Валерий Брумель - Не измени себе
Прочитав все это, я с радостью подумал:
«Легко отделался!»
Ко мне в палату сразу потянулась целая череда знакомых и полузнакомых людей: товарищи по сборной, Скачков, Кислов, вновь появился Звягин, газетчики, просто болельщики, фотокорреспонденты. Все почему-то приносили конфеты и говорили одно в то же:
— Молодчина! Ты еще всем покажешь!
Не успел уйти один, как появлялся другой. Иногда сразу приходили несколько человек. И так на протяжении нескольких недель. Все это было очень приятно, но я страшно уставал от этих визитов.
За это время я получил около тысячи писем. Со всех концов Союза люди желали мне быстрого выздоровления, выражали надежду, что я опять вернусь в прыжковый сектор и установлю еще не один мировой рекорд. Разумеется, все письма я прочитать не мог. Просто не успевал.
Постепенно от всего этого я стал уставать. От этих бесконечных посещений, от бесполезных и равнодушных слов, а главное — от однообразия больницы. Силы моей жены — три месяца она без передышки хлопотала, ухаживала за мной — были тоже на исходе. Я это почувствовал и решил дать ей разрядку.
Я предложил Людмиле сходить в кино.
Она изумилась:
— Как? Это же невозможно!
Я пояснил:
— Чудачка! Все просто: ты подгонишь к окну такси, мы просто на время отлучимся.
Долго жена не колебалась.
Через час мы уже сидели в кинотеатре, смотрели Королеву Шантеклера. У меня было такое чувство, будто я заново родился на свет. Оказалось, что сидеть вот так просто среди людей — это счастье. Я даже забыл о больной ноге. И напрасно — выходя из кинотеатра, я споткнулся и полетел с лестницы. Людмила пронзительно закричала.
Вечером, после того как мне сделали рентгеновский снимок, ко мне прибежал взбешенный Кучник:
— Сопляк! Мальчишка! Все пошло насмарку. Кость срасталась, а ты сломал! Сам сломал! Теперь все, учти — я за тебя не в ответе! Больше я тобой не занимаюсь! — И выскочил из палаты.
Казнить себя, мучить было бессмысленно. Упал я не нарочно. В кино, конечно, мне ходить было еще рановато.
На другой день меня неожиданно перевели в гнойное отделение, Я попросил сестру позвать Кучника. Когда он пришел, я сразу спросил:
— Почему я в гнойном? У меня что — остеомиелит?
— Да! — вызывающе ответил врач. — Не надо было всю нашу работу ломать!
— Погодите, Я виноват, согласен. Но ведь остеомиелит у меня не вчера начался?
— Конечно, не вчера! — подтвердил Кучник.
— Что ж получается? Все это время вы меня обманывали?
Врач усмехнулся:
— Не обманывали, а не хотели понапрасну расстраивать.
— Как? — вскричал я. — Зачем же вы тогда сказали журналистам, что у меня все нормально? Зачем, если все четыре месяца у меня гнила кость?
Кучник спокойно ответил:
— При повторном переломе это уже не существенно.
Я резко сказал:
— Все! Переведите меня в другой институт, у вас я лечиться не буду!
Хирург криво усмехнулся:
— Пожалуйста, переведем. Только ты напрасно думаешь, что с остеомиелитом где-то справляются лучше вашего! Вдобавок у тебя остеомиелит стопроцентный. Понял?
Меня обдало холодом. Он добавил:
— И запомни: год, два, три — для тебя теперь не принципиально. Важно, чтобы твоя нога вообще когда-нибудь срослась! Вот что главное!
Кучник был разозлен, я задел «честь его мундира», посему он сказал всю правду.
Через три дня меня перевели в другой институт, поместили в отделение спортивной травмы. Жена стала жить теперь дома, однако два раза в день она меня навещала, приносила всякую снедь: куриные бульоны, творог, свежие фрукты и овощи.
Ко мне сразу пришли три профессора — директор института Зайцев, старейший хирург Колман и заведующая отделением Грекова. Зайцев сам осмотрел меня, весело сказал:
— Рад познакомиться с великим спортсменом. Коль волею судеб вы попали к нам, значит, все будет нормально!
Все трое единогласно решили, что на ногу необходимо наложить аппарат Шамшурина. С их слов я понял, что это самое лучшее, что есть в институте, и вновь приободрился.
Через мою кость Шамшурин пропустил четыре стальные спицы и скрепил их полукольцами. Гипс он не снял и в том месте, где стоял аппарат, наложил лангету. Это странное, непривычное сооружение из гипса, дощечек и металла я, передвигаясь на костылях, таскал за собой. Один раз меня уже обманули, да и от природы я не очень доверчив; об этом аппарате я на всякий случай навел кое-какие справки. Больше всего знали сами больные. Особенно те, которые лежали в этом институте уже не один год, К ним-то я и обратился.
Выяснилось: конструкцию, которую я носил на ноге, Шамшурин якобы «увел» у какого-то неизвестного периферийного врача из Сибири. Притом, не разобравшись, спер самый неудачный вариант. На этом он защитил докторскую диссертацию.
Правда это или сплетни — меня особо не волновало. Я беспокоился за результат. Пока аппарат особого улучшения мне не приносил.
Протаскав его месяц, я поднялся к Шамшурину на третий этаж.
— Вадим Герасимович… Как-то странно все получается. Уже месяц, как вы поставили мне аппарат в никакого интереса ко мне не проявляете. Что там, как?
Шамшурин был молодым, цветущим мужчиной, с широкой обаятельной улыбкой. Он спокойно заверил меня:
— Все в порядке. Идет процесс сращения, нужно только ждать.
— А если не идет? Ведь надо все-таки взглянуть на дело своих рук. Или вам не интересно?
— Чудак! — улыбнулся Шамшурин. — Ну почему же не интересно? Даже очень интересно. Но, понимаешь, ты лежишь в отделении спортивной травмы, а у меня ортопедическое. Там свой заведующий. Как-то неудобно…
Я воскликнул:
— Как? Аппарат ставить было удобно, а как там дальше — нет? Непонятно!
— Ладно, ладно, — успокоил меня Шамшурин. — Не нервничай… Этот вопрос я согласую. Обещаю тебе.
На другой день он явился ко мне в палату, взглянул на «дело своих рук» и сразу нахмурился — оказалось, что не так составлены отломки.
Меня вновь повезли в операционную, что-то перекрутили, переделали, после чего Шамшурин сказал:
— Вот теперь все в полном порядке!
С этого момента я вообще перестал верить врачам. Шамшурин опять исчез, а на ноге продолжали зиять четыре свища.
Вдобавок жена объявила:
— Все! Больше я так не могу!
Откровенно говоря, я давно ждал этого.
— Как? — напряженно поинтересовался я.
Людмила усталым жестом убрала волосы со лба:
— Вот так, Митя. Из больницы в магазин, из магазина на кухню, с кухни опять в больницу.
Стараясь быть спокойным, я спросил:
— Что ты хочешь?
Она отошла к окну, встала ко мне спиной:
— Опять работать.
— Зачем? У нас есть деньги.
Жена резко обернулась:
— Да не из-за денег я. Имею я, в конце концов, право на другую жизнь, кроме твоей больницы?
Я тихо согласился:
— Имеешь.
Жена вдруг заплакала. Сквозь слезы она быстро проговорила:
— Я на полставки. Я буду почти свободна. Я буду ходить к тебе через день. Я договорилась: здесь холодильник, я буду готовить на два дня и оставлять. И все будет хорошо. Я с нянечкой договорилась…
— Конечно, — отозвался я, все будет хорошо.
Людмила недоверчиво вгляделась в меня:
— Ты на меня не обижаешься?
Я заставил себя улыбнуться:
— С чего бы? Ты действительно устала.
Вытирая слезы, жена облегченно кивнула.
Лавина посетителей резко спала. Многие, точно их ветром сдуло, вообще исчезли. Самым верным оставался Кислов. Как и раньше, он приходил раз в неделю, рассказывал о новостях в сборной, делился своими сомнениями, успехами, неудачами, спрашивал совета. Кислов меня никогда не раздражал, в отличие от некоторых он не лицемерил, не говорил, что снова будет все прекрасно. Он помогал мне тем, что просто общался со мной: естественно, как будто ничего не случилось. Именно в этом я больше всего и нуждался.
Скачков, особенно в первый месяц, являлся чуть ли не каждый день. Он все время уверял, что мы еще всем покажем, «почем фунт лиха».
Я улыбался, но не верил ему. И все же надежда во мне жила. Тайная в стыдливая. Надежда, что мой кошмар вдруг, как плохой сон, в один прекрасный день оборвется. Ведь все же когда-то кончается…
Продолжая, точно гирю, таскать на поврежденной ноге аппарат Шамшурина, я однажды на одном из больных увидел совершенно иную конструкцию. Спицы в ней были пропущены через кость крест-накрест, а не параллельно, как у меня, они были скреплены не дугами, а кольцами и стержнями, но самое главное, что поразило меня, больной наступал в этом аппарате на ногу. Он мне сказал, что пошел больной ногой на третий день после операции. От него я узнал, что в порядке эксперимента ему поставили аппарат того самого периферийного врача из Сибири, у которого украл первый вариант Шамшурин. Я никак не мог поверить: как можно так быстро после операции наступать на больную ногу. И зачем? Однако, услышав от больного, что кость у него сращивается плохо, я успокоился и вскоре забыл о нем.
