Владимир Дудинцев - Белые одежды
— Уже ж была сессия…
— Вы готовы к такой дискуссии? Надо объяснить все самим для себя, почему так получается. Заранее. Почему так получается — один к трем?
— Не знаю, Федя. И очень переживаю. Скажи, сынок, это не выдумка?
— Я тоже так думал. И проделал сам эксперимент.
— И получилось?
— Получилось, Кассиан Дамианович.
— Зачем он тебе понадобился, эксперимент этот? Ой, Федька, не нравишься мне ты сегодня. Стреляешь по батьке из обоих стволов. Зачем эти шарики мне под нос суешь? Почему сразу не сказал, что «Веррукозум»? Знаешь, а спрашиваешь, какая основа у моего… Экзаменуешь…
— Я спросил, Кассиан Дамианович, потому что сам подумал: не фальшивка ли. На всякий случай спросил. Думаю, автор точно знает.
— Складно врешь. Ушел, ушел в кусты. А ведь держал я тебя за фост! — он так и сказал: «фост». — Я тебя крепко было схватил.
«Насторожился», — подумал Федор Иванович, кашлянув с досады, и принялся вторично намыливать голову, скрылся в пенной шапке.
— Сынок, что с тобой случилось? — помолчав, тихо спросил старик. — Чем они тебя опоили? По-моему, ты захромал на вейсманистско-морганистскую ногу. Вижу, ты сам не чувствуешь, что ты сейчас мне брякнул. Сам план разговора, сам анализ говорит, что ты немножко того… Присматриваешься к ним. Смотри, эпитимью наложу. Тысячу прививок сделаешь мне.
«Острит — значит, пронесло», — подумал Федор Иванович.
— Самый большой грех под конец, — сказал он, смеясь. — Тут, когда Стригалев уходил, у него в столе Краснов нашел семена. Шесть пакетиков. Я решил не отдавать. Это не микротом…
— Пр-рявильно! — сверкнул глазами Кассиан Дамианович, совсем не замечая внимательного взгляда «сынка».
— Пусть, думаю, мой академик меня поколотит, эпитимью наложит, а семена из рук не выпущу. Сначала высею весной, посмотрю, с чем имеем дело, а потом…
— Эти семена у кого? У Краснова? Я их сегодня все заберу. Чтоб не смущали…
— Вот только Краснов…
— Краснов заткнется и будет молчать.
Через час, распаренные и потные, они сидели в комнате для приезжающих и пили чай. Выпив чашку и подставив ее под чайник — чтобы Федор Иванович налил вторую, академик, наконец, заговорил о деле.
— Мне тут Цвях подсказал: пусть Дежкин принимает все картофельное хозяйство Троллейбуса. А я думаю — еще и расширим. Будет проблемная лаборатория и опорный пункт нашего московского института. Поставим теоретические работы и дадим Родине сорта. Цвях о тебе очень высокого мнения. Задача — изучить весь материал, имеющийся у вас в наличии на сегодняшний день. К весне определим и конкретные объекты. Это что касается сортов. Как ты думаешь? Привлечешь фитопатологов, Вонлярлярского, биохимиков.
— Я так вас и понял, когда по телефону… Я листал их журналы. Там, среди оставленного ими наследства, есть перспективные образцы.
— Вот такой ты мне и нужен. Я в Москве подумал, а Федька здесь уже дело делает. Это тот стиль, который мне по душе.
— А что касается теоретической работы, — деловито, негромко продолжал Федор Иванович, — то и для этого здесь есть много данных, наводящих на серьезные мысли. Когда я их ревизовал, я наткнулся… мне показалось, что они тайком готовили материал для сопоставления методов. Конечно, с выводами в их пользу. Поймать за руку не удалось… А может, ничего такого они и не собирались. Во всяком случае, они уже проделали треть того, что нужно было бы сделать нам, Кассиан Дамианович… Если бы мы — по своему плану — предприняли такое сопоставление. Главное — нам никаких упреков, сам противник все сделал и записал в журналы!
— Федька! Вот это как раз нам и надо. Составляй скорей план и пришлешь мне.
— План уже есть, — сказал Федор Иванович. — Набросок. Это будет большая работа. Года на четыре…
— А если на два? Будем медлить — нас капиталистический мир обгонит.
Федор Иванович внимательно на него посмотрел.
— Надо же увенчать сортом… Хотя бы уверенно заявить, что дадим…
— Ну и увенчаем! Почему не увенчать? Заявим через год, а увенчаем через два!
— Хотите перещеголять академика Лысенко? Хотите подарить Родине вторую ветвистую пшеницу? — не удержался, ядовитейшим тоном сказал Федор Иванович. Но нет, он этого, оказывается, не сказал. В первый раз с ним случилось такое. Притом, само собой. Вся энергия ядовитого протеста вдруг сжалась, и он промолчал. Только в глубине глаз мгновенно пробежала остренькая серебристая змейка.
— Пиши, на два года, — твердо распорядился ничего не заметивший академик Рядно. — Это будет замечательная работа. Пора тебе выходить на большую дорогу, — Федор Иванович тонко улыбнулся, и улыбка его сказала: «Как это понять?»
— Не переиначивай батькины мысли! На большую — в смысле капитальных работ. Хватит смеяться над батькой, пора становиться зрелым, серьезным ученым. Я буду руководить. Для публикаций дадим зеленый свет. Давай, сынок. План ты мне завтра вручишь?
— Вручу сейчас. Вот он, в столе…
Поглядев на него с немым восторгом, Кассиан Дамианович надел квадратные черные очки, опустил в стакан с чаем большую таблетку и, прихлебывая свой напиток, постукивая «кутнями», принялся листать план. Федор Иванович устремил на него свой прохладный, как бы ласкающий взгляд. Глядя на старика и двигая бровью, он то и дело закипал: «Народный академик! Ничего твой пустой орех не варит в селекции. Господи, он держал меня за фост! Читай, читай. Пусть, пусть будет два года. Нам кое с кем и двух хватит, успеем и с теоретической работой, и увенчаем!»
— Ты что на меня смотришь? — спросил вдруг старик, не поднимая головы от страницы.
— Изучаю, Кассиан Дамианович.
— Изучай, сынок, изучай. Полезно.
Потом перевернул страницу и, продолжая читать, он вдруг проныл:
— А для чего ты меня изучаешь? А?
— Думаю, даст он мне докторскую степень или нет.
— Ты еще сомневаешься, дурачок?
Отложив план, он растянулся на койке Федора Ивановича.
— Не возражаешь? Пусть батькины кости немножко понежатся. Люблю после бани. Так он, наконец, проговори-и-ился! Доктора хочет!
— Кассиан Дамианович! Плох тот солдат…
— В генералы хочется? — академик, закрыв глаза, одобрительно кивнул несколько раз. Хрустя суставами, потянулся. Задумался. Ему хотелось поговорить. — Так ты живой человек, я вижу! Это хорошо. По крайней мере, я тебя начал понимать. Слава богу, на место все стало. Конечно, я тебе скажу, мысль о своем месте в обществе посещает иногда и, можно сказать, нередко, даже головы гениев. Карьеризм, Федя, свойство всей мыслящей материи. У одного карьеризм — в приобретении вещей. А у ученого… Ученый тоже стремится. У ученого, у государственного деятеля высший карьеризм. Рвение приобретателя — ничто. И некрасиво и мелко. Ученый приобретает умы. Вон я сколько их приобрел. Среди них есть очень большие люди. Не будем по именам, ты знаешь… Кто меня хочет оспаривать… Или подсиживать… того я сейчас же переведу в идеологическую плоскость и отдам в распоряжение умов, которые я приобрел. И они его чувствительно — как я скажу — посекут. Хочешь не хочешь, а это приходится учитывать. Это я тебе отвечаю на твою юношескую, сынок, дерзость. Библия говорит: учи сына жезлом… Аш-ш-ш, ты! Мушками он интересуется! Экзаменовать старика надумал! Зачем тебе? Смирися, гордый человек! Прежде чем командовать, научись подчиняться. Охоться во второстепенных угодьях, которые я тебе отвел. Я тебя оттуда не шугну. Даже, как видишь, помогаю. Загоняю тебя в доктора, дурачка. А ты не упирайся, иди. Там хорошо. И попробуй стать, как я. А потом сделаю и наследником. Будешь моих оленей гонять…
— Кассиан Дамианович! Мне кажется, вы все это говорите кому-то другому. Может быть, этому схоласту Троллейбусу. Но я! Что же мне — о шариках, о препарате молчать надо было?
— Это ты правильно сигнализировал. А вот почему ты Троллейбусом назвал… Механизатора этого… Я теперь не смогу, буду все время думать. Знаешь, как тяжело… Побыл бы на моем месте. Один же за другим — так и отходят. Все туда, туда. К мушкам. А оттуда только дураки, мелочь… Ты первый с головой, кого мне удалось удержать около себя. За это и я не останусь в долгу. Хоть и колеблешься иногда. Флюктуируешь. Я вижу, все вижу…
Он уставился на Федора Ивановича глазами, полными муки.
— Скажи лучше прямо: могу я еще опираться на тебя, сынок? Ведь борьба, борьба! Не подведешь старика? Я ж тебе так верю…
— Можете опираться больше, чем опирались всегда, — твердо отчеканил Федор Иванович и долго смотрел в глаза академика, выдерживая его исследующий душу взгляд.
Вторая часть
— I —
В начале января у Федора Ивановича был странный разговор по телефону с академиком Рядно. Кассиан Дамианович позвонил рано утром прямо из своей московской квартиры: ему внезапно пришла в голову хорошая думка.
