Илья Лавров - Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Поезд грохотал в тоннелях, пыхтел среди сопок и лесов, забрался на Яблоновый хребет. Студеный ветер качал сосны, желтые лиственницы. Воздух был чист и свеж, как первый снег. Сверкало солнце. Сзади поезд подталкивался вторым паровозом; когда стали спускаться вниз, к Чите, тормоза зашумели так, словно большущее точило оттачивало огромные ножи.

Перед Читой вагон наполовину опустел.

Бричкин и Полынин убирали постели, поднимали полки, сметали сор, и Бричкину стало грустно расставаться с пассажирами. Он уже к ним привык за эту длинную дорогу.

Полынин с нетерпением поглядывал в окно: да скоро ли эта Чита! Он забежал в купе, воровато оглянулся, быстро налил стакан водки, опрокинул в рот. Хотелось заглушить тревогу, нетерпение, злость на эти бесконечные пространства, на этого дурака Бричкина. Ходит, скалит зубы, липнет к девке, словно уже деньги положил в карман. Ну, вот она и Чита, наконец-то! Теперь еще столько же обратно ехать. Потерпи-ка!

Пассажиры и носильщики в белых фартуках несли чемоданы, узлы.

— До свидания, товарищ Бричкин, счастливо доехать! — крикнули молодожены, а про Полынина и забыли…

Поезд отправлялся обратно в Москву через двенадцать часов. Вся поездная бригада сходила в баню, а потом разошлись кто куда.

Бричкин и Галя бродили по городу, зашли в кино. Возвращаясь в вагон, усталый, но веселый Бричкин усмехнулся про себя: «А все-таки любопытно, кто же выиграл — я или он?»

Обратный путь показался длинным, и Бричкин мысленно подгонял поезд…

Перед Москвой Полынин не находил себе места. Бричкин плюнул и принялся один приводить вагон в порядок.

Наконец поезд остановился. Лил дождь. Все цветы на клумбах почернели, полегли, и только горделиво стояли под дождем лиловые, белые георгины и астры.

Полынин скрылся быстро и незаметно.

— Словно жулик, — выругался Бричкин, — а ну его, всем уже намозолил глаза, — и пошел домой, к старушке, у которой жил на квартире.

Войдя за ширму, он, не снимая мокрой шинели, сел на корточки и выдернул из-под кровати чемодан. Под рубашками и носовыми платками торопливо отыскал пачку облигаций, бережно вытащил из бумажника засаленный клочок газеты и проговорил охрипшим голосом:

— Любопытно!

Так, сидя на корточках, Бричкин и проверил облигации, а потом толкнул чемодан под кровать:

— Эх, мимо! Напрасно ты бесился, Полынин, твое это счастье.

И долго еще сердито шагал из угла в угол и что-то бурчал. Только вечером, сходив в баню, он немного успокоился и махнул рукой, подумав: «Ничего, всякое бывает…»

Бричкин переоделся, вышел на сверкающую огнями улицу и направился к Гале.

Ночные сторожа

В Нальчике зацвел парк. Если взглянуть с горы, он лежит на земле, как белое облако.

Яблоня и алыча сплетают над Ефимом лохматые белые ветви. Сквозь них просвечивает луна. По всему парку раздается шепот, тихий смех и вспыхивают огоньки спичек, зажатые в ладонях. В зарослях цветущего боярышника поет девушка, поет странно: то очень громко, то очень тихо, и кажется Ефиму — то она рядом с ним, то далеко.

Ефим сердито прислушивается, приглядывается.

Он тяжелый, коренастый, в ватнике, в сапогах, смазанных дегтем. Лицо крупное, усатое. Из-под козырька, переломленного посередине, сверкают красивые угрюмые черные глаза. В серой, как железо, руке зажата большая сучковатая палка.

Невдалеке слышится шум ветвей, звон гитары, шепот.

— А, проклятые, погибели на вас нет! — бормочет Ефим и, сжимая палку, крадется. Он пробирается под ветвями почти на четвереньках. Утром прошел дождичек, и мокрые ветви мягко шлепают по усатому лицу. Ефим высовывает голову из кустов, замирает по-охотничьи.

На полянке в молоденькой, тонкой, как ниточки, траве стоят двое.

Девушка — вся в белом. Лицо при луне бледное, волосы взлохмачены, глаза ничего не видят, а по губам скользит задумчивая улыбка. Будто спит девушка и видит необыкновенный сон.

У парня козырек лихо торчит вверх, пиджак наброшен на плечи, рукава рубашки подсучены до локтей. На лоб гроздью сваливается кудрявый чуб. Смеется парень. В руке гитара с лентами. «Красив, собака!» — думает Ефим.

Парень целует девчонку, пиджак сползает в траву.

— Любишь? — шепчет девушка.

— А как же иначе? Раз целую — значит, люблю, — задумчиво отвечает парень. — Днем ты стрижешь да бреешь, ворчишь на клиентов. Простая. Все как полагается. А вот сейчас гляжу — русалка, да и только. Другая, непонятная.

— Да и ты тоже другой, чудак!

Она порывисто обхватывает его за шею. Тут Ефим видит в руке у нее белый букет из веток алычи.

— А, чтоб вам ни дна ни покрышки! — орет он и медведем вываливается из кустов.

Парень поднимает пиджак и, схватив за руку девушку, бросается в пахучую чащу. Раздается треск, удаляющийся смех и треньканье струн.

— Носит вас тут нечистая сила, окаянных! — кричит Ефим. — Весь парк переломают! Аллей вам мало?

Ефим, чертыхаясь, выбирается на дорожку. К нему подходит Варвара, дородная, высокая, со смуглым горбоносым лицом горянки, — отец у нее кабардинец. Двигается она плавно, с достоинством. На ней длинный старенький плащ из парусины.

— Что-то вы уж очень обижаете ребят, Ефим Михайлович, — говорит она с укором, — пусть себе гуляют. Их пора. Весна белая на земле. А вы — грубо. Нехорошо это. Я вот хожу, сторожу да любусь ими.

Они садятся на скамейку под яблоней. Ее молочно-розовые ветви навалились на голубой киоск.

Ефим сердится:

— Да ну их, надоели хуже горькой редьки. И что ты скажешь! Как боярышник побелеет, начинают эти парочки дуреть. Делать нечего, вот и болтаются ночи напролет.

Варвара смеется, и нельзя понять — не то она смеется над парочками, не то над Ефимом. А он так сердито подтягивает за ушки сморщенные голенища, что одно с треском отрывается.

— Шушукаются о чем-то, бродят. И чего, спрашивается, интересного в этом? Не понимаю. Я б их всех разогнал. Делом занимайся, а не куролесь по ночам!

— Ефим Михайлович, милый, ведь они же молодые. Любовь это! Хорошо это. Белая весна коротка, вот уже и лепестки осыпаются. Вспомните-ка себя молодым!

— Меня отец за это вожжами охаживал. Я спину гнул от зари до зари, — ворчит Ефим, показывая мозолистые руки.

— Ну, то было другое время. Теперь дышится привольней, человек стал мягче. Наша песенка уже спета, где нам их понять! А на земле, гляньте-ко, праздник какой. Бело все, душисто…

Ефим, Варвара и еще один сторож — кабардинец Залимхан — работают в садоводстве. Ранней весной они сажают деревья, цветочную рассаду, следят за парком, а потом, когда он открывается для публики, сторожат ночами.

Садоводство находится тут же в парке, под обрывом, на берегу речки. Среди деревьев стоят контора, кладовые, хозяйственные постройки, сверкают стеклами парники. Здесь выращивают для парка и города цветы и деревья.

В садоводстве особенно ценят Варвару: она холит парк, изучила все сорта цветов, породы деревьев, знает, как и когда их сажать, как ухаживать. Ефим поступил недавно, и она рассказывает ему о парке:

— Видите — канадские голубые ели? Красавицы. Им цены нет! А вон форзиции. Во-он, как тонкие дуги. На них висят цветы колокольчиками. Но пуще глаза берегите экзоты.

— А что это такое? — справляется Ефим.

— А это деревья, которые не растут в Кабарде. Они родом из Южной Америки, Японии, Китая, из других разных мест. Тут и листопадная магнолия в белых цветах, тут тебе и японский дуб, и канадский бундук, и павлония с фиолетовыми цветами. А еще зимнецвет. Январь, снег, а он знай себе цветет, весь в желтых цветах.

— Скажи пожалуйста! — усмехается Ефим.

Варвара все рассказывает и рассказывает, и Ефим проникается уважением к ее познаниям. Сам он только и умеет отличить сосну от березы.

— Ну, мы что-то засиделись, дело забыли, — поднимается Варвара и уходит на свой участок.

Ефиму становится пусто, одиноко. Большой, нахмуренный, идет он в другую сторону в белом тоннеле из деревьев, стучит по стволам палкой. При луне кажется ему, что парк завален снегом. Близко ревет в камнях речка, лягушки квакают на весь парк. Ефима обдает свежестью зацветающей сирени, дыханием яблонь, острым запахом тополевых листьев. От каждого дерева ползут свои запахи. Они так густы, что волочатся за ветерком, невидимо клубятся под деревьями. Ефим поглядывает вокруг, снимает кепку с помятых скомканных волос и расчесывает их пальцами. Нюхает воздух. И ему становится тоскливо или, как он говорит, «скучно». Отчего возникает это чувство, он не может понять.

Навстречу ему торопливо идет жена Анна с узелком в руке. Она тоненькая, небольшая, остроносое лицо в оспинках, как пластик сыра в ямках. На ней ситцевое, в цветочках, платье.

Анна работает уборщицей в гостинице. Сегодня у нее день рождения. Ефим, конечно, забыл, но она захотела сделать ему приятное. Придя с работы, она с удовольствием возилась вечером на кухне. Представляла, как обрадуется Ефим, когда на скамейке задымится кастрюля с пельменями. А может быть, даже вспомнит, поздравит?