Георгий Черчесов - Прикосновение
— Клеб! Клеб!
В спешке он промазал. Малыш, испугавшись брызг, поднятых пулями, упал на спину.
Гитлеровец ругнулся и вновь прицелился…
Достать до него было невозможно. Камень и тот не долетел бы. Фашист целился, целился, целился… А Руслан прыгал из стороны в сторону, пытаясь прикрыть малышей… Наконец немец уловил момент и нажал на курок… Автомат выпустил короткую очередь и вдруг осекся. Фашист лихорадочно сорвал опустевший магазин, потянулся к сумке, висевшей у него на боку.
— В лес! В кусты! — закричал Руслан отчаянно, подхватил на руки двух малышей, бросился к спасительной чаще: — Скорее, Сева! Бегите все!
Фашист боялся упустить их, он спешил, и от этого руки его дрожали, никак не мог сладить с автоматом. Руслан оставил в кустах детишек, успел возвратиться и схватить еще двоих, Сева утащил за куст брата… Они нырнули в чащу, а вслед им ударили очереди. Напуганные ребята бежали, смешно и неловко огибая кусты…
Фашист стрелял и стрелял им вслед, и пули срывали листья, сбивали ветки метрах в десяти от них… Задыхаясь от быстрого бега, Руслан торопил детей.
И пошли часы, очень похожие друг на друга. Плача не было слышно. Навалилась тоска: жгучая, заставлявшая сжиматься сердце. Гагаев старался не замечать направленных на него не по-детски серьезных взглядов. Но он не мог не слышать детских вздохов и стонов. И удивлялся, как малыши вдруг разом поняли, что все против них: и этот лес, и небо, и голоса на непонятном языке, которые заполнили лес и заслышав которые они замирали… Впрочем, они замирали всегда, когда до них доносился какой-либо подозрительный шум. Летел самолет — и они старались укрыться как можно скорее. Услышав чужой голос, они спешили спрятаться, ступали осторожно, следя, чтоб под ногами не хрустнула ветка.
Они обходили всех, а враги чувствовали себя уверенно и, казалось, совершенно не опасались нападения. Руслан видел, как совсем рядом с ними прошли два связиста, не глядя по сторонам, громко переговариваясь. Один из них тащил огромный моток провода, а второй шел следом и распрямлял кусты и ветки, укладывая среди них провод. Руслан ясно видел даже капли пота, которые выступили на лбу тащившего моток, но фашист не вытирал лица, смотрел себе под ноги, что-то рассказывая напарнику. Детвора видела танки, которые шли по дороге. Видела колонну грозно урчащих машин и слышала песню, которая доносилась сквозь гул.
Они плутали по лесу, чуть не напоролись на отряд гитлеровцев, расположившийся на опушке леса. В дороге жевали дикие яблоки, щавель, какие-то корешки.
На третий день они наткнулись на дома в глубине леса. Вокруг были огороды. Руслан и дети затаились в чаще зелени и поглядывали на двери и окна, ожидая, когда появятся люди… Никто не показывался, и тогда Руслан решился забраться в огород, чтобы нарвать моркови. Набив карманы, спрятав морковь за пазуху, он пробрался через дыру в заборе назад к малышам и сразу почуял, что произошло что-то чрезвычайное. Так оно и было. Сева раздвинул ветки кустов, и страх охватил Руслана… Во дворе на сваленном дереве сидел толстый пожилой гитлеровец и… ел. Перед ним на развернутой газете лежали хлеб, сало, разрезанное дольками, печенье и шоколад. Ножом он вытаскивал из железной банки тушенку, щедро накладывал на хлеб и неторопливо жевал бутерброд… Находился он в каких-то пятнадцати шагах, а маленький брат Севы, не сводя глаз с сала, прижав руки к животу, будто боясь, что они сами, помимо его воли, схватят еду, приближался к фашисту. Малыш был метрах в семи от гитлеровца, когда ноги сами так и понесли его к соблазнительно разложенной пище…
Дальнейшее произошло молниеносно. Услышав шум шагов, гитлеровец, не оглядываясь, ловко и стремительно завалился за бревно, одновременно руки его, отбросив еду, дернули висевший на шее автомат. Прозвучали выстрелы. Это было сделано, как на ученье. Мальчик уже упал, когда немец из-за бревна посмотрел на того, кто пытался приблизиться к нему. Увидев застывшее на земле тело малыша, немец поднялся во весь рост…
Сева дернулся из рук Руслана, побежал к брату. Приказал ли Гагаев себе броситься вперед? Он не помнил. Он только фиксировал то, что делало его тело. Вот он мчится вдоль кустов, теряя падающую из-под полы рубашки морковь. Вот гитлеровец, приблизившись к малышу, сдергивает с шеи автомат. Вот Руслан рвется к нему, хватает его за плечи и сильно бьет головой о ствол дерева… Бьет раз, другой, третий. Рука фашиста потянулась к заднему карману, из которого выглядывает рукоять нагана… Это бесит горца. Руки будто бы сами по себе обхватывают туловище врага. Руслана самого удивляет, как легко он отрывает врага от земли и кидает на землю, вновь приподнимает и бьет головой о корень дерева и наваливается сверху всей тяжестью тела… Этого уже можно было и не делать, потому что гитлеровец сразу: как-то сник, и, когда Руслан отбросил его от себя, глаза его смотрели в небо не мигая. Они не видели ни горца, ни Севу, который плача стоял над телом брата, ни расхватывавших куски еды малышей… Он не слышал всхлипываний Севы, который непрестанно повторял одно и то же: «Как маме скажу, как?..» — не видел, как Гагаев копал могилу, а вокруг сидели детишки.
Руслан пытался вселить в себя надежду. Но шли дни, а ничего не менялось, они все так же бродили по лесу, но всякий раз, как им казалось, что можно выйти, на пути возникали гитлеровцы. Дети ослабели. Последнюю банку консервов из ранца немца они съели два дня назад.
Вечером Руслан с трудом уложил детей спать. Он понял, что больше не в состоянии выносить кошмары. Голоса измученных детей сводили его с ума. Ему надо было убежать от всего этого, если он не хотел стать сумасшедшим. И выход у него был. Один-единственный. И он должен был им воспользоваться… Немецкий автомат не очень подходил для этого. И Руслан вытащил наган. Он постоял над малышами, он понимал, что совершает предательство по отношению к ним. Но он не в состоянии был больше слышать их стоны, чувствовать их голод и боль… Он видел, что дела с каждым днем ухудшаются. Вражеские самолеты все чаще летали над лесом, а взрывов бомб давно уже не было слышно, а это могло означать только то, что наши все дальше и дальше от границы, и догнать их с малышами на руках невозможно… И он должен был решиться. И сейчас, пока дети еще не проснулись.
Руслан, мягко ступая, отошел в сторону. Вспомнив, что забыл оставить свою шапку, возвратился и положил ее в изголовье Севы. И после этого чуть ли не бегом бросился прочь.
Руслан прислонился к дереву, посмотрел на небо. Оно еще было темным. Наган жег руку. Он оттянул курок. Глубоко вздохнул и поднял руку с наганом к виску… И тут он увидел Севу. Малыш стоял перед ним, запыхавшись от бега. Он смотрел на горца во все глаза. Руслан не хотел, чтобы он видел, что произойдет… Но мальчик не уходил, он стоял перед ним — серьезный, упрямый — и едва слышно попросил:
— Не надо, дядя… — Руслан услышал вздох. — Без вас нам не выжить… Не надо.
Глава четвертая
…Кто-то осторожно открывает ставни. Рука его тянется к изголовью кровати, нащупывает ствол автомата, прохлада которого придает ему уверенность. Он приподнимает голову с пуховой подушки. Бледный свет сумерек смутно вырывает из темноты тонкую шею и до неправдоподобия широкие плечи женщины. Облегченно вздохнув и опустив голову, он утопает в перинах. С нежностью поглядывает на женщину. Она тянется вверх, стараясь достать шпингалет. Теплая волна нежности окатывает его, заставляет вспомнить минувшую ночь, испытанное блаженство. И вновь он ощущает ее руки, слышит прерывистое дыханье и притягивает к себе.
Вот уже почти два года, как только здесь, в этой хате, Руслан чувствует, что живет. Только здесь он верит, что будет жить и дальше. В хате у Зоей тихо, тепло, уютно… Здесь не ощущаешь, что идет война, что она за этими стенами и не убежать от нее…
Но смерть ждет там, где нет Зоей. А в этой комнате не грозит опасность. Здесь можно расслабиться, лежать на широкой перине и лениво поглядывать на окошко, и пальцам твоим совсем не обязательно ощущать мертвую прохладу металла. После войны долго еще нам привыкать к перинам. После войны нам нужно будет не только привыкать, но и отвыкать от многого.
Но главное, что нас будет мучить, — это память. Как забыть все то, что пришлось пережить? За два года, проведенных в партизанском отряде, Руслан видел множество раз смерть. Да, можно привыкнуть и к смерти. Но так только кажется. Позавчера Руслан видел изуродованные тела замученных в гестаповских застенках товарищей по отряду. И вновь, в который раз, вспомнились первые дни войны, гибель Зои, детские тела, перерезанные автоматными очередями. Картины прошлого заставили его вновь содрогнуться.
Руслан часто видел перед собой лица измученных голодом и скитаниями детей — и хлеб ему не лез в горло… Он нередко мысленно разговаривал с Севой. Милый, большой человек. Детский взгляд — тот, что спас его, — часто преследовал Руслана. Руслан думал о той минуте, когда без всякого сожаления мог уйти из этого мира. «Тогда я мог, — уточняет он сам для себя. — Мог… Но теперь мне гораздо труднее лишить себя жизни. Будучи в этой мазанке, я тебе благодарен. Подумать только: не догони тогда ты меня, не посмотри этими взрослыми глазами, я бы не встретил Зосю, не испытал бы минуты счастья с нею в этой хате на окраине леса. Нет, Сева, я за все благодарен тебе.
