Михаил Чулаки - Вечный хлеб
Сначала зал показался пустым. В следующую секунду Вячеслав Иванович разглядел у стены маленькую одинокую кровать, — словно утлую лодку на краю океана. У кровати двое людей в белом.
— Ну вот, пришли, — шепнула Лена и кивнула в сторону кровати.
Боясь поскользнуться на блестящем линолеуме пола, Вячеслав Иванович один шел через страшный в своей пустоте зал. Лена осталась у входа. Шел — и вдруг ощутил тяжесть в руке. Донес! Он совсем забыл про сумку с передачей — но донес! Все будет хорошо!
На белой кровати почти не различалось лицо Аллы. Ближе… Ближе… Господи, как можно так измениться за полсуток?! Разве так бывает?!
Исхудавшая, желтая, старая — как будто бы ей лет сорок! Глаза прикрыты.
— Аллочка!
Не ответила, не открыла глаз! Да что же?!
— Она еще не совсем проснулась от наркоза. Оглушена.
Тут только Вячеслав Иванович обратил внимание на стоявших у кровати врачей. Да врачи ли это?! Мальчик и девочка, на вид ровесники Аллы. Обернулся, ища Лену, но та уже ушла.
Обратиться больше было не к кому, а эти все-таки в белых халатах, значит причастны.
— Что же с нею?
— Наверное, несовместимость, — сказала девушка. — Остается думать.
Вячеслав Иванович заметил, что коллега толкнул девушку локтем. Понятно: этот уже научился темнить. Вся надежда оставалась на девушку!
— Какая несовместимость? С кем?
— Вы же не врач, да? Тогда все равно не поймете, — сказала девушка, но без высокомерия, а скорее грустно.
— И как вы сюда попали? Немедикам нельзя, — сказал ее коллега. Вот этот с высокомерием!
— Мне разрешил Старунский! — резко ответил Вячеслав Иванович.
— У него бы и спрашивали, — сказал высокомерный молодой человек.
Вячеслав Иванович отвернулся от него, обратился к одной только девушке:
— Вы мне скажите! Потому что если что нужно, я из-под земли! Какие-нибудь лекарства! Самого лучшего профессора!
— Да уж был Старунский, — сказала девушка с той же грустью.
— Ну и что? Не помог? Найдем другого! Операцию ей сделали, да?! Какую?
— Сделали. Вы же все равно не понимаете.
— Пойму! Да что с нею наконец?! Что вы кишки тянете?!
Вячеслав Иванович кричал, но кричал шепотом. И тем страшнее это звучало. Девушка не выдержала:
— Несовместимость, я же сказала.
— Чего несовместимость?!
Ее коллега демонстративно отошел, всем своим видом показывая, что не имеет никакого отношения к разговору.
— Несовместимость крови. Наверное. Потому что больше нечего.
— Не ту кровь перелили? Ошиблись?! Старунский ошибся?!
Бывает кровь разных групп — настолько-то Вячеслав Иванович понимал в медицине!
— Старунский не переливал, до него. И не ошибались, все делали как положено. Бывает. Второстепенные факторы.
— Какие факторы?!
— Это сложно. Ну, особенности такие. Бывает иногда.
— А операцию для чего?!
Девушка молчала.
Ну, это в прошлом. С виноватыми он разберется потом.
— Теперь-то что делать? Как дальше? Что же, так и лежать без помощи?!
— Будем лечить дальше, — грустно сказала девушка. — Вот очнется совсем от наркоза…
— Чего ждать?! Чего «будем»?! Кто ее врач?! Вы?!
Девушка покраснела:
— Нет, мы студенты… Я не знаю кто… У заведующей…
О, черт!
— Девушка, как вас зовут?
— Таня.
— Таня, где заведующая? Позовите ее!
— Она придет сама. Я не знаю…
Эта девочка еще и боится заведующей!
— Где она? Я позову сам!
Нужно было что-то делать. И было все-таки легче оттого, что можно было что-то делать.
Заведующая нашлась в предродовой, преобразованной временно в родилку. Высокая эффектная дама, она сразу вызвала в Вячеславе Ивановиче резкую неприязнь эффектностью своей, совершенно неуместной в этих стенах, жизненной силой, составлявшей такой контраст с болезненным изнеможением Аллы… Заведующая отдавала какие-то распоряжения, и видно было, что ей нравится сам процесс отдавания распоряжений независимо от их содержания, — но Вячеслав Иванович бесцеремонно перебил:
— Что ж там Калиныч без врача? Лечите, работайте!
Может быть, с заведующей так еще никто не говорил — хотя надо бы каждый день, судя по ее виду!
— А вы кто такой? Как сюда попали? Мужчина! Здесь роженицы!
Ага, она думает, что его можно перекричать? Его?! Сейчас?! Его, который в детдоме не боялся Царя Зулуса, которого боялись все!
— Такой, что надо работать! Лечить! Спасать надо! Сами напортачили! Под суд хотите!
Он надвигался на ненавистную даму, он готов был… Такое он испытал всего однажды в жизни. _Однажды десятилетний Слава не отдал Царю Зулусу морскую пряжку, которую нашел на улице и которой гордился, как ничем до этого в своей короткой жизни. Царь Зулус брал все, что хотел: порции за обедом, значки, книжки, деньги у любого из ребят — а десятилетний Слава Суворов не отдал морскую пряжку. Ну и получил. Он, конечно, не был ябедой — и гордился, что не ябеда, — а потому пришлось традиционно соврать, что упал с лестницы. Но от ненависти — а что сильнее детской ненависти, когда ты весь во власти тупого и злобного деспота, от которого не защитят ни закон, ни милиция, привычная опора взрослых! — Слава перестал бояться Зулуса. Но отомстить кулаками он рассчитывать не мог, не помогли бы и приемы «из настоящей жиу-жицы», которые разучивал Жиртрест по какой-то старой книжке. Царь Зулус был второгодник и в школе сидел как раз впереди Славы. И две недели Слава терпеливо готовил месть: собирал головки от спичек, порох из патронов, имевших широкое хождение по детдому, за которые он отдавал все свои компоты. И наконец настал его час! Целый урок он сыпал через бумажную воронку в задний карман Зулусу свою горючую смесь. А на перемене подошел и ткнул горящей спичкой! Он был уверен, что Царь Зулус его за это убьет, — и не раскаивался, и все равно не боялся! Царь Зулус пролежал дней десять в больнице. Он тоже оказался не ябедой — а то бы Слава мог очутиться и в колонии! Но самое удивительное, что и не попытался мстить, даже уважал с тех пор…
Что еще кричал Вячеслав Иванович заведующей, он не сознавал. Опомнился уже снова в страшном своей пустотой родильном зале. Заведующая что-то отрывисто спрашивала Таню и ее коллегу, отвечал больше ее коллега. Выслушала, что-то приказала и быстро ушла, не глядя на Вячеслава Ивановича. И он понял, что она его боится. Это доставило секундное удовлетворение. Только секундное…
Он подошел к Тане, уставший после вспышки, боясь услышать плохие вести.
— Ну что, Танечка?
— Вызываем бригаду.
— Какую еще бригаду?!
— Специальную. Городскую гематологическую. У них все средства. Главное, чтобы моча пошла. Мочи нет.
Моча, о которой не принято говорить, о которой и подумать-то совестно в связи с красивой юной женщиной, — потому что прелесть и женственность как бы отрицают низменные стороны физиологии, и невольно хочется думать, что милое существо и в уборную-то никогда не ходит, — моча вдруг стала средоточием жизни! Какая это прекрасная жидкость! Лучше всякого шампанского! Ничего в ней стыдного, низменного, тайного — о ней нужно говорить, кричать, молиться: только бы пошла моча! И счастье — это очень просто: это когда идет моча!
Алла пошевелилась, и послышалось тихое, но явственное:
— Болит!
— Выходит из наркоза, — шепнула Таня.
Ах да, наркоз. Была операция. Что за операция? Потом! Вячеслав Иванович заметался вокруг Аллы:
— Очнулась! Ну наконец! Где болит? Сейчас… Попить хочешь? Попей! Или винограду…
Алла открыла глаза, но смотрела в потолок, мимо Вячеслава Ивановича.
— Да что же? Она не слышит! Или не узнает?! Совсем плохо?!
— Сейчас. Еще выходит из оглушения.
И снова тихое, взывающее:
— Болит!
— Где болит! Аллочка, ты меня слышишь? Скажи, где болит?
— Болит… Голова…
Ответила! Но надо что-то от головы!
Вячеслав Иванович повернулся было к Тане — все-таки почти врач, — но та смотрела в другую сторону. Вячеслав Иванович посмотрел туда же: дверь распахнулась, в нее быстрым шагом входил решительный врач с чемоданчиком в руках, следом женщина, и тоже с чемоданчиком, следом еще двое, эти несли что-то вроде небольшого сундука. Бригада. Бригада!! Ну наконец-то! Теперь все будет хорошо. И моча пойдет!
Таня повернулась к Вячеславу Ивановичу:
— Они сейчас будут всякие процедуры… Всякие действия… Вам лучше не надо. Не смотреть.
И он сразу, с радостью даже покорился! Чтобы не мешать! Чтобы поскорей!
— Да-да. Только я близко. Если вдруг нужна кровь — то я. Вы им скажите, Танечка. Мы же кровные родственники.
Он вышел в коридор. Стульев здесь не было и он прислонился к стене, приготовившись долго ждать. Пожалуй, больше он сейчас ничего сделать не мог. Но уже сделал! Если бы не накричал на самодовольную заведующую, не притащил ее к кровати Аллы — была бы сейчас здесь бригада?
