Эрнст Бутин - Суета сует
Боль в плече обожгла мужика. Он сморщился, скрежетнул зубами.
— Тише ты! — крикнул зло.
Жена отдернула руку и беззвучно, не вытирая слез, заплакала.
Егор тяжело поднялся на колени и вдруг почувствовал страшную усталость. Усмехнулся:
— Во дела! По нужде пошел и чуть смерть не принял…
Марья обхватила мужа за пояс, помогла встать. Подкапнула Егора к избе и запричитала, завсхлипывала. Митрий Митрич, опасливо поглядывая на волчьи трупы, Подхватил свояка с другой стороны.
Проходя мимо волка, который первым бросился на него, Егор с ненавистью пнул зверя в морду:
— У-у, падаль!
Волк дернулся, поднял с усилием голову.
— Живой?! — удивился Егор.
Митрий Митрич отскочил, приложил ружье к плечу, и не успел Егор сообразить, как грохнул выстрел.
— Чего ты? — изумился Егор.
— Волк ведь. Живой… — шурин уставился на него круглыми глазами.
Егор с недоумением смотрел на Митрия Митрича и вдруг засмеялся. Сначала тихо, потом все громче и громче и наконец расхохотался. Он согнулся, дергался, схватившись за живот, корчился, кривился от боли, но сдержать ослабляющий, изнуряющий смех не мог. Марья тоже робко, сквозь слезы, улыбнулась. Митрий Митрич обиделся:
— Чего ржешь? А если б он встал и кинулся?
Егор, постанывая от смеха, от рези в боку и плече, вытер ладонью глаза. Обнял шурина, повис на нем.
— Не сердись. Я не со зла, — и заковылял к крыльцу.
В комнате он сбросил у порога полушубок. Марья увидела его тело и то, что осталось от рубашки, прижала кулак ко рту, ойкнула и стала медленно сползать вниз по стене. Егор подхватил ее:
— Ну будет, будет… Не реви. Порвали маленько, так ведь на то они и звери. Такой у них закон жизни… Найди-ка лучше, чем перевязать.
Марья бесшумно заметалась по избе, а Егор тяжело подошел к столу, опустился, охнув, на лавку.
— Садись, Митрий Митрич. Отпразднуем, как говорится, победу Самсона надо львами рыкающими… — Засмеялся, но, неловко повернувшись, сморщился, застонал.
Митрий Митрич робко присел рядом, натянуто улыбнулся. Он исподтишка разглядывал Егора, его горбоносое, слегка побитое оспой лицо. Покачал удивленно головой:
— Однако ловко ты их, Егор, обработал. Четырех таких матерых зверюг — голыми по сути руками… Н-да-а. А ведь поглядишь на тебя и не скажешь. Я по сравнению с тобой намного крепче, здоровей, а не смог бы, пожалуй. Хотя кто знает… Пришлось бы за жизнь драться, я, глядишь, родному брату, может, глотку перегрыз бы…
Егор вежливо улыбался, но улыбка получалась кислой. Митрия Митрича он не слушал. У плеча колдовала Марья — плаксиво скривившись, промывала самогонкой раны, и Егор, окаменев лицом, сводил грозно к переносице брови, стискивал зубы, отчего на скулах вздувались желваки, и иногда, дернув головой, обжигал жену взглядом: полегче, мол. Та испуганно заглядывала ему в лицо, покрытое капельками пота, точно росой:
— Больно, Егорушка?
— Ничего, валяй, фершал… Терпимо.
Марья перевязала его, села неуверенно на лавку и, сцепив на коленях руки, уставилась умоляюще на мужа.
— В больницу надо бы…
Егор пренебрежительно отмахнулся.
— Надо, — принялась торопливо убеждать жена. — Кровяная жила не тронута, слава те господи, но порезали они тебя страсть как. Рука сохнуть будет, сухорукой станешь. — Она всхлипнула. — Скажи хоть ты ему, Митрий!
Митрий Митрич откинулся к стене, поглядел оценивающе на Егора, пожевал губами. Подтвердил солидно:
— Врачу надо показаться непременно. Может быть заражение крови. Столбняк. Не исключено бешенство.
Егор с сомнением посмотрел на него, хмыкнул, хотя уже понял, что ехать придется. Бок пылал, и рука ныла, а иногда вздрагивала, словно озорник какой дергал за жилку, и тогда заходилось сердце, боль горячей волной била в голову, и все вокруг: Марья, стол, выцветшие плакаты на стене, щекастое красное лицо шурина — расплывалось, исчезало, покачиваясь, в алом, с желтыми кругами тумане.
— Так ехать, говоришь?
— Полагаю, безусловно. Собирайтесь, я одним моментом запрягу.
Марья засуетилась, помогла одеться хакающему, фыркающему от боли мужу, укуталась наспех сама и бережно вывела Егора на крыльцо.
На улице уже светало. Бледная прозрачная луна запуталась в вершинах сосен. Белесая дымка затянула двор, затушевала сарай — только волки резко, кричаще чернели уродливыми комками на утоптанном снегу.
Митрий Митрич стоял у крыльца и, подергивая вожжами, грозно покрикивал на лошадь. Дурачок испуганно взматывал головой, перебирал ногами. Дергая замшевой ноздрей с редкими, выбеленными морозом волосами, косился выпученным глазом на мертвых зверей-врагов, и по телу мерина волной пробегала крупная дрожь.
Егор осторожно спустился с крыльца, запахнулся в тулуп и рухнул в розвальни, скосоротившись от боли.
— Чего моего-то запряг? — устраиваясь поудобней, спросил он. — Сколь Дурачок-то протрюкает…
Митрий Митрич передал Марье вожжи, потер ухо и, пританцовывая от холода, удивленно посмотрел на Егора:
— Здрасьте, я ж за жеребца головой отвечаю.
— А ты разве не поедешь с нами? — Егор заморгал пораженно.
— Зачем? — Митрий Митрич поднял непонимающе плечи и замер в такой позе. — С тобой Марья едет. А там тебя доктора, сестрички встретят. Без меня управитесь. Чего ж и выходные терять буду? Ехал в такую даль, отдых предвкушал, так сказать, — и вот тебе раз. Не резон.
Марья поджала губы, зыркнула на брата из-под нависшего над глазами платка и, неуклюжая от множества одежек, взгромоздилась в сани.
Егор подумал, согласился неохотно:
— И то верно. Разве затем ты ехал, чтоб со мной вошкаться. Отдыхай… Ну, трогай, Маня.
Марья чмокнула, с силой шлепнула вожжами по широкому лоснящемуся крупу мерина. Тот дернулся, вскинул голову, отвернувшись наконец-то от волков, и резво затрусил со двора.
Митрий Митрич вдруг хлопнул себя по лбу, побежал, спотыкаясь, за розвальнями.
— Слышь, Егор! — он замахал рукой. — С волками-то что делать?
Егор повернулся к нему, отогнул воротник тулупа. Крикнул:
— Тебе дарю, на память! — Он, закашлявшись, рассмеялся.
— Чего? — Митрий Митрич подался вперед, приложил к уху ладонь.
— Чего хочешь, то и делай, говорю, — уже издалека долетел голос Егора.
Митрий Митрич крякнул, выпрямился, развернул плечи.
— На память, говоришь, дарю? Что ж… Вот уж нежданно-негаданно привалило.
Он долго, пока видна была все уменьшающаяся и уменьшающаяся, затем слившаяся с синей полоской дальнего леса фигурка лошади, смотрел вслед сестре и ее мужу. Потом, повеселев, пошел, не спеша, по-хозяйски, во двор. Теперь уж без боязни приблизился к крайнему волку, пнул его в оскаленную пасть. Поплевал на ладони, схватил зверя за хвост и поволок его одеревеневшее от мороза, худющее тело к сараю. Потом подтащил и остальных. Аккуратно, один к одному, сложил их в сани, укутал старательно рогожей и стал запрягать жеребца.
Егор с Марьей долго ехали молча, Егор постанывал, когда сани мягко ныряли под горку, вытирал со лба липкий, едкий пот.
— Егорушка, — Марья опасливо посмотрела через плечо. — А ведь Митька-то волков, поди, сдаст.
Егор нахмурился, соображая, посмотрел недоверчиво в глаза жене.
— Не посмеет, — сказал он с надеждой и отвел взгляд.
— Митька? — удивилась Марья. — Кабы ты еще не отсулил ему их…
Егор помолчал, посопел.
— А и шут с ним. Пущай подавится.
— Оно так, — Марья вздохнула. — Обидно только. Ты пострадал, а он деньги получит… Большие деньги.
— Знамо, получит, — неохотно согласился Егор. Усмехнулся: — Может, и нам отколется… — И, разозлившись, заорал: — Да погоняй ты этого ирода! Чего он у тебя еле-еле ползет?!
Марья яростно закрутила над головой вожжами, вытянула ими мерина. Дурачок обиженно мотнул головой и сделал вид, что побежал быстрее.
Друза горного хрусталя
Совещанье подходило к концу. Представитель треста спил очки, протер их и, близоруко щурясь, оглядел присутствующих.
— Ну что ж, — сказал он. — Ваш проект я считаю удачным, доводы разумными, о чем и доложу руководству и чем могу, — он устало улыбнулся, — постараюсь помочь.
Целую неделю рудник лихорадило. Целую неделю этот тучный, тяжело дышащий педант, который приехал на месте ознакомиться с проектом новой шахты, рылся в документах, проверял сметы, недоверчиво хмыкал, слушая объяснения, подозрительно косился на плановиков. Он все ждал какого-нибудь подвоха, искал неточность в расчетах, ошибку или недосмотр и нагнал на всех страху. Особенно досталось главному геологу. Участок, на котором предполагалось проходить ствол шахты, был малоизученный и сложный. Разведочные скважины не внесли ясности. Что ствол нужно проходить именно там, где наметили, для главного геолога было бесспорно, но в этой бесспорности необходимо было убедить и трест. И Василий Ефимович, главный геолог, терпеливо разъяснял «человеку сверху» особенности залегания даек и красичных жил, раскладывал перед ним огромные листы разрезов и планов, разворачивал длинные ленты документации скважин. В душе он боялся этого дотошного толстяка и нервничал от того, что тот бесстрастно посасывая леденец, терпеливо рассматривал все, что ему подсовывали, делал какие-то пометки в блокноте и молчал. Василий Ефимович иронически улыбался, пренебрежительно щурился и ждал вопросов.
