Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...
Рейн и Урве с понимающей улыбкой переглянулись.
— За пять лет, товарищи, в старом Таллине произошло много изменений. Исчезают развалины. Встают новые здания. Там, где раньше было слишком много серых стен, таллинцы сеют зеленую траву. А где раньше было слишком много зеленой травы, там они строят белые дома. Возьмем, к примеру, хотя бы этот чудо-дом. Но прежде, товарищи, поднимем бокалы в честь годовщины!
Праздник начался весело. Эсси продолжал восхищаться домом, назвал его произведением искусства, отдал дань строительным способностям Рейна. Да, счастливая жизнь ждет их в этом доме, только бы не было войны.
— Никакой войны больше не будет, — сказал Рейн и нежно посмотрел на дом.
— В Сан-Франциско люди, вероятно, читают сейчас утренние газеты. Я уверен, что рабочий человек там говорит точно то же самое, хоть его изо дня в день пугают Советским Союзом. Они тоже не хотят войны. Так же как и ты — строитель, как вся наша страна, которая строит. И всe же... Помнишь нашего Юхасоо и его песню? «Не забывай, что ты солдат и что оружие в твоих руках остыть еще не смеет». Чего бы мы только не создали за эти пять лет, не будь этой постоянной угрозы! Ты прав — то время, когда мы стали друзьями, не повторится. И хотя с тобой стоило встретиться, все же я предпочел бы этой встрече любую жизнь, даже нищенскую, лишь бы, вернувшись назад, найти свою мать и свой дом, а не развалины и полную неизвестность. Простите, друзья, что я коснулся такой грустной темы. Нам не уйти от этих мыслей даже сегодня, в этот тихий вечер, на этой строительной площадке, где пахнет свежей стружкой. Иными словами, я подготовил тост. Думаю, что теперь мои слова прозвучат шире: за ваш будущий дом!
Склоняющееся к горизонту солнце зажгло пожар над новыми домами вдали. В синем небе скользили белогрудые стрижи. Город гудел в спокойном ритме. Ану Мармель гнала корову домой, провожаемая сердитым лаем собак. Откуда-то доносились звучные удары молотка; на участке, через дорогу, распиливали дрова.
Пять лет назад... Интересно, где тот парень из Имавере — Тоомпуу, тот самый, который на перекличке крикнул за Рейна и получил пять нарядов вне очереди? Не работает ли он где-то председателем волисполкома? А Эрамаа? Он еще заболел после свидания с родителями, как сообщил командир отделения Мыйк. Сам Мыйк работал на машиностроительном заводе начальником цеха. Эсси только недавно разговаривал с ним. Эрамаа, стервец, совсем опустился. Рейн последний раз видел его осенью. Он в то время еще работал в деревообделочной мастерской, но его оттуда вышибли за пьянство. А Юхасоо? Постой, в прошлом году Эсси видел Хаака — он председатель колхоза, — и тот рассказывал, что Юхасоо где-то неподалеку, директор машинно-тракторной станции. Ведь вот как высоко взлетел! А маленький Хальяс из Вырумаа, тот самый, кто, вступив в Мехикоорма на родную землю, зажег самокрутку спичками, захваченными из дома, — три военных года хранил их в заплечном мешке.
Люди и годы. Пять лет назад...
Эсси спохватился первым и спросил, не скучно ли Урве слушать.
Урве вовсе не было скучно. Только вот комары беспокоят. Пусть и ей дадут сигарету, комары боятся дыма.
Рейн подумал: «Не свяжись я с этим домом, я бы горы своротил...» И еще — когда эти двое успели перейти на «ты»? Ему вспомнилась свадьба, брудершафт с Лийви, и непонятная ревность вдруг закралась в его душу. Но только на мгновение, так как Эсси, допив рюмку, запел маршевую песню:
Солдатом я родился...
Рейн подхватил:
В сражении мой дом родной, мой дом родной.
Песня показалась Урве знакомой. Не эту ли песню она слышала в то дождливое утро, когда корпус маршировал через Таллин? Именно эти бессмысленные слова — в сражении мой дом родной, мой дом родной! Что за дом родной в сражении?
— Слова Кеза! — сказал Эсси, когда они кончили петь. — В то время он не был еще известным поэтом. Обычный рядовой нашей роты. И тогда эту песню знали только мы.
Урве широко раскрыла глаза.
— Значит, это вы шли?..
И она рассказала о том, как искала тогда Рейна. Рейн знал об этом. Эсси решил утешить Урве:
— Ничего. Рейн получил от одной пионерки красивый букет и остался очень доволен. А сам подарил ей... Погоди, погоди, что же ты подарил той смелой девушке?
Рейн выпустил в воздух большое облако дыма, что бы отогнать комаров. Почему-то именно в этот момент они особенно назойливо липли к нему. Нет, Рейн не помнил, чтобы кто-либо дарил цветы именно ему. В тот день цветы сыпались как из рога изобилия. Ух, ну и дьявольский напиток этот коньяк! Интересно, сколько такой стоит? Эсси сказал. Рейн поднял над головой обе руки, как бы защищаясь от удара.
— Четыре мешка цемента!
— Пей! Это не затвердеет, — рассмеялся гость и задумчиво посмотрел на сильную жилистую руку Рейна, державшего бутылку.
Тонкие пальцы женщины прикрыли рюмку. Она не хотела больше.
Эти разные руки вызывали у гостя смутное чувство вины перед обоими, и, чтобы подавить его, Эсси стал снова восторгаться постройкой.
Урве перевела разговор. Она восхищалась недавно прочитанным историческим романом. А по мнению Эсси, этот роман никакое не достижение. Нет, нет! Эсси неправ, у автора редкое умение вжиться в далекую эпоху.
— Поверь мне, дорогая Урве, отобразить прошлое легче, чем верно показать сегодняшний день. Конечно, необходима эрудиция, да и в первоисточниках приходится покопаться. Но ведь человек страдал от зубной боли и пятьсот лет тому назад. Он видел сны, кашлял и сморкался, простужался зимой и потел летом, любовался полетом ласточек в небе и со злостью убивал комаров, когда они его кусали. Тысячи мелочей следуют за человеком из столетия в столетие, и художнику нужно наделить ими своих исторических героев, чтобы достигнуть полноты и художественной правды в изображении жизни. Мелочи — это связывающее вещество, это тот же цемент, который скрепляет твои камни...
— Цемент, известь и песок, — шутливо заметил Рейн.
Эсси сразу же ухватился за это. Необходимо доказать Урве, что в мире ценно не только искусство; исключительную ценность имеет и работа твоих рук, если она сделана умело и с любовью. Рейну льстила эта похвала, однако он счел необходимым возразить.
— Поставить дом — это не бог весть что, особенно если ты с детства хвостиком бегал за отцом по всяким постройкам.
— Ну, знаешь ли, в таком случае мне следовало бы стать идеальным педагогом. Оба мои старики были учителями. Нет, тут дело в прирожденном таланте.
Рейд совершенно неожиданно ошарашил всех, сказав:
— Строить дом несложно. Это тебе не бактериология.
— Что? — подалась вперед Урве.
Рейну показалось, будто он каким-то странным образом поскользнулся. Черт бы побрал коньяк, от которого шумит голова, а сердце готово выпрыгнуть из груди. Бактериология ли область, в которой работал доктор Эрроусмит? Но путей для отступления уже не было. Эсси, щуря глаза, выпустил облачко дыма. Он ждал.
— Ну, ясно же! Что такое дом? Начинаешь строить и знаешь, что через три, ну, через четыре года поселишься в нем. А возьмем Эрроусмита. А?
— О чем ты говоришь? — в замешательстве спросила Урве. Она испугалась, что муж, заговорив о литературе, проявит свое невежество.
— Люди этой профессии, — Рейн уже не решался сказать — бактериологи, — тоже берутся за какое-нибудь дело. Но разве они знают, к какому сроку закончат? Не знают. Однако берутся и трудятся до конца жизни.
Уф, теперь все сказано, и Эсси, чудесный малый, перевел разговор с «Эрроусмита» на науку, которая так богата примерами самопожертвования. Он даже поднял бокал за здоровье настоящих людей науки.
Урве вдруг взглянула в направлении улицы.
— Это не Лехте? — спросила она.
Bсe повернули головы. На улице, в тени двух старых лип, девушка разговаривала с парнем. Парень, небрежно прислонившись к раме велосипеда, крутил звонок.
Недавно Рейн помог соседям поставить стропила. После этого он не видел Лехте. Она даже не вышла вечером к столу, который Ану Мармель накрыла, не поскупившись на угощение. Уж очень она была довольна. Не зная, в чем дело, мать объяснила поведение дочери глупыми причудами молодости. А Рейн знал, почему она не пришла. Вся история немного забавляла его. Просто девушка настолько была увлечена работой, что не заметила, как зацепилась одною штаниной за гвоздь (она была в тренинге) и вырвала сзади целый кусок. Рейн, ставший невольным свидетелем этой картины, улыбнулся. Но ведь не нарочно же улыбнулся. Так получилось. Сам Рейн давно уже вышел из того нежного возраста, когда все воспринимается с повышенной чувствительностью, и забыл, как он вздыхал по некоей особе, один взгляд которой заставлял его бледнеть. Он забыл и грустный конец своей платонической любви, когда толстый завхоз обозвал его — честного искателя работы — назойливой мухой и надоедливым насекомым. И «она», услышав это, взглянула на него с усмешкой. Молодость — как быстро она проходит, будто ее с ладони сдувает. Да, Рейн ничего этого уже не помнил. А сейчас Лехте разговаривает с парнем, который с напускной небрежностью опирается о раму своего велосипеда.
