Евгений Дубровин - Курортное приключение
– Не знаю, брат Жора. Откуда мне знать?
– Я же не смогу так дальше жить, старик… Я выжил потому, что была она… Пусть она существовала в моей только памяти, но все-таки существовала… Поэтому я не умер… А сейчас как я могу жить, старик, если она ходит по земле, любит другого, ласкает детей…
– Это не она.
Жора покачал головой.
– Она, старик. Поверь мне. Уж я-то знаю.
– Тебе показалось. Был такой момент. У людей бывают странные моменты. Уедешь и все забудешь.
– Нет, старик, я не смогу жить… Без нее не смогу…
– Сможешь. Все так говорят, а все-таки живут.
– Я не смогу…
– Выпей – легче станет.
– Не… ну ее… Еще натворю что…
Жора встал.
– Мне пора, старик. Свидание. Будем ходить взад-вперед по освещенной аллее на шаг друг от друга и говорить о ее муже. Какой он хороший, сильный, благородный, неподкупный, как все его во Владивостоке любят. И так далее. Вот до чего я докатился, старик…
Жора кивнул.
– Бывай здоров, старик. Я рад, что хоть у тебя все хорошо.
– Бывай, – сказал Холин.
Николай Егорович спрятал бутылку и судака в шкаф, вымыл руки, постоял на балконе. Из-за тумана ничего не было видно: ни гор, ни моря, ни неба… Запутались в тумане, как мухи в паутине, и умерли все звуки. Санаторий, парк, море, небо притаились, словно ожидали чего-то необычного, страшного, такого, какого еще никогда не было.
Холин оделся и вышел на улицу. И тут же кто-то тронул его сзади за плечо. Это была Мальвина.
– Николай Егорович… Я не могу больше… Что мне делать? Скажите, что мне делать?
– Что делать? Страдать. А когда страдание пройдет, искать новое страдание. Это и называется жизнью.
Холин и сам удивился, как у него это здорово получилось.
– Променять меня на какую-то пигалицу! – тихо, но с силой сказала Мария Викторовна. – Да что, он меня за шлюху, что ли, считает! Шлюха я ему, что ли? Слазил в кусты – и под зад коленкой! «Пошла вон!»
Главрежу, видно, было легче, когда она себя обзывала шлюхой.
– Успокойтесь, все забудется… Особенно быстро забываются курортные приключения…
Мальвина заплакала, вся сотрясаясь. Холин погладил ее по волосам.
– Ничего… вы потерпите… Все образуется…
Николай Егорович никак не мог избавиться от чувства нежности и благодарности за то, что она сделала для него во сне…
Главреж ушла. Холин постоял немного, думая, что делать дальше, но ничего не придумал и пошел по тропинке в горы. Это была та самая тропинка, которая вела к церкви и ресторану.
«Там хоть люди», – подумал Холин.
Асфальт, мокрый от тумана, тускло поблескивал в свете фонарей. Звук от шагов Холина одиноко возникал в тумане, бился в белую плотную мглу и шлепался назад на асфальт, словно кусок серой мокрой ваты.
Потом фонари исчезли, и тропинка нырнула в рыхлый белый мрак. Видно было только под ногами, да иногда перед лицом возникала ветка, похожая на скрюченную руку, протянутую за подаянием, или сосновая лапа, вся в ниточках мелкого жемчуга.
Давно забытое чувство страха перед неожиданным овладело Холиным. Он напряженно вглядывался вперед, ожидая вот-вот увидеть что-то жуткое, угрожающее его жизни. В четвертом классе вот так же, бредя по лесной балке ранней весной в школу, которая отстояла за шесть километров от дома, он вглядывался в туман, населяя его всякими жуткими существами. И вдруг его мысли материализовались в огромного волка. Волк сидел на задних лапах, оскалив окровавленную пасть, а передние лапы держал на туше овцы…
Вот и третий поворот… Тот же валун, его мокрый бок вылез на дорожку и чернеет, лоснится, как бок какого-то морского животного… Здесь недавно они грелись на солнце вместе с тремя синхронными бабочками. Холин погладил бок валуна…
А вдруг она придет? Николай Егорович прислушался. Ему послышались торопливые легкие шаги. Шаги ближе, ближе, вот они замерли… Может быть, она ищет этот валун…
– Тоня! – негромко позвал Холин.
«Я» – шлепок мокрой ваты упал почти у самых его, ног.
– Тоня…
«О… я»… – вата опять упала совсем близко.
Нет, это не она. Она не может прийти. Она сейчас с женихом… Ей не до него… Наверно, это падает туман с сосновых лап, или пробежал ежик, или прокрался кабан.
Холин засунул озябшие руки в карманы куртки и медленно побрел по тропинке вверх.
…Ресторан «Шалаш» вынырнул из тумана неожиданно, как поезд. Весь освещенный светом, обмытый осевшей на черные бревна влагой, пропахший вкусными запахами он после тихого леса, спящих гор, душного безмолвия показался Холину сооружением иной цивилизации. Из окон ресторана сочились неяркий свет и тихая музыка. Было безлюдно. На освещенной заасфальтированной площадке перед зданием стояло пустое такси.
Холин вытер ноги о проволочный коврик и вошел.
В безлюдном танцзале гремела музыка неутомимого автомата, в другом зале было всего четыре человека: прижавшаяся друг к другу парочка спиной к Холину; в одном углу – одинокая фигура толстяка, который танцевал в тот раз с Тоней, застывшая перед бутылкой коньяка и горой чебуреков; в другом углу – поджарый человек в форменной фуражке с сигаретой в одной руке и фужером минеральной воды в другой, по всей видимости таксист.
Толстяк и таксист уставились на Холина. Николай Егорович подошел к буфету. Знакомая буфетчица мыла посуду.
– А… вон я кого вижу… Добрый человек. Почему не заходите? А я вашу шоколадку честно раздала. И за здоровье ваше выпила. Как здоровьице-то?
– Неплохое, – сказал Холин. – Сто пятьдесят коньяку и стакан шампанского.
– Бомбочку?
– Да, взорвем бомбочку.
Автомат зашипел, отключился, и слова Холина неожиданно громко прозвучали в обоих залах. Парочка обернулась. Это была девушка-змейка и лохматик без ягодиц Девушка сразу узнала его, лицо ее вспыхнуло радостной улыбкой, она подбежала к Холину:
– Скворушка-Егорушка! Нашелся наконец! Я знала, что вас встречу. Мы так и не дотанцевали пятачок! Помните? Меня Светкой зовут. Не забыли?
«Вот и хорошо, – подумал Холин. – Очень хорошо. То, что надо…»
Парень без ягодиц следил за ними встревоженными глазами, стараясь, впрочем, придать им безразличное выражение.
– Есть пятачок?
– Посмотрим… Светка…
Холин опять, как тогда, вынул из кармана горсть мелочи.
– Целых четыре.
– Отлично! Танцуем четыре танца! Снимайте куртку!
– Дайте только я выпью.
– Я тоже хочу! Тем более есть повод!
– Какой?
– Я уезжаю домой.
– Когда?
– Сейчас. Через десять минут. Видели такси? Это наше. Мы остановились по пути в аэропорт.
– А где вы живете.
– В Кишиневе. Не бывали?
– Нет.
– Чудесный город.
– Что вы будете пить?
– То, что и вы.
– Это сильная доза.
– Наплевать.
– Вы отчаянная.
– Всегда была такая.
– Ну, за вас. Счастливого пути. Ветер под крылья.
– Ветер под крылья!
Они выпили. Лохматик привстал и теперь уже открыто враждебно смотрел на них.
«Быть драке», – почему-то весело подумал Холин.
Она побежала к автомату, бросила монетку, нажала кнопку.
– Ну, Скворушка, давай вжарим!
Он оглядел ее. Какая она ладная, гибкая в своем черном свитере, прямо акробатка. В танце Холин прижал девушку-змейку к себе. В плечо ему уперлись маленькие тугие груди. Он никогда еще не встречал таких соблазнительных грудей.
– У вас красивая грудь, – сказал Холин.
– Все так считают.
– И вы?
– И я. Я просто в восторге от своих грудей. Дядечка, сколько вам лет?
– Двадцать.
– Сорок.
– Двадцать пять.
– Тридцать пять.
– Сторгуемся на этом. Но с вами я чувствую себя двадцатилетним. Если бы не ваш друг…
– То тогда бы что?
– Я бы в вас влюбился.
– А так вы его боитесь?
– Мне его жалко.
– А мы пошлем его к черту. Любовь не знает жалости.
– Это верно…
– Видите, какая я умная. А вы не хотите влюбляться.
– Я уже влюбился, Светка… Света… Светочка…
Краем глаза Холин заметил, что обстановка в ресторане изменилась. Толстяк раскачивался рядом с ними, колыша животом и растопырив руки, шевеля пальцами в такт мелодии, словно танцевал лезгинку. А Лохматик привалился к косяку двери и мрачно курил.
– Ас-са! – сказал Толстяк. – Дай мне девчонку, геноцвале!
– На чужой каравай рот не разевай, – сказал Холин. Ответ показался ему остроумным.
– Он и для тебя чужой, – парировал одинокий танцор.
Но тут вдруг Лохматик решительно выплюнул сигарету, затоптал ее ногой и направился к танцующим. Он схватил Змейку за руку и рванул к себе.
– Хватит!
Света посмотрела на Холина:
– Только одну минуту. Можно? Я объясню ему, что к чему.
– Насчет жалости?
– Ага. И прочего.
– Ну, валяйте. Я подожду.
Толстяк опустил руки, которые его делали похожим на большую жирную чайку, зависшую над морем, и подошел к Холину.
– А ты жох, – сказал он.
– Вы хотите сказать – жок? Молдавский танец?
