Валерий Брумель - Не измени себе
Но именно в этот миг я успел увидеть подрагивающую стрелку спидометра на отметке «80 км», крутой поворот дороги, исчезающей в темном провале туннеля; перед его зевом огромную искрящуюся лужу…
Подумать:
«Эта девушка похожа на мое будущее».
Ощутить: гармонию всего… Скорости, погоды и улыбки этой девушки…
Этот момент сконцентрировался в невыносимо яркую точку пронзительного счастья.
В следующее мгновение мотоцикл влетел в лужу, скользнул влево, из-под меня тотчас ушла опора.
Я попробовал сохранить равновесие, разбросал в стороны руки, ноги…
Почему так?
Человек рождается в страданиях матери… Его кормят грудью, потом из соски, из ложки… Его учат ходить, разговаривать… Затем читать, писать, думать… Его долго, трудно, упорно учат жить в этом мире… Он растет, он слушает, он видит, он чувствует, он внимает… Наконец он осваивается, выбирает цель. И идет к ней… Опять долго, опять трудно, опять упорно… На пути он любит, терпит, отчаивается, набирает силы — он приходит к цели… Он совершает тысячи усилий, из которых складывается жизнь… И только одно неверное движение…
Как большинство людей, я прощал и прощаю сейчас себе многое. А этого никогда не прошу себе…
Я сделал все наоборот.
Нужно было вцепиться в мотоцикл и поверить. Поверить, что он впишется в изгиб дороги.
Я оказался неспособным на это. Я всю жизнь привык надеяться только на себя…
Машина вписалась. Вписалась, выскочив из туннеля, впритык к дуге тротуара.
От удара колеса о бровку я вылетел из седла… Меня потряс страшный удар о столб, я понесся в черную бездонную дыру… Сознание успело поставить точку:
«Смерть… Все…»
Потом я подумал:
«Тихо…»
И сразу догадался:
«Жив!..»
Я открыл глаза, увидел сокурсницу. Бледная, она бежала ко мне, бросив мотоцикл, ее всю трясло в нервном ознобе. На ней не было ни одной царапины.
Я попытался встать, но почему-то не смог. Потом на обочине вдруг заметил свою правую туфлю. Я посмотрел на ногу, с которой она соскочила, и не нашел ее. Я на ней сидел. Подо мной что-то хлюпало, я сдвинулся на руках в сторону — там оказалась липкая лужа крови.
Я высвободил из-под себя ступню — вместо нее торчали страшные костные отломки. Сама ступня висела на одних связках и сухожилиях.
Мои кости были неестественно белого цвета.
Я равнодушно отметил:
«Все, как в анатомичке института».
И тотчас почувствовал боль. Саднящую, безысходную, точно ногу мне отрубили топором.
Из темноты туннеля вылетел МАЗ, пронзительно завизжал тормозами.
Я сидел на его пути — грузовик чудом не задавил меня.
Моя подруга по-прежнему находилась в шоке, ее бил страшный озноб.
Опять заскрипели тормоза — теперь уже на МАЗ чуть не наскочил «Запорожец».
Оба водителя побежали ко мне, на полдороге остановились. Люди увидели крошево моей ноги.
Я протянул к ним руки, попросил:
— Помогите…
Они разом кинулись ко мне, подхватили, поставили на целую ногу.
Вторую я успел подогнуть — ступня на ней болталась, как маятник. Я взял ее в руки, чтобы она не отвалилась совсем, приставил обратно. Так, поддерживаемый водителями, поскакал на уцелевшей ноге к «Запорожцу».
За мной потянулась дорожка из крупных капель крови.
Я подумал:
«Живым… Только бы живым до больницы».
Владельцу легкового автомобиля я сказал:
— Скорее!
Он быстро, судорожно закивал и не сдвинулся с места. Его начала колотить нервная лихорадка. Он пока ничего не мог сообразить.
Я поторопил:
— В Склифосовского? Быстрее?
Мужчина наконец сунулся в машину. Помог вылезти жене и дочери. Они отошли к парапету набережной, с ужасом уставились на мою ногу.
Шофер грузовика помог мне забраться в «Запорожец». Его владелец уселся за руль весь дрожащий. Сокурсница полезла в машину тоже.
Я замотал головой, сказал:
— Не надо! И в больницу не приходи! Не приезжай!
Она ничего не поняла.
— Не говори, что я ехал с тобой! Нигде!
Девушка судорожно кивнула, захлопнула дверцу, мы сразу тронулись.
Я подумал:
«Жена о ней все равно узнает… После…»
Перед первым же светофором автомобиль затормозил.
Я приказал:
— Дальше! дальше!
Мужчина очумело помотал головой:
— Красный свет?
Я закричал:
— Пусть! Езжайте!
Он упрямо дождался зеленого сигнала, вновь поехал.
Двумя руками я сильно сжимал под коленом артерию, от толчков машины моя ступня беспрерывно болталась на полу кабины. С нее вовсю текла кровь.
— Быстрее! — попросил я. — Быстрее!
Водитель был робкий. Он боялся обгонять другие машины.
Перед моими глазами начали отплясывать тысячи светящихся точек.
Я испугался:
«Сейчас потеряю сознание, умру…»
Я опять закричал:
— Я прошу вас! Вы слышите, я прошу! Не стойте! Вам ничего не будет!
Я все больше терял крови…
Вкатив наконец в ворота больницы, водитель принялся суетливо искать «Приемный покой». Взад-вперед дергал машину, тормозил, вылезал из «Запорожца», расспрашивал людей, возвращался, вновь трогал и опять не туда.
Я первым увидел двери «покоя», кивнул на них.
Мужчина снова выскочил, скрылся в дверях.
Вышли два санитара. Один из них открыл дверцу, глянул на мою ногу, недовольно поморщился:
— Эк тебя расквасило! — И спросил: — Сам-то вылезешь?
Я сразу почувствовал себя виноватым. Я схватился за крышку машины, подтянулся, поставил здоровую ногу на землю, выпрямился. Передо мной все поплыло, я рухнул… Санитары подхватили меня в последний момент.
Потом я лежал на холодном столе, на мне длинными ножницами разрезали брюки. Затем их сняли. Трусы зачем-то тоже. Стыд почти заглушил боль. Меня раздевали женщины. Я отвернул голову…
Наконец на меня набросили простыню, какая-то пожилая медсестра наклонилась ко мне, всматриваясь в лицо, страдальчески поцокала языком:
— Ох, молодой-то какой!
Я спросил:
— Что, тетя? Так уж все плохо?
Она тихо ответила:
— Не знаю, сынок. Не знаю. — И в третий раз повторила: — Не знаю…
Явился дежурный хирург. Бросив взгляд на мою ногу, он, морщась, покачал головой, поинтересовался:
— Вы тот самый Буслаев?
Превозмогая боль, я ответил:
— Да, доктор… Что будет с ногой?
Посмотрим, — откликнулся он. — Сейчас трудно определить, посмотрим. — И куда-то исчез.
Мне сделали укол, боль притихла, я закрыл глаза…
Открыв их, я увидел свою жену и Звягина. Жену била мелкая дрожь, она все время повторяла:
— Митя! Что же теперь будет, Митенька? Звягин молчал. Он старался сохранить то выражение лица, которое подобает принимать в таких обстоятельствах, но я уловил в нем другое.
Я сказал ему:
— Все правильно, Сережа… Я тебе больше не конкурент… Это финиш…
Он вздрогнул, горячо заговорил:
— Как тебе не стыдно! При чем тут финиш? Ты еще будешь прыгать! Вот увидишь, будешь!
Я отрицательно покачал головой. Жена закричала:
— Какие прыжки? О чем вы? Жить! Ты только жить должен, Митя!
Вернулся дежурный врач. Он пришел с ведущим хирургом больницы. Они попросили удалиться жену и Звягина.
Новый хирург близоруко склонился к моей искореженной ноге, покривил губы.
Я напряженно спросил:
— Что? Отрежете?
Он поднял на меня глаза:
— Отрезать можно было и без меня. — И прибавил: — Наша фирма, товарищ Буслаев, балалаек не делает!
Через полчаса меня повезли на операцию.
Жена продолжала дрожать в истерике, ее никто не мог оторвать от тележки, на которой везли меня.
Перед операционной Людмила вцепилась в рукав дежурного хирурга, надрывно закричала:
— Я ничего не буду! Умоляю! Я должна быть там, прошу вас! Я боюсь, я умоляю!
Ее почему-то впустили…
Меня переложили с каталки на стол, в один миг пристегнули запястья брезентовыми ремнями. Я тот час испугался своего распластанного беспомощного положения.
Я повернул голову к жене:
— Если ты дашь согласие, чтобы мне отрезали ногу, я прокляну тебя. Слышишь?
Она прикрыла лицо руками, горько заплакала.
— Не смей! — повторил я. — Что бы ни было во время операции, не смей!
Мне воткнули в вену иглу, что-то пустили в кровь. В голове пошел туман. Тело начало наполняться сонной тяжестью… Еле ворочая языком, я снова выговорил:
— Не смей… Нога. Мне нога… Нет…
На меня обрушились покой, тишина… Все исчезло…
Я успел подумать:
«А небытие, оказывается, приятно…»
КАЛИННИКОВ
Очень скоро меня действительно вызвали в Москву на заседание ВАКа…
Не успел я поставить в номере гостиницы чемодан, как в дверь постучали.
