Анатолий Буйлов - Большое кочевье
Но вот вместе с запахом дыма в ноздри проник какой-то незнакомый — тонкий, едва уловимый — запах… Николка остановился, стал принюхиваться, как зверь, пытаясь вспомнить этот забытый запах… И вспомнил! Пахло лиственничными почками, талым снегом, горьковатой тальниковой корой и еще чем-то очень волнующим, желанным. Долго он стоял в оцепенении, растерянно озираясь, вдыхая полной грудью чистый прохладный воздух, и с каждым новым вдохом догадка его все более укреплялась. «Да ведь это же запах весны! Ну конечно, это весна!» И, утвердившись в этой мысли, он вдруг увидел, что тальники на речных косах стыдливо зарделись под солнцем, а подойдя к ним близко, различил, что вершины лоз присыпаны тончайшей бледно-розовой пыльцой, как пудрой, сквозь которую, серебряными зернышками проклюнулись шелковистые вербные почки.
Где-то за поворотом реки под толщей снега обрушился лед. Звук обрушенной льдины не раскатился гулким эхом, как бывало зимой, а мгновенно увяз в клейкой светлой тишине. А в таежной чаще писк и стук, деловитое птичье порханье. Оттаявшие лиственницы едва заметно взмахивают гибкими ветвями и словно бы тихонько о чем-то то ли шепчутся, то ли вздыхают.
Николка поднялся на высокую террасу, вплотную подступающую к реке, и, замерев, стал смотреть вдохновенно вдаль, туда, где над ближними синими сопками чуть голубели другие, более далекие, и еще дальше, где у самого горизонта белел первозданной чистотой Маяканский хребет. Теперь он знал, что до этих красивых гор долгий и трудный путь, — этот путь Николка преодолел своими ногами, и поэтому они, эти далекие горы, кажутся ему теперь не просто красивыми, но родными, близкими, как бы частицей его самого. Глядя на горы, на разлив тайги вокруг, на неохватное голубое небо, он все яснее, все отчетливей ощущал в себе какое-то новое, большое чувство, оно росло в нем с каждым мгновением, с каждым новым вдохом, оно уже не вмещалось в нем, просилось на простор каким-то радостным звонким выплеском, каким-то святым и бесконечно емким словом. Николка сдернул с головы шапку и, размахивая ею, закричал восторженно: «Эге-ге-геей!! Слу-шай-тее! Эге-ге-геей!»
Двадцать четвертого апреля пастухи пригнали стадо к реке Малкачан. Отсюда были видны и гора Колокольня, и сопки Варганчика. Тундра была уже в проталинах, а на рассвете в лиственничных островках можно было услышать токующую песню глухаря.
Хабаров, десять дней тому назад отморозивший себе палец, ушел в поселок и до сих пор не вернулся. Нехватка одного пастуха в период кочевок ощущалась очень остро, поэтому пастухи ожидали Хабарова с нетерпением. А тут еще некстати появился на свет первый теленок.
Начало отела — радостное для пастухов событие, но в этот раз им было не до восторгов — до Варганчика еще три кочевки, все телята, родившиеся во время кочевок, погибнут. Но главная беда впереди. Каюры, приезжавшие к пастухам месяц тому назад, сообщили, что осенью во время ледостава штормовые ветры нагромоздили в лимане огромные торосы, сквозь которые не только оленю, но и человеку трудно пройти. Коль начнут стельные важенки по этим торосам прыгать — многих потом телят не досчитаешься. Конечно, пастухи сами виноваты в том, что вовремя не перегнали стадо к месту отела, что поздно начали кочевать, но от сознания вины дело не поправится, надо искать выход. Посовещавшись, пастухи решили предложить правлению колхоза изменить утвержденный маршрут стада и провести отел в Малкачанской тундре.
Утром, едва лишь посветлело на востоке небо, Шумков разбудил Николку:
— Чего так долго спишь, брат? Вставай, дело срочное.
Николка, вскочив на ноги, начал торопливо одеваться.
Улита уже растопила печь и хлопотала в своем углу над мисками и кастрюлями. Пастухи только что проснулись, но лежали еще в кукулях, позевывая, почесываясь.
Залаяли собаки — пришел Костя с дежурства. В эту ночь он дежурил один, без Николки, а Николку еще с вечера пастухи решили послать в поселок с запиской к председателю.
Наскоро попив чаю, сунув за пазуху половину лепешки и кусок вареного мяса, Николка вышел из палатки. Следом вышел и Шумков, подал вчетверо сложенную записку.
— Через речку переходи осторожней, палкой перед собой щупай. Речка сейчас в подпаринах, особенно около берега остерегайся. По насту за два часа добежишь, часок в поселке пробудешь, два часа на обратный путь. В общем, брат, к обеду ждем тебя. Если здесь нас не застанешь, беги по следу — мы к устью Малкачана откочуем. Да узнай про Хабарова.
Наст был крепкий, лыжи-голицы легко по нему скользили. Николка набирал скорость, сильно отталкиваясь палками. Легкий морозец приятно холодил щеки. Шорох лыж по насту разносился далеко окрест. Темная каемка леса, к которой он бежал, медленно, но неуклонно приближалась.
В поселок добежал за полтора часа. Здесь еще только-только просыпались, кое-где над печными трубами струились дымки. Около одного из домов Николка увидел человека и, боясь, что он уйдет, заспешил к нему.
— Здравствуйте! — поздоровался Николка издали. — Вы не скажете, где живет председатель Иванова?
Мужчина в очках, интеллигентного вида, ответив на приветствие, посмотрел на Николку с удивлением, наконец указал на противоположный дом:
— Наталья Петровна живет в этом доме, но только сейчас ее нет дома — она улетела вчера в Магадан…
— Как улетела?! — изумленно воскликнул Николка, чувствуя, что у него внутри будто что-то оборвалось.
— В самолете, — с улыбкой сказал мужчина, но, увидя на лице у Николки выражение крайней растерянности, поспешил успокоить: — А вы к ее заместителю обратитесь, к Иннокентию Степановичу Беляеву. Он вон в том доме живет, напротив колодца, видите?
— Спасибо! — обрадовался Николка и быстро пошел к знакомому дому.
Вероятно, он постучал в дверь излишне торопливо и громко — маленькая изящная женщина, похожая на красивую японку, открыв дверь, испуганно спросила:
— Что случилось? Кто вы такой?
— Ничего не случилось, — смутился Николка. — Я из третьего стада пришел, письмо принес Ивановой, ее нет, а дело срочное…
Женщина пригласила Николку в комнату. Он несмело переступил порог, в нерешительности остановился перед крашенным до блеска полом. Белые занавески на окнах, цветные половики на полу, яркие аляпистые вышивки на стенах, часы-ходики с кукушкой и даже обыкновенный стол, накрытый пестрой, протертой на углах клеенкой, — все это показалось Николке царской роскошью по сравнению с тем, к чему он уже привык.
Беляев, разбуженный шумом, торопливо и потому небрежно одетый, с заспанным, оплывшим лицом, посмотрел на Николку с тревогой:
— А-а, Родников, здравствуй, ты откуда?.. Что случилось?
— Письмо вот принес от Шумкова. — Николка протянул Беляеву записку.
Читая записку, Беляев хмурился, недовольно покачивал головой. Дочитав ее, сердито сказал:
— Ты вот что, паря, передай Шумкову — пусть он не мудрит. Умник какой нашелся! Маршрут утвержден правлением колхоза, и изменять его не вижу необходимости… Надо было раньше начинать кочевку. Через три дня чтоб были на Варганчике, и никаких гвоздей!
— Это не один Шумков, это вся бригада решила, — возразил Николка. — На лимане очень большие торосы, важенкам прыгать сейчас нельзя…
— Еще один грамотей… — Беляев удивленно посмотрел на жену, как бы приглашая ее в свидетели. — Ты, паря, еще не дорос учить старших, как-нибудь разберемся… Подожди, я ему сейчас напишу! — И Беляев принялся писать на тетрадном листке ответное письмо Шумкову, приговаривая: — Ишь какие умники, им захотелось, они решили…
Хозяйка принялась торопливо выставлять на стол хлеб, жареную рыбу в тарелке, сливочное масло, сахар, початую банку сгущенного молока. Она ставила что-то еще, но Николкин взгляд был прикован к булке белого хлеба. Только теперь он почувствовал, как сильно соскучился по настоящему белому хлебушку… Николка проглотил слюну, отвел глаза от хлеба. «Раскричался тут — «умники, умники»… Сам умник!..»
— Вот тебе, паря, записка, — прервал Беляев его мысли. — Передашь лично Шумкову — пусть не мудрит и выполняет решения правления колхоза, как положено.
Николка молча взял записку и круто повернулся к двери.
— Стой! Куда ты? Позавтракай!
— Спасибо, я уже позавтракал!
Пастухов он застал еще на стоянке.
Прочтя записку и выслушав Николку, Шумков удрученно развел руками:
— Не разрешают менять маршрут. Будем кочевать на Варганчик.
— Окси! Какой дрян, эти Беляев! Суксем иво понимай ничиво нету! — с досадой сказал Аханя, брезгливо морщась.
— Жаль, что Натальи не было, она бы наверняка разрешила, — убежденно сказал Фока Степанович. — Может, плюнем на Беляева? Иванова приедет — оправдает нас.
— Нет, нет! Ты чего, брат? — испуганно замотал головой Шумков. — За такое самовольство влетит нам, а мне в первую очередь. Нет уж, покочуем лучше на Варганчик, — и, как бы отметая все дальнейшие разговоры на эту тему, он повернулся к Николке: — Ну, а про Хабарова что ты узнал?
