Журнал «Юность» - zhurnal_Yunost_Zhurnal_Yunost_1973-1

*

Звезда упала в синие снега,Но наверху ещё осталось много.Черны леса. Молчат в снегах стога.Чернеет одинокая дорога.Звезда упала…Где-то городаСвоих огней сиянием покрыты.И только в поле видно, как звездаСкатилась одинокая с орбиты…

НИКОЛАЙ ДМИТРИЕВ

Схолодала, забелела снегом сторона моя,Каруселью завертела чёрный пепел воронья.Непонятно и тревожно тени синие легли,Затихает осторожно говорок реки вдали.Темь. Снежок. Сорочьи сказки, и в кладовке до утраНашим рыженьким салазкам снится белая гора.

Умер дед без болезней и муки.Помню, тёплые лили дожди.В первый раз успокоились рукиИ легли тяжёло на груди.Умер так незаметно и просто,Что бывало порой невдомек —Словно выправил новую косуИли поле вспахал и прилёг.Постояв на кладбищенской сыри,Вытер слёзы, опомнился дом.Ничего не нарушилось в мире,Все проходит своим чередом.В окна смотрит такое же летоИ ромашек веселый разбег —Незаметно прошел для планетыНебольшой человеческий век.Просто липа в саду б не шумела,В ней не слышались птиц голоса,Да без деда война бы гремела,Может, лишних каких полчаса.Не стояли б хорошие внукиНа пороге большого пути…Умер дед без болезней и мухи.Словно что-то узрев впереди.

М. КЕРЕСЕЛИДЗЕ — журналистка. Училась на филфаке Тбилисского госуниверситета.

Г. ЛЫСЕНКО, 29 лет. обрубщик в литейном цехе Дальзавода. Работал в геофизической экспедиции, был библиотекарем, грузчиком, столяром, кочегаром, клепальщиком.

Э. ПУЗЫРЕВ, 1937 г. р., инженер, работает в подмосковном городе Фрязине.

Н. САБОСТИН вырос в Забайкалье. Работал наборщиком, служил в армии, сотрудничал в газете «Забайкальский рабочий». Сейчас живёт в Молдавии.

Н. ДМИТРИЕВУ 19 лет. Родился в селе Архангельском Московской области, сейчас учится на литфаке Орехово-Зуевского пединститута.

НИНА ИВАНОВА

ЖИВАЯ ВОДА

В ноябре миллионы телезрителей познакомились с людьми украинского села Тимановка — в интересной передаче молодежной редакции Центрального телевидения «От всей души».

Но сколько ещё осталось за кадром!

Идём по следам наших коллег из молодежной редакции телевидения, печатая очерк Н. Ивановой о Тимаковке и ее людях.

Что там случилось с небом? По какой такой причине оно поизносилось? Трудно сказать. Только пробуравило его именно над Тимановкой. И в ту брешь хлынул дождь. Захлебнулась земля, вспухли, почернели пруды, через край ринулась вода из криниц.

Сеяли в дождь… И убрали в мокрищу…

Хлеб взяли неплохой — по 40 центнеров на круг… А ждали большего… Но что поделаешь — взбесилась погода!

Поделиться бы тем дождём с Поволжьем… Но дождь не сложить, не раздать всем поровну…

К октябрю силы у ливня поубавилось… Так нет, чтоб совсем перестать, занудел он мелкой изморосью, повис над Винничиной холодной завесой и распустил поля в жидкое месиво, в которое вклеились накрепко свеклоуборочные комбайны…

И вот тогда по-настоящему вспыхнула в большом грузном теле Филиппа Желюка боль. Всю пору летних дождей она жила в нем затаившись. Утром он почувствовал, что самому в город ехать рискованно — в дороге может растрясти, — и тогда уж наверняка сляжешь. И, не зайдя в свой председательский кабинет, а примостившись в бухгалтерии за пустым столом у окна, стал ждать сводок, которые нужно было передать в район, и своего зама — секретаря парторганизации Александра Климентьевича Вовка. Или Сашка, как звал он его.

Дружба их сложилась в ту пору, когда Сашко ещё верховодил колхозным комсомолом. А с теми временами не воспоминания, а дела связаны. И только настроился Филипп Алексеевич на раздумья, благо вдруг выпало несколько вольных минут, как появился зам. И ещё в прихожей, стряхивая с себя дождинки, стал ругать проклятую осень, когда все будто белены объелись — играют свадьбу за свадьбой, и во всем районе не сыщешь десяти пар часов — все на подарки разобрали.

— А часы-то зачем? — полюбопытствовал председатель.

— Так хлопцев в армию провожаем… Вы ж сами сказали: проводить по первому классу… Часы подарить… Чтоб где ни служил, а на часы глянет — Тимановку вспомнит… А где их взять, часы-то?..

— Что искать? — обронил председатель. — У меня двадцать штук с весны лежат в сейфе. Тут, Сашко, дело потруднее. Бери мою машину, мчись в город, договорись с рабочим классом, чтоб помогли нам свеклу повыдергивать. На технику теперь не рассчитывай…

И, сказав это, удивленно замолк, потому что боль Бнутри притихла и тело перестало быть стеклянным.

Можно было не глядеть на барометр — пора дождей кончилась.

…Утром выпал снег. Но земля, хранившая ещё тепло и влагу, не приняла снега, и он таял, едва прикоснувшись к ней. Зато дома, школы, памятник, кинотеатр, мастерские, заводы — все стало лохматым и неправдоподобно большим. К прозрачному, студеному воздуху примешивался запах схлестнувшейся с холодом травы, и оттого дышалось на редкость молодо.

Проснулся Желюк в тот день задолго до рассвета.

Проснулся от мысли, что сегодня произойдет что-то хорошее. Долго лежал, перебирая в памяти дела рождающегося дня, и вдруг вспомнил: телевидение… Сегодня передача об их колхозе.

А вспомнив, уже не мог спать, и тихо, чтобы не разбудить домашних, поднялся и вышел на улицу.

И едва переступил порог, ощущение праздника захлестнуло его, да так сильно и неожиданно, что он остановился. Тимановка — огромная, из конца в конец около четырех километров — лежала перед ним в белом наряде невесты. В мысли Желюка вплелся какойто посторонний и в то же время знакомый звук.

Прислушившись, ахнул: это ж в тишине пел его родничок. За долгие дожди Желюк уже поотвык от его голоса. А тот жил и тоненько тенькал в утренней тишине.

Зной плыл над земным шаром… Зной тёк с неба, обрушивался на землю, и она превращалась в прах.

Зной обжигал лицо, руки, тело… А они все шли и шли…

Черная стена смерти двигалась на них неумолимо… А они шли и шли…

Иногда кто-нибудь из солдат забегал вперед и смотрел в лицо политрука. Он не видел драной гимнастерки, обмоток, пыли и грязи на солдате.

Одни глаза: а будет… вода?

— Будет, сынок, будет… иди…

Он знал о них вес, хотя говорить было некогда. Ему и не надо было ничего спрашивать. Такие же глаза дома, в Тимановке, смотрели па пего в самое трудное время коммуны, которую создали двенадцать беднейших семей…

— А будет хлеб?

— Будет, обязательно будет…

Сейчас, па этом марше, в груди кипела, билась злость и одно желание: провести этих ребятишек (они вчера ещё все бегали в школу) через жгучую, страшную степь. Выйти к своим, дать попить солдатам…

…Он шел по степи… И они, выросшие где-то далеко-далеко от его родной Украины, в селах с певучими русскими названиями, в степях Башкирии, в казахских аулах, уже не спрашивали пи о чем. А только иногда забегали вперед и смотрели в лицо: «Вода?»

Ночь была желанной для всех, кроме политрука… Он сидел без сна, и тягучая, густая тьма, плотная и душная, обступала со всех сторон измученных солдат и его. И помимо воли, вопреки здравому смыслу вдруг всё начинало таять, в темной, густой черноте наступал просвет. И оттуда веяло запахом цветущего сада, настоем трав и леса. И по всей Тимановке пели криницы, выбивавшиеся из-под земли звонкими ключами.

И они с Карпо, первым другом, молодые и сильные, шли впереди коммунаров, вгрызаясь в пахучую стену травостоя… А потом мчались на низкорослых лошадках по окрестностям села: при ревкоме был создан отряд по борьбе с бандитизмом. И первыми вошли в него комсомольцы.

Ночь, ласковая и пахучая, обнимала деревню, и, наклонившись к кринице, можно было пить, пока не начинали неметь зубы и вода не заливалась за пазуху.

Можно было плакать, когда хоронили друзей, убитых кулачьем и бандитами. А можно было смеяться от счастья, когда Иван Семанчук разобрался в «фордзоне»— диковинной, чудной машине, и сам, ещё два дня назад не имевший представления о тракторе, повел его в поле. А за ним, за бороздой шли коммунары, первыми вступившие в только что созданный колхоз, и шла вся Тимановка.

Ох, какая начиналась жизнь!..

…Чистая отдушина в сальском небе затягивалась мутью… И кто-то из спящих солдат глотал во сне несуществующую воду.