Владимир Дудинцев - Белые одежды
— Дверь не запирай, — сказал Кассиан Дамианович. — Слушай… Тут у вас где-то есть горячий душ. Организуй, а? Полотенце, мыло найдется?
— Конечно! Сейчас зайдем ко мне, все возьмем и — к механизаторам. У них душ при механической мастерской.
Федор Иванович сходил на разведку — разошлась ли свита, и по пустому коридору они почти бегом выскользнули из корпуса. Торопливо дошагав до общежития, поскорей скрылись в комнате Федора Ивановича. Академик все смотрел на «мартина идена», неодобрительно щупал ткань.
— Какой же ты земледелец — ходишь, как московский стиляга! Должен быть муравей, а ты стрекоза! Ты ж так чахотку тут схватишь! Скажут, на службе у академика Рядно чахотку заработал, — он покачал головой. — Пришлю тебе кожушок. До колен полуперденчик. Легкий, аккуратненький. А теплый — как печка! Чтоб носил мне, без дураков! А эту, гимназию свою… Редингот свой, чтоб в шкаф мне, до весны. Когда за девочками гон начнется — тогда разрешаю, надевай.
Раньше Федор Иванович в таких случаях слабел от подступающего чувства. Ему хотелось расцеловать это старое, смуглое от настоящего полевого загара, доброе лицо. Но сейчас, когда безошибочно действовал ключ, он сразу что-то вспомнил из прошлого, все выстроил в ряд и понял, что старик готовит почву для какого-то щекотливого поручения. Когда академику Рядно было нужно послать кого-нибудь на не слишком чистое дело, он становился очень добрым — легко, автоматически оперировал всеми жестами и повадками душевного, мягкого человека.
«Сынок! — подумал Федор Иванович. — Давно уже я тебе не сынок. Ловчая яма с кольями на дне — вот кто я теперь для тебя. Так что берегись…»
— Ты чего покраснел? — спросил академик. — Как девица краснеешь.
— От благодарности, Кассиан Дамианович…
— Ты мне не благодарность… Ты мне дело давай!
Захватив нужные вещи, они опять вышли на яркий снег.
— «От благодарности»… Ну ловкач! — качая головой, бормотал академик, шагая впереди Федора Ивановича. — Теперь никуда не денусь, придется присылать кожушок. Ладно, к Новому году получишь.
После беседы со Стригалевым, после сеанса со старинным микроскопом и «Майским цветком», а теперь еще этот обещанный полушубок вмешался, — после всего этого Федором Ивановичем овладела горячка: прежде чем начать действовать, ему было необходимо собственным пальцем тронуть живое, истинное, то, что составляло скрытую основу академика Рядно. Все было как будто ясно, но вот — потребовалась еще одна проверка. И он приготовился. И совсем без его ведома сжалась в нем и уперлась в чуткий выступ стальная пружина.
Они уже шли через работающий механический цех, и Федор Иванович увидел в глубине за станками Бориса Николаевича Порая. Дядик Борик поднял руку, салютуя Учителю. И Федор Иванович бойко вскинул руку.
— Ты с кем поздоровался? — спросил Кассиан Дамианович, проследив их приветствия.
Пружина тут же сорвалась и ударила.
— С одним вейсманистом-морганистом. С Троллейбусом…
Старик как бы онемел.
— Этот длинный? С кокардой? Постой, какой же это Троллейбус? Троллейбуса я по одним чирьям сразу…
Он совсем забыл, что всего лишь четыре месяца назад, напутствуя молодого ревизора, он сказал о Троллейбусе: «Интересно, что это за фрухт. Посмотреть бы…» Ему тогда было нужнее не знать Троллейбуса. Чтоб сынок не уперся, не забастовал.
— Троллейбус — это ихний здешний генерал ордена. Ха! Троллейбуса не узнал! Что это с тобой, сынок?
— Кассиан Дамианович! Я неудачно пошутил. Это Борис Николаевич Порай. Механизатор.
«Стригалев прав», — сказал себе Федор Иванович, переводя дыхание.
— Непонятно как-то шутишь, — не мог успокоиться академик. — Шутишь не похоже на себя. Мерещится он тебе, твой крестник. Жалеешь, небось, знаю тебя. Кончай о нем думать. Другие ждут дела.
Душевая от пола до потолка сверкала молочной керамикой. Закрыв дверь на задвижку и раздевшись, академик опять пришел в веселое настроение. Он был хорошо сложен для старика, сухощав, весь в мелких бугорках старческой одеревеневшей мускулатуры. Хорошо был виден выступающий рисунок скелета. При меловой белизне тела его маленькая и темная сухая голова на коричневой шее казалась взятой взаймы у другого человека. Прикрыв грешное место рукой, он проковылял к душу, стал вертеть краны, загагакал, закричал, заплакал и исчез в облаках пара. Некоторое время слышались только крики и шлепки по голому телу. Потом академик позвал Федора Ивановича.
— Давай, сынок, сюда. Спину потрешь.
Федор Иванович под вторым душем принялся мылить колючую мочалку.
— Давай скорей! — старик нагнулся и ждал. — Потри, потри. Скажешь, академику Рядно спину тер, пусть боятся. Хо-хо! Ух-х, ты! — он закричал еще громче. — Не жалей силы! О! Так, так! Вонлярлярский! Вот кого бы пригласить! Пронститутку, интеллихэнта. И-хи-хи! Потише, ссатана! Обрадовался! В следующий раз позову его, вот будет комедия! Думаешь, не пойдет? Будет фыркать, а спину потрет! И сделает, чтоб узнали!
— Он у Стригалева микротом хотел чердануть. У Стригалева свой микротом, сам сделал…
— Свой? Что-то я не знаю за ним такого факта. Наверно, такой же допотопный, как и микроскоп…
Вот какие подробности он знал о Троллейбусе!
— Когда Троллейбуса попросили с кафедры, Вонлярлярский сразу хвать микротом. В коридоре драку затеяли. Пришлось разнимать.
— Ну, ну… И что?
— Отдал хозяину. Чтоб знал, что мы, хоть и крепко берем за глотку, но научные споры на такие мелочи не переносим.
— Пр-рявильно, молодец! — И Кассиан Дамианович с силой повторил: — Молодец, Федя!
Второй заход Федора Ивановича прошел незамеченным. Старик размяк под горячим душем, скалился, желто сверкали его золотые «кутни». И новое, мстительное любопытство, с которым Федор Иванович не мог совладать, толкнуло его на третий заход.
Он чувствовал страх: начиналось что-то вроде смертного поединка с академиком Рядно. Он уже знал, что поединок будет продолжаться не один год и закончится катастрофой для одного из них. Посмотрев на Кассиана Дамиановича своим тициановским взглядом, полным холодной благосклонности, задержав на нем этот отвергающий взгляд, Федор Иванович с трудом оторвался, зажмурился и стал мылить голову. Сквозь обильную пену он прокричал:
— Кассиан Дамианович! Не помните, на какой основе создан ваш «Майский»?
— А что она тебе? Картошка — вот тебе и основа. И наша бессмертная наука.
— В нем вроде «Веррукозум» участвовал…
— Кто говорит? — старик быстро перешел к нему, под его душ.
— Я сам видел препарат. Я тут же приготовил опровержение. Мол, чистая фальшивка…
— Правильно, фальшивка. Ну и что?
— А то, что не фальшивка. Опровергать-то я приготовился. На случай опасной вылазки. А препарат был настоящий.
— Стригалев тебе показал?
— Кассиан Дамианович, при чем тут Стригалев? Какое дело Стригалеву до «Майского цветка»? — Федор Иванович прямо, как судья, посмотрел в его выцветшие степные глаза. — Стригалева к этому времени уже прогнали. Препарат я нашел, когда чистил свой стол от вейсманистско-морганистского хлама. Он датирован позапрошлым годом, и была надпись: «Майский цветок». Видно, кто-то у них интересовался…
— Так у «Веррукозума» у этого хромосомы, как у картошки! Что ты там мог увидеть?
— Увидел, Кассиан Дамианович. У них, у тех, кто делал препарат, реактивы секретные есть. Капнул — и сразу видно. Картошка остается, как и была, а у «Веррукозума» хромосомы сразу сжимаются в шарики…
— А ты? Надо ж было уничтожить! Ужели не дотумкал?
— Я-то уничтожил. Уничтожил его в тот же день.
— А как же ты эти хромосомы смотрел? — академик сам перешел на строгий допрос.
— Я смотрел у Вонлярлярского целую серию препаратов, и между ними сунул этот. И шарики тут же увидел.
— Да-а?
— Конечно, могла быть и фальшивка. Могли какой-нибудь свой полиплоид, какого-нибудь уродца сделать, а написали «Майский цветок».
— Точно, Федя. Диверсия.
— Только я считаю, что этот препарат у них был для собственных нужд. Для себя им фальшивка не нужна.
— Ты думаешь?
— Надо бы нам самим взять «Майский цветок» и сделать срез. Я попробую выманить у них реактив.
— Зачем тебе?
— Мне кажется, впереди нас ждет драка. Они могут товарищу Сталину игрушку подсунуть. Мушек в пробирке. Бескрылых и красноглазых.
— Не подсунут. Везде стоят наши ребята… Ладно, пусть подсунут. Ну и что?
— Товарищ Сталин поиграет в этих мушек — игра-то занятная. И получится один к трем. И он назначит дискуссию.
— Уже ж была сессия…
— Вы готовы к такой дискуссии? Надо объяснить все самим для себя, почему так получается. Заранее. Почему так получается — один к трем?
— Не знаю, Федя. И очень переживаю. Скажи, сынок, это не выдумка?
