Елизар Мальцев - От всего сердца
Ушел работник, а Степан всю ночь таскал бревна. Сложил сруб, слепил мало-мальскую печь, вывел трубу а на рассвете сказал жене:
— Затопляй!
И только повалил дым из трубы, снова прибежали мужики: грозили, кричали, но ни избу, ни Степана не тронули.
Но счастье не улыбнулось ему. Вольная сибирская сторона обделила Степана радостью. Засевать землю было нечем, и ему пришлось наниматься в работники. Так до смерти и не вылез он из батрацкой лямки…
Снега на вершинах порозовели, и Родион вдруг зажмурился — нестерпимо полыхнули на солнце ледяные белки… Когда он открыл глаза, тайга курилась голубоватым дымом, глубоко под обрывом прыгала и ворчала порожистая река…
Пристав в стременах, Родион обласкал взглядом долинную даль, глотнул полной грудью чистый, родниковой свежести воздух и чуть натянул поводья. Конь сторожко, как бы щупая копытами землю, стал спускаться с тропинки.
Сквозь просветы сосен далеко в лощине уже виднелось большое районное село.
Оставив лошадь у коновязи, Родион пошел к артельному клубу, возле которого на лужайке толпились парни и девушки: был воскресный, свободный от работы день.
Глаза его искали Груню на земле, а она была в небе: доска качелей взносила ее вверх. Груня приседала и, пружинисто выпрямляясь, гнала доску обратно. Родион увидел ее смуглое зардевшееся лицо, прищуренные глаза. Плескалось на ветру широкое розовое платье, бились о спину каштановые косы.
«И этот тут!» — неприязненно подумал он, следя, как озорновато ведет себя на качелях гривастый студент. Его широкие синие шаровары полоскались на ветру, голубая шелковая безрукавка обтекала мускулистую грудь. Запрокидываясь, парень изо всей силы, чуть не гнулся мостом, поддавая доску качелей, ухал, орал что-то, и рыжие кудри его трепетали, как пламя.
Как уключины, скрипели петли качелей, визжали и вскрикивали девчата, по-кавалерийски обхватив ногами летающую доску, цепко держась друг за дружку, — казалось, кто-то бросал в небо набитую цветами корзину.
— Ух ты-и, гуси-лебеди! — приседая, кричал студент.
Груня заметила Родиона, и словно ветер раздул румянец на смуглых ее скулах. Она стала резко останавливать качели.
— Ты чего, Грунь?
— Голова, девчата, закружилась…
Одернув рубаху, Родион направился к девушке, чувствуя, что ноги его деревенеют, а руки кажутся большими и ненужными.
Как и тогда, в саду, он не знал, о чем будет говорить с ней. Хоть бы немного постоять рядом, заглянуть в глаза, услышать ее голос!
Спрыгнув с качелей, Груня стояла на зеленом островке лужайки и выжидающе глядела на Родиона. Она сама не понимала, почему вдруг взволновало ее появление этого парня из «Рассвета». Какое у него приятное лицо, широкоскулое, с доверчивыми серыми глазами и темная подковка чуба на лбу!
— Здравствуйте, — сказал Родион и облизал пересохшие губы. — У вас комсомольское собрание сегодня? Вот здорово! А я как раз…
Ей хотелось улыбнуться, но она сдержалась и даже чуть свела светлые брови.
— Что-о?
— Ну, это самое… договор! Разве подружка не говорила вам?
— Говорила. Что же вы так долго собирались? Или смелости не хватало?
Родион покраснел, вспомнив свое бахвальство.
— Хлеб возили на элеватор, некогда было. — Опустив голову, он, чтобы окончательно не растеряться, катал под подошвой сапога круглый камешек. — А вы уже рассчитались с государством?
— Завтра утром последний обоз отправляем. — Труню занимало и даже как будто радовало смущение парня. — Сегодня в ночь все комсомольцы на молотьбу идут… Ну, и я с ними!
— А разве вы не комсомолка? — Родион недоуменно посмотрел на девушку.
— Нет.
— Да как же? А я-то думал… — растерянно бормотал Родион, ему уже не помогал и присмиревший под сапогом камешек.
«И верно Маша сказала — чудной какой-то!»— подумала Груня, но беспомощность парня не раздражала ее, трогала, хотелось положить ему руку на плечи и сказать: «Ну, чего вы? Успокойтесь».
— Значит, на молотьбу вы обязательно пойдете? — спросил Родион.
— А чего же от всех отставать? Петя вон па каникулы приехал и то первым объявился…
Родион догадался: она говорила о студенте.
«Друг из-за дружки идут», — решил он я, почти вплотную подойдя к девушке, глядя на нее умоляющими глазами, зашептал:
— Слушайте, Груня… Бросьте вы с ним водиться! Честное слово! Ведь у него, небось, в Ленинграде…
К лицу ее прихлынула темная кровь, омыла лоб, теки, смуглую впадинку у горла, где трепетно бился пульс.
Груня хотела броситься с лужайки, но стояла и не могла оторвать босых ног от трапы. Колыхалась перед глазами живая гирлянда цветов на качелях, на «гигантских шагах» крутились ребятишки, заблудшая коза обгладывала а палисаднике молоденькую осинку.
«Надо прогнать», — подумала Груня и сейчас же забыла об этом.
— Думаете, так он и пошел бы молотить, если бы не вы? — не передыхая, говорил Родион и точно связывал ее.
— Да зачем вы все это? Зачем? Мне-то что! — сдавленным шепотком, наконец, выдохнула она, нервно перебирая пальцами зеленые бусинки на шее. — Хоть и вы идите туда, не жалко!
— Да я хоть сейчас! — он бестолково замахал руками. — Постойте, куда вы?
— Козу вон прогоню. — Схватив хворостину, Груня бросилась к палисаднику и скрылась вслед за козой в проулке.
Родион долго ждал девушку, но она так и не вернулась.
Он удивленно, будто впервые замечая, посмотрел на взмывающие в небо качели и пошел к коню. Надо было найти секретаря комсомольской организации и поговорить с ним.
Отыскал его Родион в сумерки на току.
Под абажуром высоко на столбе качался электрический фонарь, то прикрывая гладкую ладонь тока дымной полой, то оголяя, ее.
Уже знакомый Родиону чернявый паренек, весь запорошенный хлебными остьями, нетерпеливо выслушал Родиона, поддакивая и подмигивая ему.
— Здорово надумали! — Он засмеялся заливисто, по-девичьи звонко. — Утром, после работы, обсудим ваше предложение. Мы, по правде сказать, тоже на вас зарились. Ну что ж, теперь поборемся, так и быть! Знаешь, — паренек прищурился и подмигнул Родиону, — знаешь, я тогда, на соревновании, не надеялся тебя обставить, — ну и прыгаешь ты, как черт! Ты оставайся на ночь, переночуешь у нас. Может, станешь к барабану и покажешь нашим, почем фунт лиха?
Родион отвел глаза, буркнул:
— Я лучше погляжу, как вы работаете, — все какой ни на есть опыт перейму.
— Занозистый, видать, у вас народ в «Рассвете»! — возбужденно закричал паренек. — Ну ладно, приглядывайся! Что неладное заметить — скажешь! Честно, по-комсомольски, идет? Тебя как звать — Родионом? Меня — Максимом Полыниным, будем знакомы.
Из темноты надвинулись слепящие глаза автомашины.
— Я побежал! Организую ребят на разгрузку! Будь, как дома!
Родион отвел под навес коня, бросил ему травы и пошел на ток. Его сразу приметили, остановили.
— И как у вас — ловчее нашего работают?
— Где нашим, куда-а? — отшучивался Родион. — Мы до вас не доросли!
Ему кричали горласто, наперебой:
— Да ты не подзуживай!
— Ишь, знали, кого прислать!
— Зубы не заговаривай, они у нас не болят!
Его так и подмывало на дерзость. Обычно робкий у себя в колхозе, Родион отвечал тут бойко, задиристо, радуясь нежданной своей смелости: среди суетившихся около веялки девушек он видел красную Грунину косынку.
Вот Груня схватила широкую деревянную лопату и быстро стала отгребать зерно.
«Ловко! — восхищенно отметил он. — Такую бы в жены, все бы от зависти лопнули!»
Мысль эта смутила его, он покраснел и бросился помогать девушкам. Скоро его втянуло в кипучий водоворот работы, и он перестал себя чувствовать гостем.
К ночи подул ветер: будто раскололась где-то в горах ледяная чаша, и хлынули через проломы студеные сквозняки.
Над током повисла бурая туча. Фонарь то окунал всех с темноту, то бросал на светлую отмель.
К молотилке подскакал верхом на кургузой лошаденке босоногий мальчишка. Он кричал истошным голосом:
— Мостки на реке снесло! Паром посредине мотает!
Максим Полынин схватил под уздцы лошадь, крикнул:
— Петя, давай сюда! Оставляю тебя на току! А я с ребятами поеду мостки ладить!
Через минуту конь мчал Родиона к реке. Ветер буйствовал в лощине, гудели черные деревья, река бесновалась среди камней. Паром уже прибило к другому берегу, у рулевого колеса метался старик-паромщик.
— Держись, дедуш-ка-а!..
— Идем на подмогу-у-у!..
Подъехали телеги. Звенели, ударяясь о камни, топоры, стучали жерди, плахи.
Оседлав сваленное в воду бревно, Родион забивал тяжелой кувалдой сваю, верхний конец ее скоро превратился в мочало.
— Ну как, не жарко? — кричал Максим Полынин.
— Банька добрая, что и говорить!
