Вадим Павчинский - Орлиное гнездо
Но Семен не мог, как ни пытался, представить в своем воображении лес и травы на месте этих каменных плит, рельсов, железных переплетений виадука. Единственно, что осязаемо воспринимал он, это слова отца о человеческой силе. Этому способствовал все тот же могучий великан с молотом в крепких, мускулистых руках.
Старичок привратник стал возиться с ключами, и люди, порядком замерзшие среди холодных каменных стен, истосковавшись по теплу, пришли в движение. Дверь широко распахнулась, подобно створкам шлюза, в который неудержимо хлынул людской поток. Федос первым исчез в его водовороте, а Семен застрял с мешком. Парня прижали к стене, и он никак не мог оторваться от нее. Мешок с подвязанным баулом сползал с плеча. Но выручил Ефим, который в вокзальной свалке чувствовал себя как в родной стихии.
— Обожди, подсоблю! — предложил Ефим Семену и услужливо подхватил с пола мешок и баул, связанные между собой веревочным узлом. Подвесил их сначала на согнутую в локте руку, а потом, изловчившись, ухитрился взвалить себе на плечи.
Без мешка Семену удалось проскользнуть между стеной и напирающими на него людьми. Он почувствовал, как его отрывает от земли неодолимая сила, подымает вверх. Семен протянул вперед руки, ухватился за чью-то спину, хотел оглянуться назад, поглядеть, как там Ефим, но не успел: то же стремительное течение, что увлекло вперед Федоса, протащило в черный проем входа и Семена. Только за дверью, отброшенный в сторону от основного потока, он снова ступил на пол.
Семен искал глазами Ефима. Но среди бесконечного множества лиц, шапок, полушубков, кацавеек, стеганок не виделось знакомого лица с обведенными угольной копотью глазами, с ушами, переломленными под прямым углом глубоко надвинутой шапкой. Нигде не было заметно и засаленной, в ватных клочьях кацавейки.
Постепенно все приехавшие растеклись по лестницам, залам ожидания, вестибюлям, заполнив каждый мало-мальски свободный уголок. Входная дверь закрылась. Ефима не было. Семен стоял на лестнице, свесившись через перила; сверху ему были видны все, кто находился внизу. Он боялся, что Ефим не найдет его в этой тесноте и толкучке, и потому с такой зоркостью высматривал его. Охваченный этой заботой, Семен забыл об отце. Федос сам напомнил о себе. Расталкивая всех на пути, он пробирался к Семену.
Сенька увидел отца в ту минуту, когда окончательно уверился, что Ефима нет нигде поблизости.
— Где мешок? — спросил Федос.
— У Ефимки, помогал мне, — виновато объяснил Семен, предчувствуя беду.
— Что еще за новости? — в голосе Федоса звучала хорошо знакомая Семену сердитость, от которой можно было ждать всякого. — Куда он подевался? Ну?..
Семен молчал. Что он мог ответить, если и сам не знал, где его веселый поездной дружок.
Федос метнулся вниз с лестницы, бросился в людскую гущину, как в застоявшийся пруд, и, разгребая руками, словно бы поплыл, ныряя по всем направлениям, выискивая потерявшегося «скитальца морей».
Вместе с Семеном Федос обшарил весь вокзал, не пропустив ни одного закоулка. И когда убедился в тщетности поисков, кинулся навстречу стрелку железнодорожной охраны:
— Товарищ боец, тут у нас покража вышла. Поймать бы его, сукинова сына, помогли. У буржуев, говорит, ворую. Нашел буржуя, подлюга…
Стрелок слушал с выражением важной строгости на лице, высказал сочувствие, но обещать немедленной поимки вора не мог.
— Народу тут большие тыщи, сами небось видите. Потребно время.
И ушел.
Федос сжал кулак. Ему хотелось сейчас выместить на Семене все накипевшее на сердце. Но Семен стоял безропотный, потерянный и тихий. И Федос не смог ударить: беззащитность Семена, его молчаливая готовность принять наказание вызывали в Федосовой душе не жалость к сыну, а возмущение, в котором расплавлялась злость.
— Куда теперь без жратвы? Домой? — бушевал Федос, пытаясь снова накалить себя.
Опустив голову, Семен молчал, думая о страшном обмане, учиненном Ефимом. И, уж если говорить начистоту, Семен в душе несмело радовался случившемуся: безвыходность положения могла повернуть отца в обратный путь. А этого только и желал Семен.
Федос заметил сквозь сизый махорочный туман семью волжского рыбака, устроившуюся на скамье под большим окном, и стал протискиваться туда.
Волжанин сочувствовал беде Федоса, которому было сложнее устроиться на первое время: у старика, поскольку он ехал по вербовке, были продуктовые карточки, а у Федоса их не имелось, он ехал «на свой страх». Старик утешал Федоса, советовал, не теряя времени, идти в контору Камчатского общества, разведать все ходы и выходы — авось повезет. А если завербуется, значит о продуктах беспокоиться не придется.
— Иди, браток, мы тут твоего Сеньку в обиду не дадим, — пообещал дед.
9
Разузнав подробно, где находится правление акционерного Камчатского общества, Федос отправился туда, полный надежд и сомнений.
На каменной горбатой спине Эгершельда неуклюже громоздилась гладкостенная, большеоконная коробка с плоской крышей. Федосу не понравилась безрадостная нагота этого дома, особенно бросавшаяся в глаза рядом со старыми городскими зданиями, изукрашенными всяческой лепниной, балкончиками, затейливым кружевом карнизов. Федос не одобрял неумеренную купеческую щедрость, которая сделала многие здешние здания похожими на богатых щеголей. Он осуждал и непонятную скупость строителей этой унылой шлакоблочной коробки.
С тяжестью в душе он переступил порог.
Народу внутри здания толкалось без счету. В коридорах была та же вокзальная непроходимая теснота. И воздух совсем такой же, как в вагоне: густой, горячий, прослоенный махорочным дымом, запахами отсырелого овчинного меха, сапожного дегтя, промокших валенок.
Федос, подобно увиденному по дороге ледоколу, тяжело ворочавшемуся в леденистом крошеве бухты, упорно пробивал себе путь в коридорной толпе. Он заглядывал в скворечные окошки, за которыми сидели стриженные егозливые барышни, надоедно докучал им обстоятельными расспросами. Везде ему отвечали, что на Камчатку вербовки уже нет, людей туда хватает, и советовали обратиться в другое место. Но в другое место Федос ни идти, ни ехать не хотел.
— Чудак-человек, — сказал ему какой-то расторопный мужик, по всему видно — из тертых. — Чудак ты человек, понимаешь, — продолжал он, — русским тебе языком, понимаешь, говорят: шесть тысяч человек на Камчатку завербовано. Зимой еще. Понимаешь? Шесть тысяч. Ты, выходит дело, — лишний.
Сообразив затем, что причинил Федосу неприятность, он постарался загладить перед ним свою вину и посоветовал пойти в правление акционерного Сахалинского общества, которое тоже вербует рыбаков. Но Федос ничего про сахалинские дела не слыхал и ехать на Сахалин не имел желания.
— Ты, браток, не расстраивайся, — утешал мужик Федоса, — без работы не останешься. Людей кругом нужно целый миллион. Куда ни ткнись — везде рабочая сила требуется.
Федос мрачновато молчал. «На всех заборах только и объявлений, что про рабочую силу».
Они покурили, помолчали и расстались. Федос отправился на вокзал, где ждал его Семен. И опять с заборов, со стен домов и пакгаузов надрывно кричали, силясь остановить Федоса, огромные фанерные щиты: требуются! требуются! требуются! Требуются в отъезд: слесаря, машинисты, засольщики, мотористы, икрянщики, плотники, жестянщики, шкипера — люди разного ремесла и умения, ни одного из которых не знал Федос. Он мог немного плотничать, немного штукатурить, бывал на земляных работах, но везде — по-простому, по-деревенски. А фанера на заборах предупреждала: нужны опытные, знающие, квалифицированные. Последнее это слово чаще всего прыгало в глазах Федоса, он с трудом осиливал его, перескакивая по слогам, как по болотным кочкам. Квалифицированные! Вот в чем вся загвоздка. Будь он, скажем, опытным икрянщиком или слесарем первой руки — пожалуйста! — сейчас бы его не то что на Камчатку, а хоть на Ефимкин остров Врангеля доставили, не посмотрели бы на те шесть тысяч сезонников, которыми без меры хвастал расторопный мужичок в душном коридоре правления акционерного Камчатского общества. «Как быть?» — спрашивал себя Федос по дороге. И решил: посоветоваться с дедом.
Волжский рыбак посочувствовал Федосу, но предложить ничего путного не смог. Сказал, правда, чтобы он попробовал поступить на какую-нибудь работу, а тем временем выждал, когда пойдут на Камчатку пароходы: может, потребуются дополнительно люди.
Федос понял, что с мечтой о поездке на Камчатку надо повременить. Втайне он возлагал немалые надежды на Егора Калитаева. Федос был глубоко убежден, что этот человек, если он только жив-здоров, сделался большим начальником: недаром же он командовал партизанами в памятные грозовые годы борьбы с интервентами. Поэтому-то Федос не принял советов волжского рыбака насчет временной работы. Он отправился на розыски своего старого знакомого.