Николай Борискин - Туркестанские повести
Суровые слова генерала заставили Орлова встать. Под пристальным взглядом Плитова лицо подполковника начало багроветь. Такое обвинение — штука тяжелая и может обернуться, как говорят, нежелательными последствиями.
Генерал давно знал этого офицера, любил его и не раз отмечал в своих приказах. Орлов закончил переучивание летчиков на новых самолетах и работает безаварийно; большинство экипажей его части овладели полетами в сложных метеоусловиях и ночью; в полку не было ни одного несостоявшегося перехвата учебных целей. И тем не менее Плитов не мог не сказать Орлову того, что сказан.
— Садись, Анатолий Сергеевич, — кивнул Плитов своей крупной головой и повторил: — Так вот, к учениям полк не готов. А много ли у вас осталось времени? К сожалению, очень мало. И я не убежден в том, что вы справитесь с поставленной задачей. У вас есть какие-нибудь гарантии? — обратился генерал ко всем присутствующим.
Из-за могучей спины начальника смены КП Манохина поднялся плотный, среднего роста, с большими залысинами инженер-майор Зуев, энергичный, инициативный офицер, хороший организатор, понимающий толк в людях и технике.
— Есть, товарищ генерал, — скромно сказал он.
В красивых цыганских глазах Плитова мелькнула искорка любопытства: ну-ка, вырос ли? Дело в том, что когда-то Борис Зуев был техником самолета, на котором летал Иван Платонович.
— Самолетный парк полностью готов к выполнению любого задания, — начал инженер. — Моторесурс находится в пределах, гарантирующих успешное проведение учений. Приборно-аппаратурный комплекс, вооружение и специальное оборудование проверены и действуют безотказно. Заканчиваем очередные регламентные работы.
Слушая Зуева, защищающего честь родного полка, генерал теплел душой.
— А люди-то хорошо знают технику? — участливо спросил он.
Инженер вынул из кармана очки и блокнот и стал перечислять, кто и когда сдал зачеты, каков общий результат. Получалась довольно отрадная картина, и генерал, еще минуту назад чувствовавший приступ мигрени, перестал массировать виски. По докладам командиров обслуживающих подразделений, в том числе старшего лейтенанта Семкина, тоже выходило, что учения будут обеспечены всем необходимым. Однако внутреннее беспокойство все еще не улеглось. «Техника и тыл — не самое главное в данный момент. Основное — выучка летчиков, а она-то, совершенно очевидно, не на должной высоте, — размышлял генерал. — Надо самому поглубже копнуть, инспекторов прислать — пусть проверят».
Плитов поднялся.
— Детали мы выясним в ближайшие дни, — сказал он, глядя на бывших однополчан. — Но своего мнения пока не меняю: я не во всех летчиках уверен. Может получиться так, что не один только Умаров окажется в подобном положении. А теперь прошу выслушать задачи.
Глава четвертая
Возвратившись из Песчаного в Катташахар, полковник Скворцов закружился в водовороте больших и малых дел — срочных, неотложных, требующих немедленного решения. Говорят, что время — это объективное условие существования материи. Верно, но очень уж академично… Для него, Петра Ильича, время — это горение… «Время за нами, время перед нами, а при нас его нет, — любит говорить полковник, — поэтому каждая секунда должна быть на строгом учете да в большом почете».
В рабочем кабинете полковника на старомодном столе со многими ящиками и резными пузатенькими ножками стоят часы в полукруглой деревянной оправе. По их лунному циферблату однообразно семенит маленькая стрелка. Секунды, минуты… сутки. Для того, кто живет существуя, сутки — пустяки. Для того, кто живет горя, сутки — целый мир пережитого и, главное, содеянного.
В минувшие сутки Скворцов много работал, но сделано было не все, что хотелось. Поэтому проснулся полковник — а спал-то он всего каких-нибудь часа полтора — с беспокойным ощущением невыполненного долга. Не мало хлопот у него, а эта забота занозой сидит в душе…
Пригласив к себе своих сотрудников, полковник сообщил им некоторые подробности о событиях в Песчаном, дал задание на день и, сказав, что ему необходимо побывать в Комитете государственной безопасности, вызвал машину.
Совсем недавно ушел в запас опытный, но уже в годах чекист, и вместо него в распоряжение полковника прибыл молодой офицер Майков. «Этакий щелкунчик, — безобидно усмехается Скворцов. «Волга» плавно разматывает километры серого дорожного холста, не мешая Петру Ильичу думать. — Неужели и я был таким?.. «Разрешите?» — каблуками щелк. — «Здравия желаю!» — еще раз щелк. И так целый день. Аккуратист, но… Впрочем, что с него пока спросишь? Пусть привыкает, входит в строй…»
Вернулся полковник часам к пяти пополудни. К этому времени майор Нечаев и лейтенант Майков уже выполнили задание. Подвели итоги дня.
— Ну что ж, товарищи, — Скворцов развел руками, — все на сегодня? — В интонации его голоса слышались одновременно и утверждение и вопрос.
Майор Нечаев — крепко сложенный, высокий, со шрамом на лбу офицер лет тридцати. — пожал плечами: решайте, мол, вы начальник… Лейтенант стоял по стойке, «смирно», готовый на любое решение Скворцова ответить: «Есть!»
— Все так все, — звякнув замысловатым ключом от вместительного, коричневого сейфа, уже определеннее повторил полковник. — Готовьтесь, майор, к отъезду в Песчаное.
Попрощавшись, Нечаев направился к офицерскому клубу, а Майков, уловив аромат жареной баранины, завернул к столовой. К вечеру здесь всегда многолюдно. Возвращаясь со службы, авиаторы заходят по пути перекусить палочки по две шашлыка, обменяться новостями.
Еще в конце зимы шашлычная в катташахарском авиагородке преобразилась, стала совершенно неузнаваемой: появились новый ларек с холодильником, брезентовый навес под разлапым каштаном, сверкающие голубизной столики на дюралевых ножках. «А все Потехин, Федор Савельич, — хвалила шашлычника заведующая столовой. — Веселый и расторопный человек!»
— С пылу, с жару — четвертак за пару! — бойко начинает обычно Савельич перелицованную присказку Алексашки Меншикова. — А за уксус и лучок добавляйте пятачок! — Лицо его, полноватое, лоснящееся от жира и шашлычного дымка, чем-то напоминает боксерскую перчатку.
Потехину на вид можно было дать немногим более сорока лет. Зарекомендовал он себя отменным кулинаром — мог изготовить, как говорили некоторые уже осведомленные люди, любое «царское» блюдо.
К дымящейся жаровне подошел лейтенант Майков. Савельича не было. Заболела его племянница, и он на несколько дней отпросился с работы.
Майков вспомнил, как он впервые посетил эту шашлычную…
— Две палочки для пробы, — заказал тогда лейтенант.
— Две заспорят — некому вязать, придется третью заказать, — выпалил Савельич скороговоркой.
За столиками грохнул смех. Улыбнулся и Майков.
— А вы, кажется, еще не бывали здесь?
— Первый раз, — подтвердил лейтенант.
— Лучше тыщу раз по разу, чем ни разу тыщу раз, — сымпровизировал словоохотливый хозяин шашлычной, дирижируя над жаровней веерообразной дощечкой.
— Ой, умора…
— Вот дает жару! — бурлило веселье под навесом.
— Где новоселье, там и веселье, — польщенный вниманием офицеров, заключил Федот Савельич.
Нынче в шашлычной было скучнее. Кое-кто попытался было пересказывать потехинские анекдоты, но из этого ничего не получалось: пропадал особый колорит, которым весьма искусно владел Савельич. А без шуток и шашлык казался менее вкусным…
В прошлый раз Майков заметил здесь человека, не разделявшего общего веселья. Одиноко сидел он за самым крайним столиком в глубине навеса, молчаливо слушал шутки и смех клиентов Федота Савельича и неторопливо жевал остывшие кусочки шашлыка. Кажется, пришел он сюда вовсе не за тем, чтобы разделить компанию с общительными людьми, побалагурить за аппетитной порцией баранины, а совсем с другой целью…
Слышал лейтенант Майков — за какую бы работу ни брался Митяй Жук (так звали этого парня): был грузчиком в магазине военторга, истопником в столовой, помощником водопроводчика, — нигде подолгу не задерживался.
— К чертовой матери такую работенку, — сплевывал он окурок и недели две бездельничал, перебиваясь, как говорят, с хлеба на квас. Потом Жук снова находил занятие и снова бросал его.
А в прошлом году пропал Митяй из авиагородка, никого не поставив об этом в известность. Да и кого было предупреждать. Не было у него ни родных, ни близких. Уволился — и делу конец…
— Подался, шалопут, на поиски легкой жизни…
Поговорили о нем в городке и вскоре забыли. Мало ли на свете таких перекати-поле.
И вдруг снова объявился Жук — сначала в Катташахаре, потом в авиагородке. Кто говорит — временно, а кто утверждает — на постоянно. Точно никто не знал, разве только водопроводчик Данилыч, у которого остановился незадачливый искатель счастья.
