Георгий Черчесов - Прикосновение
Если Майрам легкомыслен, то Сослан — человек других качеств. Все чего-то ищет. И с людьми не ладит. Характер у него дурной, вспыльчивый. Что же мучает его? Чтоб быть настолько несчастным, нужна веская причина…
— Надо забыть о любви и прочих глупостях. Жить стоит только большими делами, — убеждая самого себя, заявил Сослан. — Или уйти в себя, забыть обо всем.
Вот здесь ты, Сослан, совсем не прав. Замкнутость, уход в себя не принесут покоя. Человек не может гробить в себе то, что дано ему от рождения. Как ни старайся, а против натуры не попрешь. Рано или поздно выползешь из скорлупы, раскроешься, как это случается с самыми осторожными, — и пропустишь удар. Но если: в боксе этот удар несет боль и поражение, то удар жизни может погубить тебя. Руслан мог бы привести пример. Один-единственный из своей жизни. Но он не мог говорить о себе. Это была только его боль! И она должна была умереть с ним. Радостью человек может и должен делиться, а боль следует нести в себе. Делиться невзгодами — значит кому-то доставлять страдание. Но нужно ли это?
Руслан мысленно сочинял ответ, но слова казались бездушными и затасканными…
— Не отчаивайся, брат, потерпи, — услышал он голос Майрама. — Время все лечит.
— Нашел спасительное лекарство! — возмутился Сослан. — Время многое может, но не все!
В этом ты, Сослан, прав. Прав! Времени не все подвластно…
— Ему не предать забвению измену, — твердил Сослан. — Любовь не подвластна времени. Я прав, ученый чабан? — Так он иногда называл Руслана. — Отчего забывается многое? — наклонившись к Руслану, спросил Сослан. — Почему в мирной жизни порой не помнят, за что сражались отцы и деды?
— Помнят, — запротестовал Майрам. — Всегда об этом говорят.
— В будничной жизни, прости, иногда забывают, — заявил Сослан.
Повзрослел ты, Сослан. Смотришь в корень. Нащупал то, что уже не первый год волнует его, Руслана. Одни воскрешают в памяти все прошлое, и притом ежедневно, а другие еще позволяют себе забыть, чего они не желают помнить.
— Все оттого, наверное, что меньше стало калек на улицах, — стал рассуждать Руслан вслух. — Их почти не встретишь. Уходят туда, откуда возврата нет. Ты, Сослан, когда кого-то из калек встретишь, то сам себя спрашиваешь: «Интересно, как и где он потерял руку?» Как и где?! А три десятка лет назад люди таких вопросов себе не задавали.
«Нельзя судить о дереве по его коре», — вспомнилась Руслану вычитанная им где-то фраза. Он произнес ее вслух.
И вдруг с ужасом понял, что невольно заговорил о себе. Майрам это уловил: ишь как отвернулся от него — стыдится посмотреть в лицо. Вспомнилось Руслану, как однажды слышал слова матери, многозначительно ответившей на изумленный вопрос по поводу его перемены профессии: «Определился человек — и то хорошо. И чабанство — дело, не позволит ему погибнуть».
Как будто гнев вдруг вселился в Руслана. Он вызывающе бросил братьям:
— Все это было давно: и институт, и английский… — И невольно привел английскую поговорку: — Когда Адам был еще ребенком. А говоря по-русски, при царе Горохе. Чего усмехаетесь? Чабан с замашками интеллигента? А я не стыжусь. Так и знайте. Не стыжусь, потому что еще неизвестно, как бы вы на моем месте выглядели. Если бы с вами случилось то, что со мной. Может, и мне хочется в белой сорочке да при галстуке… Но судьба! Слышали, конечно, о моей чисто человеческой слабости. Но никто не может упрекнуть меня. Никто! Ни один человек на свете!
Сослан покраснел, так ему стало не по себе. Майрам хотел жестом остановить брата, но тот отмахнулся. — Может! — заявил он. — Может и даже должен!
— Может? — уставился Руслан на него.
— Да! — еще жестче подтвердил Сослан. — Каждый должен заниматься тем, в чем он силен, чтоб принести большую пользу обществу. Максимальное для его возможностей дело делать! А вы занимаетесь тем, с чем легко справится и необразованный человек. Хотите знать мое мнение? Вы дезертировали! Вы нашли себе легкое занятие.
— Легкое? — возмутился Руслан.
— Чабанить тяжко, — примирительно заметил Майрам. — Походи сутками по горам!..
— Брось, не о том речь, — оборвал брата Сослан. — Не о физических трудностях говорю я. Когда человек сторонится того, что ему по плечу, надо с него строго спрашивать.
— Кто может это сделать? Кто? — невольно перешел Руслан на шепот. — Ты?
— Могу и я. И даже хочу, — смело заявил Сослан.
Руслан метнулся к нему, сурово спросил:
— Судьей моим захотел быть? Общественным обвинителем? — и, окинув его презрительным взглядом, произнес еще одну английскую поговорку.
— Можете не переводить, — заявил Сослан. — Это вы меня считаете чистым, как новая булавка? То есть только-только оперившимся? Впрочем, надо отдать должное: память не отшибло у вас.
— Что верно, то верно, — с горечью признался Руслан. — Память не отшибло, к несчастью!
— При таком образе жизни, когда целые дни на воздухе да без городской нервотрепки, память всегда будет крепкой, — рассудительно сказал Сослан.
— Ну, начинай суд, — предложил Руслан и предупредил: — Но знай, что и я тебе кое-какие вопросики подкину.
— В позу вы стали. Это удобно — так легче жить, — произнес Сослан.
— Та-ак… — выдохнул Руслан тяжело.
— А что за великое горе у вас, которое вы сперва топили в вине, а потом стали по горам растаскивать? Калека вы? Без рук, без ног? Потеряли зрение? Или слух?
— Потерял больше. Гораздо больше! — с трудом прошептал Руслан.
Майрам опять отвернулся от него. Руслан словно обезумел от несправедливости обвинений, которые безжалостно бросал ему в лицо Сослан, — он был агрессивен. Руслан не выдержал и закричал:
— Я потерял главное — веру в себя!
Но до Сослана не дошли горечь и весомость его признания, и он иронически заявил:
— Тоже потеря. Это не глаза и не рука — можно возвратить. И чуда не надо требовать от бога. И вы возвратили бы, если бы поднатужились и недельку не брали в рот водки. Вера бы возвратилась, и не пришлось бы бежать сломя голову в горы.
Все. Сослан пал в глазах Руслана. Больше он никогда не станет думать о нем как о стоящем человеке.
Майрам потупил взор: ему стало не по себе от резкости брата. Руслан вдруг успокоился, пожалел, что дал втянуть себя в разговор, который для него значил гораздо больше, чем для Сослана.
— Силен, — сказал он. — Подкован на все четыре…
Они помолчали. Руслан ушел в свои мысли. Многое он мог бы рассказать им. Но поймет ли Сослан? Отчего и для чего он затеял спор? Что пытался доказать своими обвинениями? Руслан и раньше замечал, что Сослан относится к нему с затаенной враждебностью, хотя он ему не давал для этого поводов. Руслан не имел права так завершать спор. Он должен задать Сослану один свой вопрос. И, поколебавшись еще миг, он спросил:
— Ответишь прямо? — И поспешно попросил: — Только ты не спеши. Подумай, прежде чем сказать, — с негодованием отметил, что его голос задрожал, в нем появились какие-то заискивающие нотки: — Подумай, Сослан.
Тот обиделся, показал на свою голову:
— Мой колпачок всегда думает, прежде чем послать условный сигнал языку. Говорите же. Я отвечу Руслан решился и спросил:
— Что ценнее: одна жизнь… или пятьдесят две? — и с напряжением стал ожидать ответа.
Сослан усмехнулся, и Руслан видел, что тот хотел сострить.
— Всегда и везде — пятьдесят две, — серьезным тоном провозгласил Сослан. — Одна, конечно, тоже ценна, но пятьдесят две — это не одна.
— И ты бы этой одной пожертвовал ради пятидесяти двух? — торопливо спросил Руслан.
— Всегда следует жертвовать одной жизнью ради пятидесяти двух, — без тени сомнения сказал Сослан.
— А если этот один — твой друг? — закричал Руслан возбужденно. — Ты пожертвовал бы его жизнью?
— Друг? — удивился Сослан. — А зачем в него стрелять? Он трус? Предатель?
— Он воевал храбро, — отмахнулся Руслан.
— И зачем жертвовать его жизнью? — пожал плечами Сослан.
— ЭхI — отвернулся Руслан. — Все у тебя по полочкам разложено: это враг, а это наш; врага уничтожай, а нашего спасай. Верно ты сказал: колпачок у тебя — не голова!
— Зачем же такие странные загадки придумывать? — обиделся Сослан.
— Не я придумываю! — закричал Руслан. — Жизнь!
В комнате стало тихо. Руслан понял, что выдал себя.
И до Сослана дошло, что говорил Руслан о чем-то сокровенном.
— Молод ты, — сказал Руслан. — И не о чем мне с тобой толковать.
Добрая душа Майрам, он попытался развеять размолвку и принялся рассказывать бесконечные смешные истории. Рассказывая взахлеб о дорожных происшествиях, сам же первый заливался смехом. Собеседники слушали его вполуха. Руслан все еще продолжал внутренне спорить с Сосланом, сочинял фразы, которые должны были наповал сразить противника, мысленно рассказывал о мытарствах в войну, о тех днях, что перевернули его представление о мире, заставили задуматься о себе И жизни…
