Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов
— Что так рано? — спросила Ануш, вставая.
— Не спится. Да и некогда было спать. Ведоту подарки готовила, — Тачана с трудом высвободила руки из лямок котомки, грохнула ее на пол так, что сотряслась изба.
— Что же это ты, кирпичей, что ли, наложила? — удивилась Ануш.
— Дотащу как-нибудь. Больно уж охота мужика своего попотчевать. Всякой всячины наготовила: яички, мясо, масло, подкогыльо. Больно уж он любит подкогыльо… Еще пятерым курицам башки отрубила! — Тачана затряслась от смеха. — Пусть ест Ведотушка, ведь там, поди, не больно часто курятинку-то видят.
Тачана оглядела разбросанные по всей комнате вещи, неубранную стряпню на столе.
— Вы-то хоть собрались, нет?
— Да собрались, как не собрались, — перехватив ее взгляд, сказала Ануш. — Только не входит все. Наших-то ведь на фронте двое… Скотину вот к Дарье угоним — и все. Да не мешало бы заколотить окна. Кто его знает, сколько проездим!
— А у меня собака беспризорная остается, — вспомнила Тачана. — Может, возьмем с собой, а?
— Не дури-ка! — отмахнулась Ануш. — Иди лучше, если нечего делать, заколачивай окна. Доски на завалинке лежат.
Без лишних слов Тачана вышла во двор, голыми руками выдернула из старых досок ржавые гвозди, выправила на камне и быстро заколотила окна. В избе сразу стало пугающе темно, пусто и неприютно.
Ануш с Мариной тем временем угнали к соседке скотину, вернулись в дом, все трое молча посидели на дорогу.
— Теперь вы идите к правлению, а я пойду запрягать лошадь, — сказала Тачана, поднимая свой двухпудовый мешок.
Притворив калитку, Ануш и Марина направились вдоль деревни. Мать все время оглядывалась на дом, и глаза ее меркли в безысходной тоске. Марине тоже было тяжело, но больше от того, что видит такую подавленную, сникшую от горьких дум мать.
Да еще эта погода! Сеет и сеет холодная мокрядь. Тускло взблескивают на дороге мутные лужи, промозглый ветер срывает с тополей еще зеленые листья.
Вчера было колхозное собрание. Стоял всего один вопрос: кого послать с подарками на фронт? Среди хозяйств республики их колхоз собрал подарков больше всех. Поэтому и поручили сопровождать подарки представителям этого колхоза. А вот уж кого поспать, на собрании долго спорили. Всем было ясно, что женщину с ребятишками на руках на такое дело не пошлешь. Какую-либо тихоню тоже нельзя. Это ведь не сернурская ярмарка, а фронт. Надо послать расторопных, толковых людей. Чтобы нигде, ни в какой обстановке не терялись. Одним словом, чтобы были пробивные, настырные люди.
У Ефима Лукича, конечно, были на примете такие. Ну, например, Тачана. По всем статьям баба подходит. Муж на фронте, детей нет, не отличается особой стеснительностью, постоит за колхоз, где надо, да и физической силы ей не занимать. Это тоже немаловажно. Но… Но в колхозе она одна из лучших трактористок и вообще незаменимый человек: не будет ее в хозяйской повседневности, и кто знает, как пойдут дела в колхозе.
Но Тачана сама встала и твердо сказала, точно отрубила:
— Я поеду с подарками. Не отпустите — все равно уеду! Никто против Тачаны не возражал, и Ефиму Лукичу ничего не оставалось другого, как согласиться.
Но еще надо было двоих. Из рядов неожиданно поднялась Марина.
— Я тоже поеду! Куда Тачана, туда и я! Мы еще раньше договорились с ней уехать на фронт. Уже заявления написали, да вот…
Против Марины тоже никто не возражал: толковая девка, в деревне все ее уважают, можно доверить.
— Если так, то отправляйте и меня! — вдруг подала голос сидевшая рядом с Мариной мать. — Что я, одна останусь, что ли? Муж на фронте, сын на фронте. Туда же и дочь. Одну ее я не отпущу. Посылайте и меня!
В правлении стало так тихо, что сидящие слышали дыхание друг друга. Председатель поскреб свою редкую бороденку. Молчал, хитровато поглядывая на колхозниц: пусть выскажутся.
Но женщины не успели высказаться: Марина круто повернулась к матери, обвила ее шею руками, осыпала поцелуями.
— Я знала, я знала, мама, что ты так поступишь, не удержишь, не подведешь меня!
Тут все женщины враз загалдели, повскакали с мест, каждая просится отправить и ее.
— Ша! — хлопнул мокрым картузом по колену дед Никифор. — Да что это получается? Все бабы — на войну, а я, старый солдат, дома сидеть буду? Где справедливость? Где справедливость, я вас спрашиваю? Тебя спрашиваю, председатель!
Самое время было сказать свое слово председателю, и он поднялся.
— Где справедливость, говоришь? Вот она и есть, эта справедливость! — он широким жестом обвел комнату. — Все вы, дорогие мои, справедливость, раз проситесь на это трудное и ответственное дело. А пользы ради, ради нашего общего дела, надо послать их троих. Они справятся, не подведут нас, к тому же их будет сопровождать представитель военкомата.
На этом и порешили, на этом и разошлись вчера по домам.
А сегодня утром опять все собрались у правления. И ребятишки тут же толкутся, топчут грязь, протирают сонные глаза. Некоторые женщины пришли сюда прямо с ночной смены, уставшие, но пришли. У всех в руках свертки, мешочки, кульки: авось да колхозные посланцы встретят на фронте их мужей и сыновей. А основные подарки, подарки многих колхозов, давно уже отправлены в Йошкар-Олу, уже в вагоне и только ждут своих экспедиторов.
В самом деле, немалые подарки заготовили колхозницы. Не жалели себя, работали до седьмого пота. За длинный рабочий день выдавали по три-четыре нормы, поставили два плана по сдаче хлеба государству. Ни одного зернышка не оставили в поле, все смолотили или собрали в скирды. Старались так, будто каждое зерно пулей било по врагу. Кроме того, заготовили солдатам теплые вещи, да и мелочи не забыли, которые так необходимы мужчинам. Дружно, щедро подписались и на государственный заем. Знали, их деньги пойдут на постройку танков и самолетов. Не жалели кровно заработанных денег. Один Ефим Лукич выложил для фронта двадцать пять тысяч рублей! Целое состояние! Никто и не предполагал, что у председателя водятся такие деньжонки…
Но вот и он подошел к собравшимся. В высоких сапогах, в черном кафтане — мыжере, в шапке-ушанке, Ефим Лукич выглядел бодрым и энергичным.
— До города
