брату вредны. Первым делом, как говорится, самолеты…
Родин, поеживаясь от резковатого ветра, прорывавшегося под тент вездехода, искоса поглядывал на Якушева. «Мало того что удачлив как черт, он еще и красив. Ему бы в оперетту, любовников играть», — с неприязнью думал Родин, вспоминая похождения Якушева в увольнениях, его знакомства с девчатами на улицах. Ему удавалось подцепить самую красивую девчонку, такую, к которой Родин, испытывая суеверный страх перед красивыми, никогда не отважился бы подойти. А он, Якушев, бесцеремонно брал ее крепко за локоть, нисколько не смущаясь первоначальным сопротивлением, и увлекал за собой, с достоинством вышагивая по улице. «И не боится ведь, — думал всякий раз с восхищением Алексей, — что встретит кого-либо из прежних подруг».
Как и в каждом городе, в Оренбурге было традиционное место вечерних прогулок. Прогуливались по главной улице Советской, на отрезке от Дома офицеров до памятника Чкалову на набережной, — и встретить старых знакомых было немудрено, но, видя, с каким нескрываемым интересом поглядывают встречные девчата на его товарища, Родин понимал, Якушев ничего не теряет. Не одна, так другая! Красивых девчат в городе, на удивление, было много. Вышагивая рядом с Якушевым, Родин под пытливыми женскими взглядами чувствовал себя неловко. Сам себе казался неуклюжим, мешковатым. Форма будто взята с чужого плеча.
Девчата, как правило, гуляли парами, Выбрав приглянувшуюся, Якушев кивал Родину: «Подрулим!» Не дожидаясь ответа, уверенно пристраивался к девчонкам.
«Надеюсь, не помешали», — спрашивал Якушев, радушно улыбаясь новым знакомым.
Сколько помнит Родин, все свои знакомства Якушев начинал именно с этой фразы. И то ли эта фраза, то ли обескураживающая улыбка взводного — действовали, как правило, безотказно. Какое-то время они шествовали подле подружек молча. Как догадывался Родин, это был испытанный, рассчитанный прием, дававший возможность девчатам оценить неназойливость, быть может, даже благородство незнакомцев.
Потом Якушев заводил какой-нибудь необязательный веселый треп, запросто переходил на «ты», а спустя каких-нибудь полчаса многозначительно подмигивал Родину, давая понять, что им необходимо разойтись.
