Гунар Цирулис - Якорь в сердце
Саша посмотрел на меня и снова разревелся:
— Дяденька, разрешите мне идти! Я никогда больше…
— Не реви, а рассказывай! — проговорил я бесстрастным голосом, так как успел смекнуть, что в воспитательных целях парнишка должен получить как можно более суровое внушение.
— Мы сделали вот такие заслонки, — Саша отломил от спичечного коробка маленький четырехугольный кусочек, — и засунули в автомат, ну, там, где получают обратно деньги, когда номер занят. Вот и все.
Положив в сторону ручку, старший пацан с интересом слушал своего товарища по несчастью. Оскорбленный его упрощенным подходом к их совместному изобретению, он не выдержал:
— Важно поставить заслонку так, чтобы монета застряла и не выпала, даже когда колотят по автомату кулаком, — со знанием дела пояснил Андрис. — Если повезет, то часа через два, когда вынимаешь «пробку», можно набрать пять или шесть двухкопеечных монет.
— Вы сегодня уже успели собрать урожай? — допрашивал лейтенант.
— Только в двух местах. В третьем нас поймали и привели сюда. — Саша снова стал канючить: — Дяденька, честное слово, я никогда…
— И сколько же вы украли?
— Четырнадцать копеек. Купили три пирожка с вареньем, но я съел только один, — Саша вынул из кармана монету. — И две копейки еще остались. Пожалуйста.
— Вы сами изобрели этот способ? — поинтересовался я.
— Нет, — нехотя признался Андрис. — Меня научил Жора. — Чувствуя, что всеобщее молчание затягивается, он уточнил: — Парень с соседнего двора.
— Обязательно напиши о нем тоже, — приказал лейтенант. — Сколько этому молодцу лет?
— Не знаю. Но он еще не комсомолец. Говорил, что будет вступать следующей осенью, наверное на Октябрьский праздник.
— А пока придумывает, как обворовывать граждан, — сказал лейтенант с искренним сожалением.
— Да нет же, — пытался оправдать приятеля Андрис. — Ему это показал Юрис, который мастерит себе детектор и…
Мальчик запнулся и умолк.
— И? — грозно потребовал ответа лейтенант. — Здесь нужно говорить правду!
— Юрис отрезал трубки у двух автоматов, — наконец признался Андрис. — Ему нужны были какие-то детали. На станции юных техников они есть, но Юриса туда не взяли. Нет мест.
— Не забудь все это написать в своем сообщении начальнику милиции, — наказал лейтенант и снова обратился к Саше: — Ну, что мне с тобой делать?
— Дяденька, отпустите меня!
— Ладно, договоримся так: беги сейчас в школу. Вечером все расскажешь маме — как вы обчистили автоматы, как вас привели в милицию и как ты умолял нас. И пусть она завтра позвонит и расскажет, как тебя наказала.
— Я лучше папе расскажу. Маму утром увезли в больницу. У нее плохо с сердцем…
— Мать увезли в больницу, а любящий сын отправляется воровать!
— Я ведь не хотел совсем, но Андрис меня позвал.
При виде Сашиных слез лейтенант наконец сжалился:
— Ладно, расскажешь матери, когда она вернется из больницы. Но отцу обязательно скажи, чтобы позвонил мне завтра… А теперь покажи, что ты там насочинил! — обратился он к Андрису, когда Саша закрыл за собой дверь. — Так, так: отец работает шофером, мать счетоводом, старшие братья днем занимаются честным трудом, а по вечерам учатся, и только младший отпрыск семьи выбрал для себя другой жизненный путь… И даже не просит у дяди отпущения грехов, не обещает никогда больше так не делать.
— Я больше не буду, — выдавил Андрис сквозь зубы.
— Об этом мы сами позаботимся. Позвоню в школу, и если окажется, что за тобой уже числятся грехи, ты завтра же поедешь в исправительную колонию. А теперь катись, чтоб я тебя не видел!
В комнату вошел капитан Домбровский. Я увидел в его глазах иронический вопрос и, не найдя ответа, спросил:
— А что с ними делать?
Капитан развел руками:
— По закону — ничего, ведь мальчишкам нет четырнадцати лет. Постращать, сообщить родителям, учителям, поставить на учет в детской комнате при милиции и ждать, пока подрастут. Либо исправятся, либо станут преступниками, отвечающими перед законом. Это не от нас зависит, мы стражи порядка, а не педагоги.
— У младшего нормальные семейные условия, — попробовал я все же докопаться до сути. — Он учится в советской школе, в жизни не видал ни «комикса», ни американского гангстерского фильма. И вряд ли пирожки с вареньем были столь сильным стимулом… Товарищ капитан, у вас многолетний опыт, как вы объясняете этот случай?
— Пережитки капитализма, неужели сами не заметили?
Мы переглянулись.
После этого разговора в милиции прошел всего лишь месяц, поэтому я не знаю, по какому руслу потекла дальнейшая жизнь Саши и Андриса. Хочется верить, что они, однажды оступившись, получили достаточный урок. Но если это не так, если родители и учителя не в состоянии наставить сбившихся с дороги ребят на истинный путь, что тогда? Есть ли у нас возможности вырастить, несмотря ни на что, такого заблудшего желторотого пацана честным человеком? Узнав адрес рижской специальной школы, я отправился на улицу Кулдигас.
Показав на ворота в глубине тихой улочки Грегора, старушка, которая стояла за забором своего домика, с любопытством осведомилась:
— Ваш тоже там?.. Нет? Жалко… — И вдруг спохватилась: — Что же это я, дурья голова, болтаю?.. Но, честно говоря, мы не можем нарадоваться на них. А вначале, когда только прослышали, что вместо интерната у нас в Засулауксе собираются устроить этакое бандитское логово, мы натерпелись страху. Я сама подписала два письма в исполком. В первые дни боялась после захода солнца нос на улицу высунуть, сидела за тремя замками и дрожала как осиновый лист… Теперь даже калитку не запираю. Раньше, когда тут эти честные ребята жили, осенью мы о фруктах в садике и мечтать не могли, все обирали подчистую — яблоки, сливы, вишню. Теперь в школе такой порядок: ребят выпускают за ворота только в парадной форме. А в выходном костюме с гербом на рукаве на чужое дерево разве полезешь? Иногда, правда, духовой оркестр действует на нервы, особенно когда целый час подряд заладят один и тот же куплет, но зато как лихо они играли на первомайской демонстрации, сама по телевизору видела.
Словом, у меня возникло впечатление, что на радость окрестным тетушкам и энтузиастам садоводства в школе царит настоящий тюремный режим. Но после первых же шагов по утопающей в зелени территории мрачные предчувствия испарились. И не только потому, что глаз порадовал современный вид школьного здания, обширный двор со спортивными секторами и учебным плодовым садом. Нет, светлое настроение создавал веселый многоголосый гомон, какой обычно бывает в школе на переменах. И мальчишки, которые на залитой солнцем площадке ничем не отличались от учеников обычной школы. Такие же безобидные проказы, дружеские тумаки, страстные дискуссии о последних спортивных новостях, такие же мечтательные, обращенные в будущее взгляды.
— Где я мог бы найти товарища Эглитиса?
— Директор на крыше. — Уловив мое недоумение, учительница пояснила: — Устанавливает телескоп, чтобы наблюдать за солнечным затмением.
Опытный педагог, отставной офицер милиции и бывший начальник исправительной колонии для несовершеннолетних, ныне директор рижской специальной школы, Эглитис, конечно, понимал, что по сравнению с расстоянием до солнца восемь метров, отделяющие крышу от земли, сущий пустяк! И тем не менее:
— Какому мальчишке не нравится забираться на крышу? Мы еще позавчера предупредили, что пустим сюда только учеников восьмого класса, и притом только тех, у кого за эти два дня не будет ни двоек, ни замечаний. Остальные пусть коптят бутылочное стекло и наблюдают снизу.
Я понимающе кивнул:
— Один из ваших приемов перевоспитания?
— Если я что-нибудь ненавижу, так это слово «перевоспитывать».
Директор прислонился спиной к трубе, и невесть почему мне вдруг показалось, что здесь, на крыше, когда кругом шелестят липы, разговаривается куда откровенней, чем в строго официальной обстановке кабинета.
— Вы не обижайтесь, но, по-моему, выдумали его оторванные от жизни теоретики да литераторы, которые поступают со своими героями как им вздумается. У меня оно всегда вызывает представление о бедном портном, которого заставляют однобортный пиджак перекраивать на двубортный. Ничего толкового из этого не получится. Мы вовсе не стараемся что-то исправлять, мы просто воспитываем этих ребят. Человек либо воспитан, либо не воспитан. Понятия «плохое, неверное воспитание» я в наших, советских условиях не признаю.
— И каковы ваши принципы воспитания?
— В одной фразе трудно сформулировать. Но, в общем, принцип этой самой крыши: любое благо нужно заработать собственными руками, самому заслужить, отвоевывать — старанием, хорошим поведением. По существу, это повседневная жизнь, приноровленная к школьному распорядку. И лучший нам помощник — коллектив воспитанников… Ах да, вы, наверное, незнакомы со структурой школы, которая выработалась за восемнадцать месяцев нашего существования. Чтобы стать воспитанником, недостаточно направления от исполнительного комитета. Обладатель такой бумажки у нас простой школьник. Чтобы стать членом коллектива воспитанников, необходим семидесятидневный стаж. А засчитываются в стаж только полноценные дни, прожитые без двоек и нарушений дисциплины. Серьезный проступок может перечеркнуть ранее накопленные дни, и наоборот, бывают заслуги, которые дают право сразу на два дня, — Эглитис улыбается, — совсем как в свое время на фронте. Полноправным воспитанникам позволено носить парадную форму школы, которую мы заказали понарядней, только они могут участвовать в собраниях и обсуждать планы коллектива, стать стражами внутреннего распорядка и так далее.
