Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести
— Дуська… Она не кусается.
Дуська была черной, лохматой, с длиннющими ушами и на коротких лапах. Так и извивалась вся от радости… Изловчившись, лизнула Раину руку. Нелепая мысль мелькнула у Раи: уж не подучил ли её отец?
У крыльца росли тоненькие абрикосы. В тени молодого винограда стояли клетки с кроликами. Рая живо опустилась перед ними на корточки.
Честно говоря, кролики не так уж интересовали её. Просто боязно было идти в дом. Боязно, хотя любопытство, конечно, разбирало ужасное.
Отец вежливо пропустил её вперёд. Крашеный пол, голые стены… Мебель старая и мало. Над узкой кроватью — два увеличенных снимка: женщина и девочка. При отце Рая безразлично скользнула по ним взглядом, а едва он вышел, принялась ревниво изучать их.
Женщина была, конечно, Веркой–диспетчером — кем же ещё? — и Раю поразило, что вовсе не молода она и совсем не красавица. А девочка? У новой жены отца, знала она, есть дочь, но не думала, что такая взрослая.
Отец принёс с огорода тарелку помидоров — ещё тёплых от солнца, пахнущих зеленью и рыхлой землёй. Рая взяла один за хвостик и подержала так, любуясь. А губы выговорили презрительно:
— Зелёный…
Отец вышел, не ответив. И тут она увидела в зеркале порожнюю бутылку с оранжевой соской. Она стояла на тумбочке в другой комнате, дверь в которую была открыта. Рядом лежала погремушка. Рая глядела, соображая. Потом повернулась и оцепенело направилась к двери.
У двуспальной кровати с пышными подушками уютно примостилась — спинка в спинку — деревянная кроватка. Над ней висел мохнатый ковёр с красными грибами и жёлтой лисицей, которая была меньше грибов.
Рая не двигалась. И лишь заслышав отцовские шаги, поспешно, на цыпочках, отошла к столу. Отец тащил хлеб, бутылку с подсолнечным маслом, какие‑то свёртки.
— Чего стоишь, садись, — весело сказал он, ногой прикрывая дверь. Обе руки его были заняты, и он, остановившись, не знал, как разгрузиться. — Бутылку возьми, — попросил.
Рая не шевельнулась. Отец внимательно посмотрел на неё.
— Чго такое?
Ничего… Ничего с ней.
— Рая! — позвал он изменившимся голосом.
Неподвижно глядела она мимо стола.
— Я не буду есть. — Чужой и обманутой чувствовала она себя.
— Почему?
— Не хочу… Я домой хочу.
Он нелепо прижимал к груди свёртки и свёрточки.
— Что такое?
— Я домой хочу, — упрямо повторила Рая.
Больше она не проронила ни слова.
Быстро прошла мимо истуканом стоящего отца и, не замечая льнущую к ногам Дуську, едва ли не бегом припустила по дорожке. Под ногами песок поскрипывал.
— Рая!
Она чувствовала, что сейчас разревётся от обиды и отчаяния. Сворачивая к калитке, увидела, как стоит он на крыльце с дурацкими свёртками и бутылкой.
Позже, успокоившись, убеждала себя, что так ведь и должно быть: отец женился, и — у них маленький. Но перед глазами вставали кроватка, застеленная одеялом с цветными зверюшками, лохматый коврик на стене, и вновь навёртывались слезы.
С новым существом этим, братом своим, она познакомилась лишь прошлым летом. За год абрикосовые деревца подросли, а Дуська, кажется, стала ещё меньше. Она ластилась к Рае, будто помнила её.
Приторно и душисто пахло горячей вишней. Высокая костлявая девочка с мальчишеской стрижкой помешивала на керогазе варенье. Рая сразу узнала её по фотографии.
— Познакомьтесь, — сказал отец.
Рая возилась с собакой.
— Меня зовут Рая, — промолвила она и поглядела на руку, мокрую от игривых Дуськиных зубов. — Кусачая ты, Дуська.
— Сима, — дружелюбно представилась девочка.
Солнце горело в медном тазу, вспыхивало в крыльях зависших пчёл.
— Ну, директор малины, — сказал отец. — Угощай гостью.
— А варенье мешать?
— Варенье? Давай уж мне варенье. Слева направо или справа налево? — И с притворной неуклюжестью взял ложку.
Малина росла за сараем. И трёх ягод не успела найти Рая, а Сима уже протягивала ей полную жменю. Рая мотнула головой.
— Я сама… — Потянула и с трудом оторвала крупную твёрдую ягоду, упрямо сжевала её.
Когда вернулись, варенье мешала женщина в низко повязанной косынке. С улыбкой смотрела она на Раю. Ложкой о край таза постучала, положила её в тарелку с розовыми пенками и пошла навстречу девочкам, на ходу вытирая фартуком руки.
— Вот, значит, ты какая.
Спереди у неё блестели на солнце два дешёвых металлических зуба…
Тем временем отец осторожно сводил с крыльца толстого мальчугана в панамке. Он уже переоделся, отец, — на нем была вылинявшая рубаха и резиновые пляжные шлепанцы. Почему‑то это особенно задело Раю: домашняя рубаха и шлепанцы на босу ногу. Предательницей по отношению к матери чувствовала она себя: ходит как ни в чем не бывало по их саду, ест их ягоду, разговаривает с этой женщиной. Не просто с женщиной, а с ненавистной Веркой–диспетчером. Одно успокаивало: у матери тоже есть ОН, и это как бы давало Рае право видеться с отцом.
Свернули, и она поняла, что он везёт её к себе. Везёт, даже не поинтересовавшись, хочет ли она и есть ли у неё время. Ей почудился в этом молчаливый сговор отца с нею против матери.
— Чего серьёзная такая? — спросил он, усмешливо глядя на неё в зеркало. Он ухитрялся подолгу так смотреть на неё и вести машину.
Не ответив, Рая достала из шкафчика путёвку, развернула и внимательно прочла. Она никогда не видела, чтобы отец катал Симу, но если он и катал её, то, конечно, не так. При ней Сима всего раз назвала его папой, да и то нечаянно. Рая не рассердилась. Даже мысленно улыбнулась она — такая это была неправда.
— А мы теперь вдвоём остались, — сказал отец и переключил скорость, — Вера с Серёжкой в деревню укатили.
У Раи отлегло от сердца. Тайного сговора больше не было. Он по–прежнему смотрел на неё в зеркало, и она пригрозила:
— Вот сейчас в столб врежешься.
Сима была в школе, и обедали без неё. Отец притащил из кухни раскалённый казанок, поднял крышку, усеянную изнутри капельками влаги. Паром ударило, запахом чеснока и нежного мяса. Это был кролик, тушенный, как она любила, в сметанном соусе. Так его готовила мать.
Рая поковырялась немного и отложила вилку.
— Не нравится? — обескураженно спросил отец.
Она пожала плечами.
— Нравится… Просто наелась уже. — И принялась прочищать языком зубы. С таким несчастным видом смотрел на неё отец…
— Ты же любила. Все здесь, как ты любила. Корицы только нет — мать ещё корицу клала.
Медленно встала Рая из‑за стола. Она не умела объяснить, но кролик, приготовленный так, есть было стыдно. К этажерке подошла — такой же, как у них, только поновее: обе отец делал.
Сверху лежали Симины тетради. Рая взяла одну, чтобы посмотреть отметки, но взгляд прилип к надписи на обложке. Поражённая, перечитывала свою фамилию — Шептунова. «Ученицы 7–а класса Шептуновой С.» Этого ещё Рая не знала. Усмехнулась.
— А где же настоящий папочка её?
Повернувшись к столу, на весу двумя пальцами держала тетрадку.
— Шептунова! — с издёвкой произнесла она. — Тоже мне сестрёнка отыскалась!
Отец жевал, насупленно глядя перед собой. Смутно забеспокоилась Рая. Но отступать было поздно.
— Небось, к другой сбежал? — И небрежно бросила тетрадь. — Сейчас это модно.
На секунду вспомнила Нику, и это придало ей решимости. Нагнувшись, старательно поправила тетрадь. И тут наконец раздался голос отца.
— Я не заслужил, чтобы ты разговаривала со мной так. — Он сказал это очень тихо.
— Я обычно разговариваю…
Но сердце её билось нехорошо и часто. К своему стулу подошла, села и неторопливо закинула ногу на ногу.
— Ты спросила, где её отец. У неё не было отца.
— Такого не бывает.
Он посмотрел на неё неулыбающимися глазами.
— Ты слишком много знаешь уже.
Она подумала о Кожухе и покраснела.
— Ещё бы не знать! Мать — торговка, отец — бросил.
Под его пристальным взглядом ей делалось все стыднее, но она чувствовала: если он не перестанет так смотреть на неё, она наговорит ещё хлеще и гаже.
— Тебе хотя бы о матери не совестно так?
— А что совестно! Безотцовщина!
Она опять вспомнила Нику — в её бордовом платье без рукавов — и теперь упрямо держала её в памяти.
Отец опустил наконец глаза.
— Я знал, когда‑нибудь ты упрекнешь меня. — Он помолчал, забыв о вилке, потом аккуратно положил её. — Когда ты вырастешь, ты поймёшь, что, может быть, я не так уж и виноват перед тобою. А если и виноват, то… Ладно, я о другом хотел… Ты уже достаточно взрослая, чтобы отвечать за себя. Если ты станешь скверным человеком — в этом не только я буду виноват или мать, но и ты тоже. Ты ведь уже понимаешь, что хорошо, что плохо. С тех пор как ты понимаешь это, ты тоже отвечаешь за себя. Взрослой тебе не будет пощады… Что бы там ни было у тебя в детстве, — прибавил он совсем тихо.
