Владимир Дудинцев - Белые одежды
— Вот он где живет! — тем же слишком радостным голосом откликнулся Свешников, топчась у двери, с любопытством озираясь. — Жилище философа! Так вот где он проводит бессонные ночи в размышлениях!..
— Михаил Порфирьевич! Давайте ваше пальто! — чувствуя всю трусливую фальшь своего голоса, Федор Иванович подошел, чтобы помочь гостю раздеться.
«Вот черт, — подумал он, протягивая руки к черному пальто. — Сейчас начнет потихоньку вытаскивать из меня…»
— Я сам, — полковник вдруг посмотрел ему в лицо с мгновенной укоризной и стал снимать пальто. Перед этим он бросил свою сложенную газету на стол. Она медленно начала раскрываться, и оказалось, что туда вложена книжка: «Т. Морган. Структурные основы наследственности». И на ней был знакомый чернильный штамп: «не выдавать». Наискось, поперек слова «Морган».
«Что это — пароль? Или приманка?» — подумал Федор Иванович.
Возникла пауза. Свешников заметил взгляд Федора Ивановича, на миг остановился с пальто, висящим на одном плече, но мгновенно же и овладел собой. Спокойно повесил пальто на вешалку у двери. На нем теперь был военный китель с золотистыми погонами.
— Интересуетесь? — спросил Федор Иванович, кивнув на книжку.
— Да так вот, решил… Взял тут у одного… Вы, конечно, знакомы с этой штукой?
— И труд читал… — Федор Иванович хотел сказать еще: «И книжку эту знаю, и даже ее хозяина», — но промолчал. Важные сведения нельзя выпускать из хранилища памяти без особой нужды. Он промолчал. А сам факт, растревожив душу, уселся там, похоже, навсегда.
Лицо у Михаила Порфирьевича, шея и руки — все было крапчатым и нежным. Светились рыжие волоски. Но из этой нежности были собраны на лице толстые складки, которые и при детской улыбке не утрачивали своей самостоятельной суровости.
— Ну что же, товарищ полковник, — сказал Федор Иванович, помедлив. — Садитесь и рассказывайте. Вы пришли специально ко мне — значит, у вас…
— Вы думаете, у нас всегда должны быть дела? Ну да, я понимаю… Без приглашения…
— Скажу честно: когда так входит человек вашей профессии, всегда…
— Вы думаете, нам следует быть в полной профессиональной изоляции? Думаете, это приятно — вот так знать…
— Ничего не попишешь — служба.
— Но я же с вами, по крайней мере сейчас, не на работе…
— Сказал волк барашку…
— Вы не очень приветливы, Федор Иванович.
— А что остается Федору Ивановичу, когда ему говорят: с вами, дорогой, я не на работе. По крайней мере, сейчас. Интонацию вы улавливаете?
Они оба затаили дыхание и стали смотреть по сторонам. Сидели друг против друга, барабанили пальцами по столу. «Вот и бросил резкость в лицо, — думал Федор Иванович. — Вот и вырвался из упряжки. Никуда, никуда не уйти!» Он уже искательно поглядывал на гостя — что бы такое сказать ему помягче… Свешников, видимо, тоже чувствовал себя виноватым. Он быстро справился с неловкостью.
— Это у вас на подоконнике, по-моему, мой подарок. Любуетесь?
— Грим ведь предназначен… очень определенно. До сих пор не знаю, что с ним делать.
— И не надо знать. Это — средство общения, — полковник дружелюбно улыбнулся.
— Если бы я тогда опередил вас, это средство лежало бы на вашем окне.
— Разумеется… — Свешников опять замолчал, поглядывая по сторонам. — Что это за таинственные знаки вы тут понаставили? Вот я вошел — и куда ни посмотрю, везде они. На стене, на подоконнике… Тут вот, на столе, сразу три. Крест какой-то… Это икс? У вас был неразрешимый вопрос? Или знак умножения? Что это такое?
— Не крест и не икс. Объемная фигура, вроде песочных часов. Видели песочные часы? Два конуса. Вот этот конус вверх расходится, в бесконечность. А второй — вниз. Тоже в бесконечность.
— Это вы рисовали, когда впервые пришло в голову? Обдумывали?
— Когда впервые услышал от другого человека. Рисовал, чтоб понять то, что услышал.
— Я забыл… У вас всегда автор мысли не вы, а кто-то другой. А вас больше интересуют разработки и интерпретация готовых идей.
— Лучше не скажешь!
— Хорошо… И что же они показывают, эти песочные часы?
— Ну, отчасти то, что бесконечностей в мире бесконечное число.
— Хороший символ. Наглядный. В общем-то это мы и так знаем.
— Это особые бесконечности. Их вы еще не знаете. Один мой знакомый открыл.
— Умный человек. А мне можно что-нибудь про них узнать? Про эти песочные часы…
— Потом как-нибудь.
— Вы куда-то собираетесь?
— Да. Если бы вы пришли минут на пять позднее…
— Так пойдемте! Я вас провожу, можно? Федор Иванович! Поверьте, у меня самый непосредственный, личный и дружественный интерес к вашим… концепциям. Безопасный для вас. Они всегда очень оригинальны и всегда дополняют… чем-то существенным…
«Нет, не отстанет», — подумал Федор Иванович. Он мог бы, конечно, уйти от опасного человека. Решиться и порвать с ним. Но его тянуло к нему, и если полковник долго не появлялся, чувствовалось что-то вроде тоски.
Они оделись и вышли на яркий, сверкающий лужицами воды снег, и их сразу оглушило отчаянное, радостное карканье грачей.
— Весна! — сказал полковник, покачав головой.
— Да! — покачал головой и Федор Иванович. — Она свое, а человек, знай, гнет свое.
Полковник сразу услышал намек, взглянул, но не стал развивать невыгодную для него мысль. Только начал оправдываться:
— Федор Иванович! Вы же меня сами заразили этим. Философией. Помните, вы мне что-то говорили о ключе…
— О ключе? Вам? Никогда не говорил.
— А тогда? Помните, когда пришли…
— Тогда у меня еще и ключа не было. Это вам кто-то. Кто Моргана дал…
— Может быть, и так, — Свешников бросил на Федора Ивановича быстрый смущенный взгляд. — Но вы мне и так многое доверили. Так валяйте до конца, я не продам. Давайте про ключ.
Он так и ломился вперед со своими вопросами.
— О ключе это очень много, — сказал Федор Иванович. — Вы хотите часовую лекцию?
— Да, да! Именно!
— Ну, во-первых, поскольку существует авторское право, я должен заявить вам, что все, что будет… если будет… изложено ниже, принадлежит не мне, я уже говорил… А будет всего-навсего вольным пересказом чужих мыслей, и не претендует на полноту. Фамилию автора я пока не назову.
— Меня фамилия автора не интересует, даже если бы это были вы, — сказал Свешников как-то небрежно, слегка презрительно и даже с торжеством, и Федор Иванович сразу понял, что его новая попытка уйти из упряжки пресечена. Кроме того, ему очень хотелось хоть один раз изложить свои мысли в чьи-нибудь, в посторонние уши. Родившаяся новая мысль не дает покоя, пока ее не выскажут другому человеку.
— Ну ладно. С чего бы начать? Вот, представьте себе, человек тонет. Под лед провалился. А я ищу шест — помочь. А мой приятель молча мне говорит. Глазами. Говорит, не ищи особенно. Я все же увидел шест, хочу взять. А он поскорее — молча — закричал: ты не видишь этого шеста! Может быть, это и не шест! Пойдем лучше, покричим на помощь, а он в это время утонет. Вы не чувствуете здесь, в этом примере, взятом из жизни, неполноты? Чего-то не хватает, верно? Ответов нет. Почему кричит «не ищи»? Почему доверяется мне, крича это? Наверно, знает, что у нас с ним может быть единство на этой почве? Почему надо пойти, а не побежать за помощью? Почему покричать все-таки на помощь, когда все делается так, чтоб человек утонул? Наконец, кто этот тонущий, верно? Почему я его вес же хочу спасти, а приятелю непременно нужна его смерть?
Федор Иванович посмотрел на Свешникова. Толстые светло-розовые губы полковника уже вытянулись в трубку.
— Михаил Порфирьевич, разве разберешься в таких отношениях с помощью кодекса?
— Разбираются… — заметил полковник.
— Ну да, это если налицо мертвое тело. А если дело происходит на защите диссертации? Или касается занятия должности? Или внесения вашей фамилии в список на получение? Тут кодекс и вся криминалистика теряют свою силу. Кодекс — это старинная пищаль… Аркебуза ржавая… На поле боя, где действуют танки. А?
— Вы оригинальный мыслитель.
Тропинка в жидком снегу вела их прямиком к парку.
— Мы общаемся с миром… А он весь прямо вибрирует от пересекающихся скрытых интересов. — Федор Иванович входил в любимую колею и чувствовал, что уже не сможет остановиться. — Активность каждого из нас начинается с намерений. А намерения ведь разные бывают… Одни направлены на вещи, а другие, смотришь, и на человека… Я в лесу увидел цветок и хочу понюхать. Или копаюсь в огороде и нашел камень, бросить его хочу за межу. Чтоб огурцам расти не мешал. Другой человек и его интересы здесь не присутствуют…
Федор Иванович умолк. Полковник тоже молчал, внимательно слушал.
— А вот теперь совсем иной тип намерений. Я хочу человеку преподнести что-нибудь хорошее, чтобы он таким образом получил удовольствие. Хочу неожиданно подарить вещь, которую тот безуспешно искал. Огорошить счастьем. И человек вспыхивает от радости. И я с ним. Доброе у меня намерение, верно? Что придает ему эту черту? Заключенное в намерении добро.
