Анатолий Буйлов - Большое кочевье
— Все. Бельки нету. Завтра будем кочевали на другой места, — сказал Аханя за ужином.
На новом месте удача по-прежнему сопутствовала старику. Николка ходил без собаки и потому убивал на три-четыре белки меньше, чем старик. Теперь Николка ходил по тайге свободней, реже озирался и почти не вздрагивал, если рядом неожиданно щелкал от мороза сучок. Нет, страх перед тайгой не покинул его, но у Николки появился охотничий азарт, и этот азарт пересиливал страх и уводил охотника все дальше и дальше от палатки, в самые глухие распадки, в самые угрюмые уголки тайги. Стреляя в белку, Николка чрезвычайно волновался, дрожал всем телом, как в лихорадке, и от этого часто делал промахи.
Очень скоро Николка научился отыскивать белку не хуже хорошей собаки. Главная трудность заключалась в том, чтобы обнаружить гайно. Часто белка шла к гайну по вершинам деревьев, но в этом случае она роняла на снег кусочки коры, почки и разный сор, по которому Николка без особого труда отыскивал гайно. В гайне, как правило, было две-три белки, если же он заставал в гайне только одну белку, но видел, что следов беличьих вокруг много, он оставлял это гайно до вечера и приходил к нему когда вторая белка возвращалась с кормежки на ночлег.
Несколько раз Николка пытался догнать кормящуюся белку и догонял, но на это уходило много времени и сил — гораздо проще было отыскивать гайно, а под вечер возвращаться к нему и отстреливать собравшихся в нем белок. Иногда у беличьей семьи было несколько гайн, и к каждому вели следы. В этом случае приходилось простукивать каждое дерево. Хуже было, если белки селились не в гайнах, а в дуплах огромных тополей. Нередко такие дупляные белки, заслышав стук, не выскакивали, как обычно, а лишь высовывали из дупла головки и, убедившись, что это не соболь, прятались обратно. Таких хитромудрых белок приходилось выгонять выстрелами, прицельно обстреливая дупло. Бывало так, что выскочившая из дупла или гайна белка, ни секунды не задерживаясь, пускалась наутек.
— Эти бельки шибка собуль гонял, — объяснял Аханя, — иво кушать бельки хотели, но догнать не могли. Типерь эту бельки шибка боялись, палкой стукнет — сразу иво убегали, думали: опять иво собуль гонять будут.
В тех местах, где лиственницы были низкорослыми и отстояли одна от другой на большом расстоянии, белка выскакивала из гайна мгновенно и тотчас прилипала к стволу, ибо деваться ей было некуда; в таких местах соболь ее настигал легко, оставляя на снегу ямку с крапинками крови да кончик хвоста. Не менее ловко расправлялась с белкой и сова.
Неуловимо быстро летело на промысле время. День за днем все глубже постигал Николка азбуку промысла. Не без помощи Ахани он твердо усвоил, что главное в промысле, как и во всяком деле, — это трудолюбие и сметливость. Часто его обуревало желание идти помедленней, часто ему хотелось посидеть на удобной валежине или постоять где-нибудь в затишье, но всякий раз в такие минуты он вспоминал усталое, сморщенное от боли лицо Ахани, слышал его глухой и тяжелый стон. Ему становилось стыдно, и он, не останавливаясь, не замедляя шаг, шел все дальше и дальше.
…В конце декабря начались снегопады. К тому времени охотники добрались до устья речки Маякан, сделав одиннадцать утомительных кочевок. Здесь, на слиянии Маякана с Ямой, рядом со старым, построенным четверть века тому назад экспедиционным бараком и застала охотников непогода. Долина Маякана была широкой, с невысокими отлогими сопочками, густо поросшими лиственничным лесом. За этими сопочками вздымался белый, точно выпиленный из сахарных кусков, Маяканский хребет.
— Там кочует Василий Иванович, иво это место, — кивая на хребет, сказал Аханя. И добавил с торжеством в голосе: — Моя тут на эти речки родился, кочевали тут, олень пасли. Шибка хороший эту места! Рыба много, зверь много — красивый места!
Во время ненастья Николка с удовольствием читал книги, которые привез ему из сельской библиотеки Ганя. Заказывая Гане книги, Николка опасался, что библиотекарша не даст их на такой долгий срок, но библиотекарша кроме книг о путешествиях, которые Николка просил, прислала еще и два тома «Детской энциклопедии» — о происхождении человека, о строении земного шара и о прочих не менее интересных вещах. Иногда Аханя просил Николку читать вслух. Николка с удовольствием читал. И хотя Аханя и Улита многое не понимали, но слушали они чрезвычайно внимательно.
Буран бушевал неделю. Охотники с нетерпением разошлись на промысел. Снег не успел еще уплотниться, лежал пухло, лыжи проваливались глубоко, приходилось то и дело останавливаться, чтобы перевести дыхание и отодрать с бровей сосульки.
За весь день убил Николка только трех белок, да и тех отыскал случайно. Увидел гайно, подошел к нему, следов беличьих нигде не было. «Брошенное гайно», — подумал он и с досады ударил палкой по дереву и — обомлел: из гнезда выскочили три белки. Задолго до заката солнца, окончательно выбившись из сил, так и не встретив ни одного следочка, Николка повернул назад. К палатке подходил с виноватым видом: солнце еще не скрылось за сопки — в такое время нужно быть еще на промысле…
Но около палатки Николка увидел собак, и это его обрадовало: «Значит, и Аханя пришел. Не я один…»
Аханя сидел на шкуре усталый и весь какой-то съеженный, жалкий, но, увидев Николкину добычу, он радостно улыбнулся, выпрямился.
— Окси! Хокан, ай! Три бельки убили, да? А моя сиводни суксем бельки не видели. Рано домой приходили. Шибко моя устали — снег большой! Собаки тоже не могли ходить суксем! Типерь моя будим охотить без собаки. Собаки такой большой снегу ходить суксем не могут, иво ноги короткий.
Николка рассказал Ахане, каким образом он наткнулся на белок.
— Так, так, — закивал старик, — эти бельки кушать не ходили, иво мягкий снегу боялись, целый день на гнезде спали — тибе иво находили. Другой зверь тоже боялись мягкий снегу. Заяц, росомаха, соболь — все боялись глубокий снег. Иво лыжа нету, иво трудно ходить тоже. Завтра снег крепкий будут, тогда зверь мало-мало бегать будут.
И действительно, за ночь снег немного уплотнился, и сразу появились следы.
После снегопада грянули трескучие морозы. Белка выходила из гайна кормиться на час, на два и тотчас возвращалась в теплое гнездо. Охотникам это было на руку. Теперь Николка ходил по тайге деловитой, уверенной походкой, и если бы он взглянул на себя со стороны, то подметил бы в своей походке нечто хищное, кошачье. Он уже никого не боялся — все боялись его. За эти дни, что он провел на промысле, он словно бы повзрослел, грубей и рассудительней стал его голос, проницательней взгляд.
Дела его пошли круто в гору. Ежедневно он приносил не меньше десятка белок. Аханя уступал ему почти наполовину. Вначале Николка думал, что это явление временное, но вскоре понял, что без собак старику очень трудно тягаться с ним. Однажды Николка случайно увидел со стороны, как подходил старик к палатке: он едва поднимал ноги, то и дело останавливался, устало прислонялся плечом к лиственнице, отдыхал, понуро опускал голову, точно старый, заезженный олень. И хотя Аханя с Улитой по-прежнему от всей души радовались его удачам, Николка чувствовал себя неловко, как будто он в чем-то провинился перед Аханей, ему было очень жаль старика, хотелось, чтобы вновь старик добывал по многу белок и был бы таким же веселым, как месяц тому назад. Но старику по-прежнему не везло — он все чаще кашлял, лицо его все реже озарялось широкой добродушной улыбкой. Он боролся с каким-то тяжелым недугом — в глазах его, все более темневших, иногда угадывалась боль, которую он всячески скрывал. Но чаще всего глаза его сияли спокойным мудрым светом, и было в них что-то осеннее, навевающее чистую пронзительную грусть — так бывает, когда стоишь в тиши осеннего леса и слушаешь поздний листопад.
Новый год охотники встретили на Маякане.
По случаю праздника Николка пришел в палатку раньше обычного и, к удовольствию Улиты, взялся за приготовление праздничного ужина. Он достал из своей мунгурки две пачки плодово-ягодного киселя, затем извлек банку сгущенного молока и, благоговейно поглядывая на свои сокровища, которые хранил с осени, глотая слюну, принялся кухарничать. К приходу Ахани он успел сварить рисовую кашу на молоке и сладкий бордово-розовый кисель. Когда старик переоделся, Николка торжественно придвинул ему и Улите миски с дымящейся рисовой кашей. Ах, какая это была вкусная каша! Николка ел ее с восторгом, сладко причмокивая губами, жмуря глаза! Однако Улита и Аханя явно не разделяли его восторгов — ели кашу молча и вяло. Николка заметил это только тогда, когда выскреб из своей миски все до последней крупинки.
— Разве плохая каша? — изумился он.
— Хорошая каша, — согласно кивнул Аханя, — только шибко много масло пропали, как иво теперь достанешь? Придется весь каша кушать… — И он обреченно ткнул ложкою в кашу.
