Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...
А что, если редактор...
Урве усмехнулась, представив, как она заходит утром в кабинет редактора и начинает разговор о деньгах. С какою гордостью смотрел этот пятидесятилетний человек на самую юную сотрудницу редакции, когда ее хвалили за очередной «живой материал». В эти минуты глаза его, казалось, говорили: «А вы что думали? Товарищ Лейзик моя воспитанница!» Свою воспитанницу он послал вместо Ноодлы в Москву, на курсы, сказав прямо: «Кому много дано, с того много и спросится». После Москвы перевел ее в отдел ин формации, и Ноодла взвалил на нее все, кроме спорта.
На следующее утро Урве опоздала на работу. Устало сев за свой стол, она начала просматривать свежие корреспонденции. Ноодла даже не потрудился рассортировать их! Урве сердито перебросила спортивные информации на стол заведующего отделом и увидела там записку:
«Я на стадионе в Кадриорге.
К. Ноодла».
Урве взяла пачку писем и попробовала сосредоточиться. Зазвенел телефон. Рабочий день начался.
— Товарищ Лейзик? Говорит Таатер. Будьте добры, зайдите ко мне на минутку.
— Сейчас.
Редактор сидел в своем кабинете за столом и читал рукописи. Ой выглядел бодрым и свежим и, казалось, был в хорошем настроении. Спросил, как чувствует себя товарищ Лейзик в отделе информации. Давно не видно ее очерков. Информация в газете стала живее, это верно. Но этого мало. Мало.
— Я и сама чувствую, что... — робко вставила сидящая на краешке кресла товарищ Лейзик.
Шеф загорелся:
— За чем же дело стало? Вот и давайте большой материал. Поезжайте в командировку. Все равно когда...
— Я бы уже сегодня поехала, — порывисто сказала Урве. Она не хотела видеть Рейна, не хотела идти домой.
Редактор, не прерывая разговора, нажал кнопку звонка.
— Цифры и факты — хорошая вещь, но нужны материалы о человеке. О человеке.
Девушка, технический секретарь, просунула в дверь завитую голову.
— Оформите товарищ Лейзик недельную командировку в Кохтла-Ярве, Кывиыли и Йыхви. И позвоните в гостиницу, чтоб человеку было где ночевать.
— Там живут родители моего мужа.
— Великолепно! Сможете сразу, как говорится, установить контакт с местными жителями.
— Значит, в гостиницу не звонить? — осведомилась любопытная секретарша, которую заинтересовало такое исключительное внимание редактора. Обычно журналист сам заботится о своем ночлеге.
— Выходит — не надо, — сказал редактор и закурил.
Секретарша сделала серьезное лицо, но, выйдя за дверь, понимающе улыбнулась. Она не знала, что с утренней почтой редактор получил письмо из Ленинграда, в котором его двадцатидвухлетний сын Александр писал — трудные экзамены он сдал на «пять», и она не понимала, что успех сына — это и успех отца. И что такой человек, как их редактор, вообще любит молодежь, понимает ее и умеет найти ключ к молодым сердцам.
Для Урве началась неделя в новой обстановке, неделя новых впечатлений, смелых поисков, тихих воспоминаний. Два толстых блокнота, заполненные фамилиями, цифрами, записями, сравнениями, терминами, (даже рисунками чтобы не забыть!), внезапно мелькнувшими мыслями, описаниями природы...
Вечера в чистенькой квартирке родителей Рейна, где ее никто не тревожил — невестка работает, ей надо разобраться в своих впечатлениях, а может, просто отдохнуть от беготни по жаре и пыли. Так думал свекор, который в эти часы изучал мировую политику и ворчал на жену, когда та громыхала посудой. По вечерам вся семья садилась за стол, уставленный всякими вкусностями. За столом трое Лейзиков. Первые два вечера свекровь с невесткой то и дело переходили на «вы», хотя Альберт Лейзик сразу же сказал своей жене:
— Никак ты, старуха, свою невестку на «вы» называешь?
Третий вечер растянулся почти до утра. Как похожи шалости Ахто на шалости его отца! Ну и проказник был этот Рейн. Ничего дурного за ним не замечалось, но иной раз мать даже в школу вызывали. Жалобы. Вот хотя бы тот случай, когда мальчишки устроили бой на шпагах и поцарапали ему лоб. «Что за бой на шпагах?» — насторожился Альберт Лейзик. Но его тихая жена лишь хитро улыбнулась. На этот раз суровая рука отца запоздала. Воспоминания, воспоминания. Помнил ли все это Рейн? У матерей память лучше. После третьего вечера «ты» наконец закрепилось. В предрассветных сумерках, когда одна мыла посуду, а другая вытирала, у них снова зашел разговор об Ахто. Юули Лейзик видела мальчишку, когда ему было всего несколько недель. Как бежит время! Урве, когда у нее будет отпуск, должна обязательно приехать сюда вместе с Ахто, а то мальчишка совсем не знает другой бабушки и дедушки. Рейн так занят своим домом, что ему едва ли придет это в голову. Но почему бы бабушке с дедушкой самим не приехать в Таллин? Только раз наведались, и то порознь. Лучше всего приехать летом. Место всегда найдется.
Вечера в доме у родителей мужа давали ей материал и для блокнота. Прошлое, прошлое. Там, где сейчас главный вход в шахту, когда-то рос кустарник. А большой жилой район за стадионом. Еще не так давно там был болотистый луг; редкие березки у домов — вот единственные свидетели былого покоя и тишины. Повсюду широко идут строительные работы. Была бы в руках прежняя сила!
Дни летели, полные разнообразных впечатлений. Начальник шахты первым делом спросил, опускалась ли молодая журналистка под землю? Услышав отрицательный ответ, он снабдил ее новеньким шахтерским костюмом, дал в провожатые толкового техника и сказал, что будет разговаривать с ней лишь после экскурсии по шахте. И разговаривал. Это был плодотворный день.
Два дня ушло на то, чтобы побывать у рабочих дома. Зашла она и в общежитие. Комнаты девушек, по мнению молодой очеркистки, могли быть поопрятнее и почище. Бараки за аптекой не интересовали ее. И общежитие, и эти бараки не типичны для города.
Так проходили дни и вечера. Пять дней и пять вечеров Урве была так увлечена всем тем, что она увидела и услышала здесь, что даже ночью брала со стула блокнот и записывала мысли, которые вдруг осеняли ее.
Она совершенно забыла о трех тысячах. Да, да. Не было ни времени, ни настроения, чтобы вспомнить глупую ссору с мужем из-за денег.
Но достаточно было увидеть свой дом, дверь которого оказалась запертой, чтобы все старое снова всколыхнулось в ней. Надо поговорить с Рейном, передать ему привет, рассказать, с каким нетерпением ждут дома его писем. Он вполне мог бы съездить на несколько дней домой — у матери участились боли в печени, и ей трудно пускаться в далекий путь.
Рейн, очевидно, на постройке. Вероятно, и мать с Ахто там. Вернутся только к вечеру. Рейн немного отдохнет и отправится в ночную смену.
Урве умылась. Нашла жареную курицу с рисом, разогрела ее и, поев, легла. «Из этого старого гнезда надо улетать, — думала она. — Рейн бьется изо всех сил, и, видимо, это единственно правильный путь. Поскорее кончать, и с плеч долой. Почему он ни разу не нанял рабочих? Не хватало денег. А если деньги будут, — наймет ли он кого-нибудь? От женщин в таком сложном деле, как строительство, толку мало...»
Ей не хотелось давать волю мрачным мыслям. Надев домашние туфли, она вынула со дна чемодана записи и села за стал.
В этот вечер работа не клеилась. Всякое начало трудно: никакого плана, из которого родилась бы первая фраза, первое слово. Ах, это первое слово! Первоначальная мысль — дать ряд коротких портретов — казалась ей и теперь неосуществимой. Слишком расплывчато. Но ничего другого в голову не приходило. Что самое важное во всех этих записях? Цифры. Диаграммы. Протоколы. Выписки из стенгазет. План работы одного из клубов. Нет, не этого ждали от нее. Ждали, что она напишет о людях. Но разве у нее мало записей о людях, с которыми она встретилась там, о которых ей рассказали столько хорошего. И она сама разговаривала с ними и на работе, и дома. Нет, материал у нее был. Она не знала лишь одного — с чего начать, на чем строить свой очерк?
Пришла мать с Ахто; дедушка прислал внуку игрушечную лошадку, и она ему страшно понравилась, гораздо больше, чем резиновая тряпочка, которую послала бабушка. Но когда тряпочку надули и она превратилась в толстейшую утку, Ахто, забыв про лошадь, кинулся купать утку в тазу.
Попозже пришел Рейн. Рассказы жены о родных вызвали на его напряженном лице мягкую улыбку. Урве даже пожалела, что мужу надо идти на работу.
Лишь на следующее утро в редакции Урве разобралась в своем пестром материале. Позже дома она переписала то, что успела написать в редакции, и ночью, когда все уже спали, продолжала работать. Свежие впечатления обретали форму, а сама форма вдохновляла на новые мысли. Но как мало умещается в два подвала! А она-то, когда ехала обратно, все волновалась, сумеет ли выполнить задание. Материала было с избытком. Да и как могло войти в очерк все это множество цифр, выписок, биографий, если тема не вмещала их. Тема же родилась так: Урве долго не могла понять, что означала незаконченная фраза в блокноте — две белобрысенькие девочки махали руками... Но когда она вспомнила, как маленькие дочурки начальника участка Уудемяэ, высунувшись в окно, махали ему вслед, когда он вечером уходил на работу, в сердце ее вдруг возникло точно такое же чувство, как в тот вечер, когда она покидала гостеприимную семью Уудемяэ. Вспомнились летние запахи, плывущие из садов шахтерского поселка, девичья песня, и звуки аккордеона, и золото вечернего солнца на верхушке террикона. Лет десять назад здесь был сенокос. А не так давно люди не хотели работать на шахте. Это рассказал парторг. Особенно большой была текучесть на четвертом участке. Теперь под руководством Уудемяэ четвертый участок стал образцовым, и люди почувствовали, что шахта для них родной дом. «Родной дом» — так назвала она свой очерк, и из огромного количества записей была отобрана лишь та маленькая часть, которая касалась четвертого участка.
