Вадим Павчинский - Орлиное гнездо
Федосу припомнилась недавняя обида на Якима, вот так же назвавшего родного отца подпевалой кулаков. Раздражение против языкатого с верхней полки усилилось, и Федос заступился за мужика:
— Зачем вязнешь к человеку? Ты кто — милиция, что документы требуешь?
Шумливый попутчик с верхней полки недружелюбно пошарил глазами по лицу Федоса, но Федос выдержал взгляд, не моргнул, не дрогнул ни единым мускулом. Потом, чтобы разрядить неловкую напряженность, воцарившуюся в вагоне, сказал парню в кацавейке нарочито строго, явно передразнивая крикуна:
— А ну показывай, пацан, документы. Кто ты есть таков, беспризорная твоя душа?.. В нахлебники набился, а имя-фамилию не объявляешь.
Парень, дожевывая неподатливую шкурку от сала, сказал, шутовски содрав с головы шапку:
— Скиталец морей Ефим Хорошута. Проехал зайцем всю эсэсэр, теперь захотел морем полюбоваться.
Федосу не слишком-то понравилась словоохотливая развязность беспризорника, но он смолчал против обыкновения.
Ефим был отличным знатоком железных дорог: он исколесил их во всех направлениях. Ездил без комфорта, как, впрочем, и без билета, на крышах, в тамбурах, на буферах, но больше всего — в «собачьих ящиках», под вагонами. Он сбежал из дому от злобной мачехи и взявшего ее сторону отца.
Однажды в прошлом году, блуждая по улицам Ташкента, Ефим подобрал брошенную кем-то газету. Ефима заинтересовала статейка о предстоящей экспедиции ледореза «Литке» на остров Врангеля. В иссушающем зное Средней Азии неожиданная эта новость дохнула вдруг на Ефимку холодом ледяных пустынь Арктики.
Решение было кратким: ехать на остров Врангеля. Расстояние и неизвестность не пугали, парень был привычен к ним.
В отличие от некоторых своих друзей по бродяжьей, колесной жизни, Ефимка меньше всего заботился в скитаниях о материальном интересе. Он был любознателен, хотел многое увидеть своими глазами. И не засиживался на родном месте, готовый каждую минуту ринуться в любой конец страны: с севера на юг, с юга на восток, в тайгу, в пустыню, в неприступные горы — куда угодно!
Кто-то из дружков Ефима по его глазам безошибочно определил, что Хорошута опять настроился на дорожный лад.
— Куда? — спросили его.
— На Врангеля, — ответил Ефим с такой непринужденностью, будто речь шла о прогулке на городской базар.
— Вот балда! — откровенно изумился предводитель бродяжьей компании. — С нарезов сорвался, что ли? Врангеля десять лет как в Черное море спихнули. Опоздал, кореш!..
— Закройся, — снисходительно ответил Ефим, сплюнув сквозь зубы. — Ты про барона, а я про остров. Это — совсем другой Врангель.
И с необыкновенным воодушевлением, какое может вспыхнуть в сердце мальчишки, когда он одержим страстью к дальним походам, Ефим стал рассказывать братве все, что прочитал в газете.
К тому, о чем писалось, он добавлял собственные придумки, в основу которых были положены вычитанные из школьных книжек сведения о полярных путешественниках.
Приятели Хорошуты успели наслушаться от него немало диковинного. Они теперь знали кое-что о русском морском офицере Врангеле, который сделал удивительное открытие: нанес на карту остров, научно предположил его существование, но ни разу не побывав на нем и даже не увидев его. И то, как пять лет назад ледокол «Красный Октябрь» под командой капитана Давыдова совершил поход на остров из Владивостока, чтобы изгнать оттуда американских хищников и водрузить на его земле советский флаг. И то, как на обратном пути, пробиваясь сквозь тяжелые льды, «Красный Октябрь» сжег в своих топках все, что могло гореть: деревянные палубные надстройки, обшивку кают и даже пеньковые тросы. И то, что на остров пойдет теперь ледорез «Литке», у которого тоже интересная история: он был захвачен англичанами во время интервенции на Севере, потом возвращенный ледорез стал вспомогательным советским крейсером и носил название «Третий Интернационал». Самым интересным для ребят был рассказ Ефима о том, как Врангель собирал у чукчей сведения о неведомой земле, оказавшейся впоследствии островом, и узнал от них о загадочных людях — онкилонах, якобы ушедших с берегов Ледовитого океана на какую-то таинственную землю. Тут фантазия Ефима не знала границ, и, зачарованные его полусказкой, хлопцы сами готовы были пуститься на поиски следов онкилонов.
Ефим собрал небольшую компанию беспризорников, живших за счет недостаточно осмотрительных торговцев ташкентского базара. Друзья поспешили на вокзал, боясь опоздать к отходу «Литке». Но там они попали в облаву и вместо Владивостока были доставлены в детскую трудовую колонию, находившуюся в противоположной от тихоокеанского города стороне.
Ефиму одному удалось бежать, когда ребята, сойдя с поезда, понуро шагали по дороге к месту их нового житья. Но пока он заметал следы, прошло много дней и «Литке» благополучно ушел на остров Врангеля, не дождавшись ташкентского путешественника. А тут навалилась на Ефима новая беда — заболел. А потом подошла зима, и затею с поездкой в край северных льдов пришлось отложить. Ефим собирался теперь на Камчатку или на Чукотку — все равно. Лишь бы на север.
— Голова у тебя светлая, — дослушав рассказ, заключил Федос. — А вот жизнь — темная. Пропадешь ты эдак, верное слово.
Ефим презрительно усмехнулся.
— Рассказывать ты мастер, — вставил и свое слово волжский дед. — Да ведь не разговорами человек славен. Работать надо. А ты кто есть? Бродяга. Живешь глядючи, что люди подадут. А хлеб надобно добывать горбом, а не Христовым именем.
— Я не попрошайка, ни разу не клянчил, — покраснев, огрызнулся Ефим.
— Значит, воруешь? — предположил демобилизованный.
— Если и ворую, то у нэпачей. Буржуи не обеднеют, — отшутился Ефим.
— А когда нэпманов прихлопнем, у кого воровать будешь? У пролетариата, да? — загремел воинственный пассажир с верхней полки.
— К тому времени образумится, — заступилась за Ефима сердитая тетка. — Кушай, сынок, на здоровье.
И сунула Ефиму кусок вареной солонины, желая этим отвлечь парня от суровых слов обитателей вагона.
Семен слушал Ефимкины россказни с неподдельным увлечением и даже забыл о завтраке. Он держал в руке кусок хлеба и сидел с полуоткрытым ртом; собирался откусить сала, да так и не откусил, боясь за едой пропустить чего-нибудь интересное из разговора.
В вагоне вспыхнул спор из-за Ефима. Федос, сам того не желая, говорил и горячился больше других. Ему стало даже немного страшно: ни разу за всю жизнь не приходилось ему вот так открыто, на людях, во всеуслышание отстаивать собственное мнение. Жил Федос замкнуто; если и спорил, то лишь с Якимом, ему одному высказывал свои сокровенные мысли. Здесь же он почувствовал вдруг неодолимую потребность выложить все, что накипело на душе. Федос спорил не с кем-нибудь, а с самим собой, себе самому старался доказать то, что не сумел доказать Якиму.
— Я всю жизнь, как этот вот хлопчик, тоже хотел попасть на свой остров. Ясно? У каждого человека есть свой остров, у одного в холодных морях, у другого — в теплом местечке. Знал бы ты, как я на свой-то остров стремился! — говорил Федос, обращаясь к демобилизованному.
— Это смотря какой остров у вас в думках, папаша, — насмешливо сказал красноармеец. — На некоторых островах как раз и вырастают такие, как бы сказать, фрукты, что не дай бог. А проще сказать — кулаки.
Вот и Яким точно так же говорил с Федосом. Чуть что — смотри, мол, как бы из тебя кулак не вышел с твоей погоней за прибытком в доме. И опять Федос искал ответ на постоянно возникавший вопрос: как быть? Ну, скажем, эти вот мужики. Они у своего дела. Съездят на рыбалки, поднабьют карман — и к дому. Волжский дед, тот обоснуется всерьез на новом месте, он знает, чего ищет. Гербованной бумагой заручился. Или тот же Ефимка. Голый, голодный, а не удержишь: нашел свой остров и доберется до него. Демобилизованный тоже, по всему судя, с целью в жизни, знает, куда идти. А он сорвался с места без всякого, без бумажек, без справок — кто с ним будет возиться, когда вон сколько народу и каждый заранее знает свое место. Возил бы почту, чего еще надо?
Семен жалел беспризорника, которого навалились поучать всем вагоном. Слушая отца, Семен заранее знал, какой разговор поведет он сейчас, когда заговорил о дороге в жизни. Боясь, что Ефим обидится, Семен стал отвлекать беспризорника своими вопросами. Ефим отвечал охотно, а Семен слушал, все больше восхищаясь тем, сколько интересного рассказывал этот оборванный, неумытый хлопчик. Между парнями завязывалась дружба, но дорога подходила к концу, и, кто знает, доведется ли встретиться им когда-нибудь или нет.
Паровоз все чаще подавал гудки. Колеса громыхали на стрелках. Поезд подходил к Владивостоку. Проводник появился в вагоне с веником и ведром. Люди собирали свои узлы, мешки, сундуки.
