Борис Изюмский - Алые погоны

— Это верно, — с облегчением согласился капитан Беседа.

— У меня с ним тайный уговор, — улыбнулся Веденкин, — если он заерзает на парте, я молча перекладываю тетрадку для записи дисциплинарных взысканий с правой половины стола на левую. Опять заерзал — кладу тетрадь около классного журнала, и это последнее предупреждение, за которым должна следовать неприятная запись. Но до этого еще не доходило. Главное же, все происходит молчком; в чем дело, знаем лишь мы вдвоем, и я не расходую лишнего замечания, не отрываюсь от изложения урока.

К столу подошла с весело шумящим чайником Татьяна Михайловна.

— Да вы нас споить хотите! — ужаснулся капитан Беседа, обмахивая разгоряченное лицо сложенной газетой.

— Вас если чаем не поить, — засмеялась Татьяна Михайловна, — вы до утра только и будете говорить, что о своих Ковалевых да Авилкиных!

— Терпи, матушка, — словно соболезнуя, отозвался Виктор Николаевич.

— Да я уж и так терплю… Бачили очи, шо куповали.

Татьяна Михайловна ласково посмотрела на мужа.

— Вы представляете, — воскликнул Веденкин, — сегодня утром шесть добрых молодцев вышли на зарядку в нижнем белье! И как раз на меня наскочили. «Почему вы в таком виде?» — спрашиваю. «Жаль складки на брюках помять». Хотел было я их распушить, но потом решил иронией пронять. «Красавцы мужчины! — говорю. — Поглядели бы на вас в таком наряде ваши знакомые». Сконфузились, в спальню побежали одеваться. Вы заметили, что в старших классах ирония — сильнейшее средство?

— Верно, — живо согласился Семен Герасимович, — но ирония без желчи и оскорбления… На той неделе Пашков отвечал хуже обычного. Поставил я ему четыре. Бурчит: «Я все знаю». Можно было бы резко осадить, но я добреньким голосом спрашиваю: «Вы, собственно, что же хотели бы: выторговать оценку на балл выше? Так я могу вам на бедность накинуть». Шелковым стал!

— Да, кстати, чтобы не забыть, — обратился капитан Беседа к Веденкину, — ведь Кошелев мне так и не доложил о своем проступке.

— Что за проступок? — удивилась Татьяна Михайловна, у которой после посещения Илюши осталось о нем самое приятное воспоминание.

— Виктор Николаевич вам лучше расскажет.

— Ничего особенного, но дело принципиальное. — Веденкин нахмурился. — На уроке у меня Кошелев пытался читать постороннюю книгу. К слову говоря, это на него не похоже Я приказал: «После уроков доложите своему офицеру-воспитателю, что получили от меня замечание». — «Слушаюсь доложить!» Проходит два дня. «Суворовец Кошелев, вы мое приказание выполнили?» — «Никак нет!..» — «Почему?» — «Забыл!» — а сам боится глаза поднять. Видно, решил, что я не вспомню о своем требовании. «Доложите сегодня же, и кроме того, о невыполнении моего приказания». — «Слушаюсь…» Проходит еще два дня. «Суворовец Кошелев, вы доложили?» Молчит. «Я спрашиваю, вы мое приказание выполнили?» — «Нет…» — «Почему?» Молчит и начинает слезы ронять. На этот раз доложить, видно, духу не хватило. Теперь придется очень строго наказать. Я думаю попросить Тутукина, чтобы сократил ему срок летнего отпуска дней на пять.

— Ну, зачем же быть таким жестоким? — Татьяна Михайловна неодобрительно посмотрела на мужа. — Ведь ты, насколько я помню, говорил мне даже, что Илюша твой любимый воспитанник.

— Вот в том-то и дело! — возбужденно воскликнул Веденкин. — Кто скажет, что я невправе иметь любимых? А раз любишь — ничего не прощай, требуй больше, чем с кого бы то ни было!

— Тяжеловатая любовь, — сказала Татьяна Михайловна, но в ее голосе послышалось согласие.

ГЛАВА XXIII

Успеваемость в отделении капитана Беседы все же продолжала оставаться низкой. Подъем у ребят продержался лишь недели две после посещения генерала. Почти исчезли двойки, даже Самсонов получил первую тройку по русскому языку. Но скоро снова посыпались плохие отметки. Не помогали ни наказания ленивых, ни увещевания беспечных. Обиднее всего капитану Беседе было то, что, по его глубокому убеждению, могли бы успевать все. Двойки появлялись сразу вслед за пятерками, исчезали сегодня, чтобы завтра появиться вновь! У Авилкина — из-за лености, у Самсонова — из-за беззаботности, у Каменюки — в зависимости от настроения. Многие припасали силы к концу четверти, чтобы прийти к финишу хотя бы с тройками. Даже Максим Гурыба, увлекшись созданием летательного аппарата, в котором двигателем должен быть черный жук, стал учиться гораздо хуже.

Кончился последний урок. В учительскую пятой роты быстро вошел возбужденный майор Веденкин.

— Безобразие! — говорил он, ероша светлые волосы. — Авилкин сегодня опять не выучил урок! И ведь пустяки задал, — две странички, считая иллюстрации. «Почему не выучили?» — спрашиваю. Говорит: «Времени не хватило». Ну, совесть-то, совесть у него есть? — наступая на капитана Беседу, возмущался Веденкин. — Я должен проучить этого лентяя… Знаете, что я придумал? — и, приблизившись к Алексею Николаевичу, Веденкин негромко сказал ему что-то.

— Хорошо, попробуем, — подумав, согласился капитан и пошел строить роту на обед. Веденкин возвратился в отделение.

Каменюка стоял перед строем.

— Смирно! Отставить! Смирно! — придирчиво командовал он.

— Суворовец Авилкин, ко мне — приказал Веденкин, и Павлик, выйдя вперед, выжидающе уставился на офицера.

— Старший суворовец, — обратился майор к Артему, — ведите отделение в зал. Оттуда рота пойдет в столовую. Авилкин останется со мной.

Артем увел отделение.

— Вы заявили, Авилкин, — неторопливо усаживаясь за стол в классе, сказал Веденкин, — что у вас не хватило времени приготовить урок истории, вот мы его сейчас и приготовим. Откройте учебник на странице сто тридцать шесть… Так… Учите! А я пока займусь своими делами.

Павлик хотел было спросить, как же быть с обедом, но рассудил, что минут за двадцать выучит урок и поспеет в столовую как раз вовремя. Он покорно раскрыл учебник и, беззвучно шевеля губами, стал читать:

«Во второй половине XIX века было много талантливых писателей, художников, композиторов… писателей, художников, композиторов…» «Кто это такие — композиторы?» — подумал Авилкин, но решил не спрашивать — это могло задержать его в классе. Майор, словно забыв о нем, что-то писал, низко склонившись над столом.

— Выучил! — Авилкин поднялся.

— Неужели? — спросил преподаватель. — Рассказывайте.

Павлик отвечал довольно бегло, но все же кое-где сбивался.

— Что, что? — переспросил Виктор Николаевич. — Мусоргский написал «Садко»? Нет, вы еще не выучили, — и майор опять уткнулся в свою тетрадь.

Павлик вздохнул, сел и снова зашевелил губами, склонив рыжую голову над учебником. «Первое, наверно, уже поели, поспеть бы ко второму», — думал он.

Еще минут через двадцать Авилкин встал и убежденно сказал:

— Теперь выучил!

Рассказывал он бойко, только перепутал имя и отчество Репина.

— Недоучили. И что вы спешите? — Веденкин с сожалением посмотрел на Авилкина. Майору и самому нужно было бы поскорее попасть домой, — там ждали его с обедом, но он решил завершить дело.

Наконец Авилкин был отпущен. В коридоре Павлика ждал Дадико Мамуашвили.

— Что ты там делал?

— Учил историю, — хмуро буркнул Авилкин. — Что на обед было?

— Борщ и макароны с мясом… Я не съел всего… А к чаю…

— Ну, ладно, хватит, — раздраженно перебил его Павлик, — пошли…

Немного позже Алексей Николаевич вызвал Авилкина и тоном, не допускающим и мысли о снисхождении или участии, сказал ему:

— Пойдите в столовую, там случайно остался один обед. И помните: уроки должны быть выученными всегда!

Раздумывая над тем, как заставить отделение учиться в полную силу, Алексей Николаевич обратился за помощью к Боканову. Вместе они выработали «план наступления», в котором главную роль должен был сыграть комсомол первой роты.

Беседа привел к себе в класс Ковалева.

— Вы утверждаете, — обратился капитан к своим ребятам, — что всем успевать невозможно? Вот спросите у суворовца первой роты, почему в их отделении нет отстающих.

Капитан Беседа холодно посмотрел на притихший класс и вышел, плотно закрыв за собой дверь, словно подчеркивая этим нежелание вмешиваться в личные дела суворовцев.

Ковалева знали в училище как отличного стрелка и ловкого фехтовальщика на эспадронах. На вечерах самодеятельности он неизменно побеждал противников — быстро и красиво.

Володя начал сразу с самого главного, без всяких подходов и вступлений:

— У нас все успевают потому, что много работают и честно относятся к своим обязанностям.

— У вас ум развитый! — ввернул Авилкин.

— А вы что, недоразвитые? Умственно отсталые? — язвительно спросил Ковалев. — Вы что, хотите, чтобы первая рота вас, как лодырей, к себе даже близко не допускала? Вы думаете, можно училище позорить, и вам сойдет? Мне ребята поручили сказать: если за эту неделю не выправите успеваемость, вход в нашу роту для вас закрыт. И на все училище прославим: в четвертом отделении пятой роты люди без чести и совести! Напишем о вас в Ставропольское училище и в «Пионерскую правду».