Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...
Она же любит своего мужа. Очевидно, им необходимо было поссориться, чтобы понять, что они любят друг друга. Ох, Рейн, Рейн... «Этот камень» действительно был на месте. И с каким умением все тут сделано! Оконца, посередине — дыра для трубы, все эти углы, которые он так великолепно рассчитал...
Холодный ветер быстро сушит следы слез, если не появляется новых.
Урве решительным шагом подошла к сараю.
— Рейн, прости меня за эти подозрения...
Уперев конец доски о землю, муж посмотрел на крышу и проглотил комок в горле. Надо что-то ответить, а ничего не приходит в голову.
— Я пришла от Юты. Боялась за тебя — вдруг и ты каким-то образом связался и...
— Боялась за меня? — Рейн с легкой усмешкой взглянул на умоляющее о прощении лицо жены, но сразу же стал серьезным. Он тихо сказал: — Чего там прощать. Ну, пришла спросить. Имеешь же ты право спросить.
Они ходили вдвоем по перекрытию подвала. Говорили о том, много ли солнца будет в комнатах. Обсуждали, каким они сделают свой сад. Урве обещала раздобыть сирень — скоро время сажать ее.
Когда Урве ушла, Рейн влез на крышу. Выйдя на улицу, жена обернулась и помахала рукой. Муж тоже помахал.
Утомительная ссора кончилась.
Вечером Рейн в прекраснейшем расположении духа уселся в автобус. Крыша уже почти покрыта досками. Дома его ждет горячий ужин и несколько часов отдыха перед тем, как идти на работу в ночь. Надо будет прочитать газеты. Теперь уже не он Ваттеру, а Ваттер ему время от времени разъяснял, что происходит в ООН или что за подозрительные дела творятся в Корее. Когда Ваттер, слегка подтрунивая, напоминал Рейну о его былой политической активности, в словах его звучала и какая-то предостерегающая нотка. Но неприятно, если так станет относиться к нему Урве. В вопросах внешней политики Рейн разбирался лучше, чем жена, и ему не хотелось терять завоеванных позиций. Одного ума мало, ум надо питать фактами. Сегодня ему особенно хотелось поскорее добраться до газет. За последнюю неделю он вообще не брал их в руки.
Однако и в этот вечер газеты остались нетронутыми. В передней висело чье-то темно-синее пальто. Эро сидел в комнате и разговаривал с Урве.
Утром он сел в Тарту на поезд. Ему необходимо было поговорить с Ютой. Он ничего не знал, но подозревал самое страшное. С Ютой он уже виделся и сказал ей то, что хотел. Кажется, он не зря приезжал.
— Почтой, пожалуй, обошлось бы дешевле, а? — не к месту пошутил Рейн.
В комнате возникла неловкая пауза. Затем младший брат, вздохнув, сказал:
— Порой взглянуть человеку в глаза важнее, чем все остальное.
Когда Эро говорил это, лицо его, похожее чем-то на лицо Рейна, было таким по-юношески мужественным, что Урве отвела взгляд и покраснела. Ей не хотелось в эту минуту смотреть на мужа.
13
В браке хороши только такие примирения, когда супруги в одинаковой степени принимают вину на себя, прощают друг другу и уславливаются начать новую жизнь.
Между Урве и Рейном откровенного разговора не состоялось. Может быть, этому помешал неожиданный приход Эро. Может быть. А после его отъезда никто из них о ссоре не вспоминал. Делились мыслями, рассказывали друг другу о своей работе, о том, кто где был. И все-таки оба не могли отделаться от ощущения, будто в чем-то главном они не понимают друг друга и будто что-то подкарауливает их, то приближаясь, то снова удаляясь. И нежности после примирения не было.
Дни мелькали с ужасающей быстротой. Урве перевели в отдел информации. Новая работа требовала большого напряжения сил — задание за заданием сыпались на ее голову. Приходилось править рукописи, с чем на первых порах она справлялась не очень хорошо, да и самой надо было писать больше, чем прежде. У Рейна тоже наступили горячие дни — установилась теплая сухая погода, и он почти не бывал дома.
В один из таких весенних дней в отдел информации зашел Эсси и спросил, как подвигается постройка дома и прижилась ли сирень.
Урве читала только что полученное с машинки интервью одного популярного народного артиста. Интервью было интересное. Вопрос Эсси немного смутил ее. После того как посадили сирень, она ни разу не была на участке.
— Пойдем посмотрим, — уклончиво сказала она нарочито веселым тоном.
Эсси промолчал и, чтоб не мешать Урве работать, тихо вышел из комнаты. Вечером он снова зашел: на одной руке — пальто, в другой — портфель.
— Ну, я готов, — сказал он с таинственной улыбкой.
Урве не сразу поняла, в чем дело, — она уже позабыла их дневной разговор. Но потом рассмеялась. Значит, Эсси действительно решил идти?
Эсси был тверд как скала.
Что ж, сегодня так сегодня. Только Урве придется забежать раньше домой.
Рейн осторожно выкладывал стену. Работа эта требует исключительной точности, поэтому он не заметил, как гости пробрались через дыру в заборе, и увидел их только тогда, когда они оказались на участке. Положив молоток на стену, Рейн с любопытством стал ждать. Вечернее солнце удлиняло его тень, и она тянулась через всю строительную площадку: голова мирно покоилась на траве, где по-летнему пышно цвели желтые лютики вперемежку с лиловыми анютиными глазками.
— Привет строителю! — воскликнул Эсси. — Слезай, плясать будешь.
— Тебе письмо, — Урве махала желтым конвертом.
Рейн давно не писал домой, — очевидно, мать тревожилась.
Письмо было от Эро.
Рейн подошел к ящику с раствором и вымыл под краном руки. Разорвал конверт и стал читать. Подробности студенческой жизни не интересовали его: хотелось поскорее узнать, что заставило Эро написать ему. Ага, в последнем абзаце длинного письма. Ну конечно, этого-то Рейн и опасался. Эро просит невозможного. Что так разожгло любовь у этого болвана? Неужели во всем Тартуском университете не нашлось девушки покрасивее, скажем, такой, как Урве? И вообще, ни к чему мужчине связывать себя с девушкой одних с ним лет — такой брак едва ли мог быть удачным.
Урве тихонько подкралась и встала за спиной задумавшегося мужа.
— Что пишет Эро?
— На, прочитай сама.
— Да нет, я просто так спросила, думала — вдруг что-нибудь о Юте?
— Ты не ошиблась. Юта приезжает на лето в Таллин работать, а Эро во что бы то ни стало нужно мчаться следом. Хочет приехать.
— Кто ж ему запрещает. Пусть едет!
— А мы, выходит, предоставляй ему жилплощадь?!
— Ну, не морщись. Что-нибудь придумаем.
Подошел Эсси и, подмигнув Урве, схватил строителя за руку.
— Пойдем, покажешь свои владения. Хочу посмотреть всe, что есть, и все, что будет.
Начался обстоятельный осмотр. Эсси особенно заинтересовался фасадом дома, высотой окон, длиной и шириной террасы и даже тем, какой высоты и из какого материала сделают террасу? Как Рейн думает оформить территорию между домом и забором? Как будет выглядеть парадный ход? Сможет ли машина с брикетом подъехать к окну подвала? Все старания будущего владельца дома показать гостю заднюю часть двора были безуспешными: Эсси словно и не слышал его, задавая все новые и новые вопросы.
Подошла Урве. Обменялась с Эсси каким-то таинственным взглядом, после чего тот схватил Рейна за руку и сказал:
— Ну хорошо, веди теперь во двор.
У сарая Рейн в изумлении остановился. Здесь был накрыт стол, вместо скатерти ящик покрывала белая бумага, на ней — тарелки, вилки, масленка, хлеб и булка, коробки консервов. И бутылка коньяку...
— Прошу к столу! — сделала реверанс Урве.
— Но по какому случаю? — Рейн взял в руки стружку, прислоненную к бутылке коньяку, и прочитал: «16 июня. 1945—1950».
— Тебе это ничего не говорит? — спросила Урве, напряженно глядя на мужа.
— Шестнадцатое июня... — старался вспомнить Рейн.
Эсси подошел к столу.
— Пять лет тому назад, шестнадцатого июня, в субботний день, — начал он свою речь, — дивизия генерал-майора Аллика расположилась лагерем под Таллином, у Раудалуского шоссе...
— Верно! — вскричал Рейд так громко, что эхо прокатилось по другой стороне улицы. — Одну минутку! Я только переоденусь. Сегодня у нас праздник!
И хоть на умывание и на переодевание ушло больше минуты, Эсси не забыл продолжения своей речи.
— Товарищи! — продолжал он торжественным голосом. — Пять лет тому назад, в тот самый час, — тогда еще действовал строгий запрет командира корпуса: ни единого увольнения в город — один из отважнейших ефрейторов нашего передового отделения добровольно отправился в дозор. Если некоторые исследователи станут утверждать, будто дозорного в тот раз лишили свободы на пять дней, знайте, что эти сведения основаны не на подлинных фактах. Выступающему здесь оратору известно, что наш отважный ефрейтор в результате этого похода потерял свободу на всю жизнь: пять лет из пожизненного срока он уже «отсидел», и я добавил бы, неплохо «отсидел».
